тонкие, но невероятно прочные тросы и канаты. Сотрясалась от удара океанских штормовых волн вся бортовая оснастка «Арабеллы». Сотрясался сам от ударов волн ее белый изуродованный корпус. Вдали сверкали изогнутой дугой яркие молнии, где-то у самого горизонта в самом грозовом штормовом небе. Был слышен гром и воздух сотрясался от его оглушительных резких ударов.
Яхта все глубже носом зарывалась в воду и набегающие на нее волны. Ее крутило вокруг собственной оси из-за болтающихся сзади в воде с обломком ее оторванного носа парусов кливеров. Что, почему-то не тонули, а лишь плавая на волнах, только помогали нырять и захлебываться в волнах нашей круизной поврежденной яхте, разворачивая ту постоянно, то левым, то правым боком к щтормовой большой губительной волне.
Сейчас как раз не хватало свинцовых поясов противовесов.
- «Вот бы сейчас они бы пригодились» - подумал я - «Можно было ими привязаться к леерам ограждения».
Но, они остались там, в трюмах яхты.
Надо было снова попытаться подняться на ноги, но и сейчас это было не возможно. Яхту крутило в океанском водовороте. А я был ранен и ослаблен. Да и Джейн практически уже не двигалась. Я даже не знал уже, жива ли она. Я постоянно встряхивал легонько ее, и она стонала мне в ответ, запрокинув мне на левое плечо свою черноволосую мокрую от воды голову. Вьющиеся и растрепанные по ее плечам, спине и груди длинные волосы облепили Джейн ее искалеченное мужскими здоровенными кулаками в ссадинах и синяках смуглое загорелое милое личико. Практически голая с торчащими черными сосками ее полненькая в ровном плотном загаре девичья грудь в распахнутом безрукавом женском гидрокостюме акваланга еле заметно дышала. И я прислушивался к ее дыханию, прижавшись краем своего заросшего рыжеватой щетиной мужского лица к ее женскому лицу, слыша ее тяжелое то редкое уже дыхание с большими перерывами.
Моя любимая запрокинула вверх свою с красивой ямочкой на подбородке голову и положила ее мне на левое плечо. Она не двигалась совсем, а только смотрела на меня, не отводя своего пристального обреченного рокового погибельного и страдальческого женского взгляда черных глаз от моего лица. Словно пытаясь запомнить его таким навсегда. О чем она тогда думала в тот последний свой момент жизни, как женщины и человека мне не известно.
Она смотрела на меня в мои синие русского моряка влюбленные такие же мужские преданные глаза. А я, смотрел на плавающие в штормовых бурлящих волнах, те чертовы топящие нас паруса кливера. Этот чертовы кливера были смертельным балластом и нашим смертным приговором, как и ранение моей любимой Джейн Морган. Но «Арабелла», как и моя Джейн, упорно сражались со смертью за свою жизнь. В любимой моей красавице Джейн еще теплилась жизнь. И она жила ради меня. Я теперь знал это. Она смотрела на меня и не желала умирать. Несмотря на простреленное свое девичье сердце, что еще каким-то невероятным чудом, билось в этой полненькой трепыхающейся в тяжелом дыхании женской загоревшей до угольной черноты на тропическом солнце груди. Невзирая на свои раны, кровоточа, но работая в этой красивой девичьей груди в ручейках соленой ледяной штормовой воды. Под теми ее черненькими вверх так всегда сексуально торчащими сосками.
- Любимая - я прошептал ей в ее миленькое ушко под спутанными мокрыми черными, как смоль вьющимися волосами. Что сползали прилипшими к ее телу вниз. По ее оголенным плечам и узкой в легком изорванном акваланге девичьей спине. Ее избитое в синяках милое личико было прикрыто теперь чуть ли не полностью ими.
Я, привязанный снова тугой и прочной нейлоновой от канатов и тросов веревкой за правый борт «Арабеллы», отпустившись левой рукой от лееров ограждения, острожно и ласково, убрал ее те волосы с ее лица по сторонам.
- Нам надо переждать, этот чертов шторм. Я не брошу тебя ни за что. Ни за что, слышишь, моя ты красивая девочка - я шептал моей любимой и целовал ее в мокрые захолодевшие и замерзшие девичьи щечки.
Джейн молчала. Повернув ко мне свое то искалеченное ударами мужских и женских кулаков своих мучителей палачей, отекшее в синяках личико. Она просто, прижалась ко мне всем телом. И только, смотрела на меня, смотрела в мои синие глаза своими черными как ночь печальными, теперь измученными девичьими глазами, видимо предчувствуя скорый тоже конец.
Она смотрела на меня, и еле произнесла, выдавливая из себя – Любимый мой. Ты должен жить.
И я вдруг откуда-то услышал сквозь сам шторм и шум ветра слова той Горьковской цыганки Рады – Ой, Лойко, погублю я тебя. Ой, погублю.
Это говорила цыганка Рада своему избранному и влюбленному в нее любовнику цыгану Лойко Забару. Я увидел ее, невероятно красивую в цыганской одежде и так похожую на мою Джейн. Она также как и Джейн смотрела на меня такими же черными цыганскими своими потрясающей красоты девичьими глазами, не отводя своего губительного любовного взора широко открытых теперь не моргающих совершенно глаз от меня. Эти убийственно красивые гипнотические ее глаза были моей смотрящей на меня Джейн Морган. Они смотрели на меня из-под золоченого с рубином венца и короны. Джейн теперь так сильно похожая на танцовщицу египтянку Тамалу Низин из ресторана «МОРСКАЯ МИЛЯ», прямо передо мной, развевая свои вьющиеся по штормовому ветру смоляные черные длинные волосы, извиваясь дикой песчанной змеей. Она умопомрачительно крутила своим загорелым с круглым пупком голым животом, виляля своим овалами загорелых бедер голых полностью ног. Вилля из стороны в сторону широкой женской и полненькой ягодицами задницей, под сверкающим бисером и монетами поясом, прикрепленной к нему легкой парящей шелковой вуалью. Сверкая из-под нее, узкими плавками, подтянувшими с промежностью ее волосатый лобок промеж голых загорелых девичьих ляжек. Мелькая коленями, икрами и голенями. Загорелыми маленькими красивыми девичьими тупнями скользя прямо по водной черной глади. Извиваясь бешеным воздушным зеем драконом. И уже без самого такого же золоченого танцевального костюмированного в комплекте к плавкам и поясу лифчика. Соврешенно практически голая. В золоте красивых сверкающих украшений. Сережек в ушах и браслетов на запястьях рук. Она была полностью сейчас гологрудая и сотрясала ей, мелькая перед моим лицом чорными торчащими возбужденными сексуально сосками. Вся, быстро кружась в ветреном и водном дождевом вихре торнадо в пальмовой скользкой смазке и лоснясь гибким голым в ровном плотном идеальном загаре женским танцовщицы живота телом. Жаждущая неистовой, страстной и бурной, как сама бушующая штормовая буря любви. Звеня музыкальными чашечками сагатами и танцуя свой беллидэнс, танец любви и живота прямо по бушующим штормовым волнам. Показывала мне в сам штормовой океан. И зовя с собой куда-то вдаль в штормовом ветре и в губительных волнах, Джейн, как морская дирада или нимфа Посейдона сводила своей красотой меня. Где-то в воздухе стучали звонко и гулко барабаны, выла восточная флейта и лилась восточная громкая музыка. Но это была не она. Нет не она. Это был мой болезненный от ранений и жара бред. Я закрыл свои глаза и потом открыл их. Никого. Только волны и шторм, да гудящий ветер.
Я покрутил по сторонам своей головой и не увидел никого. Это был просто бред раненого и тоже порядочно измученного человека. Я тоже умирал, как умирала моя Джейн. Отсюда были и эти видения.
- Любимый – я услышал рядом с собой голос моей девочки Джейн – Ты должен выжить. Должен. Он не хочет, а я хочу.
Но то был не ее уже голос. Вернее, ее, но Джейн не говорила совсем. Она лишь лежала и смотрела на меня. Не отрываясь, ни на минуту. От моих русского моряка синих глаз.
Моя любимая, смотрела на меня каким-то уже угасающим взором смертельно раненой и любящей меня безумно преданной в любви женщины.
- Кто он, любимая? – я спросил ее, но Джейн сейчас молчала.
Потом я опять услышал свое имя. Нежно, любовно и ласково.
- Володенька – я снова услышал ее голос, но откуда-то со стороны из-за борта яхты и в самом штормовом воздухе.
- Любимая тише, молчи – произнес я ей, сам не понимал, кто это говорит со мной. Но ответил – Я буду делать все возможное, чтобы спасти нас обоих.
«Арабеллу» закрутило сильно сейчас, из-за оторванных нейлоновых канатов с кливерами в штормовой бурлящей воде. И подставило нарастающим штормовым бушующим волнам боком. Она стала вообще неуправляема. Надо было к ее рулям. К двигательной винтовой с пятилопасными на валах установке пропеллерами во втором трюме. Я как моряк и машинист торгового корабля понимал это как никто другой.
Надо было запустить двигателя «Арабеллы» и обрезать мокрые в воде тянущие нашу яхту в смертоносный водоворот с куском плавающего на волнах носа треугольные парусиновые кливера.
- Мы все исправим, Джейн - я помню, сказал ей - Все исправим. И, переживем, этот чертов шторм. Нам надо только добраться до рулей, любимая моя. Только до рулей - говорил, помню я ей, прекрасно понимая, что это, теперь невозможно.
Я не мог оставить Джейн лежать, вот так на палубе умирающую и уходящую от меня навечно в мир иной. Я видел, что не мог помочь, теперь своей любимой. Не мог совершенно ничем. Так как сам не в силах был подняться уже на ноги. Я был, тоже ранен, и терял кровь. Тоже, слабея. Я ее перевязал опять, как смог своими одервенелыми руками от холода и пальцами. Я остановил саму кровь, но это не меняло всего погибельного дела. И я ощущал приближение всей этой кошмарной роковой развязки. Я и сам ожидал своей тогда смерти и гибели среди океанских штормовых волн.
У меня чудовищно разболелась вообще, снова раненая и отбитая армейским кованым ботинком этой твари убитогй мною и придушенной военной спецназовки и убийцы Рэйчел Минелли правая нога в довесок еще к раненой пулей левой. И
