Не благая весть от Тринадцатого
Пилат быстро и нервно прошелся взад-вперед.
- Хотя, может быть, ты в чем-то и прав, и Александру Македонскому не хватило для сплочения народов именно Слова! Да и Риму тоже этого не достает…
Последние слова прокуратор проговорил про себя.
- А что ты думаешь о наших жрецах? – вновь обратился наместник к осужденному. - Ты можешь отвечать без опасений. Я ценю свободное мнение.
- Ваши жрецы служат кесарю и толпе. А должны служить человеку.
Пилат переглянулся с чиновником и усмехнулся.
- Однако я начинаю понимать, почему его боится Синедрион. Хорошо! Оставим споры о том, что выше нас. Вернемся к земным делам. Так что с тобой делать?
Время шло. Прокуратору надо было принимать решение. И тут вмешался чиновник.
- У них есть обычай на праздник отпускать одного преступника.
- Думаешь, стоит попробовать напомнить об этом обычае?
За стенами дворца бушевала толпа, собранная Синедрионом. Он уже видел такие толпы «жаждущих справедливости», когда велел строить водопровод в Город. Со дня его основания жители в засуху выстраивались в длинные очереди, чтобы зачерпнуть из колодца ведерко влаги. А замышляемый водопровод питался бы чистыми родниками, бьющими в двух сотнях стадий от Города. Налогов не хватало, и он потребовал от Храма дать недостающую сумму. Как они извивались, чтобы уйти от расходов! А потом собрали толпу, и та подступила с просьбами и угрозами оставить его замысел. Пришлось пойти на крайние меры. Он переодел своих солдат в одежду селян, приказал взять дубинки и спрятать под плащами. Когда толпа явилась смущать строителей, то дал знак, и солдаты быстро разобрались с предводителями и разогнали остальных. Уверен, что Александр поступил бы так же, но не склонился перед желаниями варваров. Водопровод был построен, и теперь из него берут воду даже служители Храма. Как бы ему хотелось отдать такой приказ еще раз… Но это не тот случай. Приходится терпеть.
Пилат покружил по кабинету, потом решился.
- Хорошо. Все же я заставлю их отступить. Обычай есть обычай!
С этими словами прокуратор стремительно покинул комнату, и вновь в тягостном ожидании замер арестованный. И вновь раздались шаги, но то были шаги пожилого, усталого человека.
- Ты знаешь, кто такой Варавва? – громко обратился Пилат к подсудимому, как только он вошел в комнату. - Это разбойник, грабивший на здешних дорогах. Так вот, толпа желает освободить его, сделавшего много зла, а не тебя, желающего им добра!
- Они не ведают, что творят, - проговорил осужденный.
- Конечно, их научили, что кричать, но как ты упрям в своем заблуждении относительно людей, - вновь разгорячился римлянин. - Толпа жаждет крови и зрелищ! Как это характерно для толпы! В этом суть любого простолюдина. В Риме для них специально устраивают гладиаторские бои, а здесь народ развлекается, смакуя зрелище казни. Помучившись подольше на кресте, ты доставишь им большее удовольствие, чем своими проповедями.
Тирада вернула Пилату энергию и потухший было в нем огонь вспыхнул вновь. Он быстрыми, широкими шагами поглощал пространство залы, заложив руки за спину. Мрачный, стылый взгляд буравил мраморный пол. Осужденный бледный, но внешне спокойный, недвижно стоял перед ним, сцепив пальцы рук. Придумав что-то, прокуратор остановился.
- Еще раз попробую остановить их!
И обратился к чиновнику.
- Передай Каифе, что я предлагаю заменить казнь, как чрезмерное наказание за его деяния, бичеванием.
Чиновник тотчас ушел выполнять поручение. Пилат вздохнул, уже почти не веря в свою затею, устало опустился на подушки.
- Удивительно! Как их пугают бредни какого-то бродяги, - пробормотал он.
Арестованный стоял не шелохнувшись. Пилат заглянул в его черные, горячие глаза и отвернулся. В молчании они покорились общему чувству ожидания.
Наконец явился чиновник, который протянул Пилату грифель с плохо начертанными латинскими буквами.
«По обычаю бичевание – пролог к распятию», - прочитал Пилат.
Пилат долго разглядывал черную доску, силясь найти еще ход, который мог бы изменить положение дел. Он даже попробовал улыбнуться и пошутить:
- Это становится забавным. Посмотрим, сколько времени будет торчать на солнце этот осел.
Пилат вытер доску и, взяв мел, размашисто написал: «Исус из Галилеи, из владений царя Антипы, значит, он ему судья!»
- Отнеси жрецу и пусть суд Антипы будет более милостивым.
Чиновник ушел. Пилат остался сидеть и, казалось, что силы по капле начинают покидать его. Тело уже не полнилось энергией, лицо не хранило печать надменности. Перед осужденным сидел не высший судья Рима, а просто усталый пожилой человек, и когда принесли ответ, он скользнул по нему взглядом смирившегося.
«Здесь нет другого царя, кроме кесаря», - прочитал Пилат. И ниже, как послесловие: «Странно, что защитник кесаря не хочет покарать врага кесаря».
- Почему они так жаждут крови этого человека?
- Наверное, потому, - отвечал чиновник, - что их Храм воздвигнут на слове и разрушить его можно тоже только словом.
Пилат взял обвинительное заключение и подписал его.
Когда осужденного уводили, Пилат не хотел и не думал смотреть на него, но глаза сами, непроизвольно поднялись и встретились с его глазами. Пилат по многолетнему опыту ожидал найти в глазах обреченного страх или ненависть, отчаяние, горе, муку, неверие в близкий конец, а встретил мягкий, благодарный, понимающий взгляд.
Пленника увели, а Пилат встал и, прихватив по пути кувшин с водой, почти прежним энергичным шагом прошел на балкон и там, на глазах толпы, в бессильной ярости умыл свои руки, отвергнув от себя кровь невинно осужденного.
4
Когда к Пилату пришли люди Храма, он был занят. Он писал роман. Об этом занятии не знал никто, ибо прокуратор стеснялся открывшейся к старости тяги к сочинительству. Но только таким способом, посчитал он, можно будет проникнуть в мир своего главного героя – героя романа и героя его жизни.
Вообще-то, место главного героя в Риме было уже занято. Его звали Тиберий Клавдий Нерон. «Божественный Тиберий», как величали льстецы в Сенате и даже жрецы. По должности Пилат должен был восхищаться императором Рима и властителем половины ойкумены. Увы, Пилат с молодости преклонялся перед другим правителем – Александром Македонским.
Увлечение началось после прочтения им жизнеописания у Плутарха, что дал ему Парсидос. Потом в разговорах с учителем и за чтением других сочинений о неповторимом македонце, Пилат еще больше проникся величием и масштабностью замыслов Александра. То, что тот делал, было близко к тому, что свершил Рим. Но римскому народу на это понадобились столетия, Александру же - какой-то десяток лет, и только ранняя смерть остановила его бег…
Из этой мысли и родилось название романа – «Бег Александра». Но молодого римлянина и его учителя занимали не только захватывающие воображение деяния полководца, о которых написал не только Плутарх. Десятки сочинений лежали на полках юноши, и прибавлять к ним еще одно не имело смысла. Парсидос в кружке его друзей говорил о другой, потаенной, стороне жизни македонца.
«Представьте себе, - вещал Парсидос, - что если бы один из богов задумал объединить под своей властью все Небо! Тогда потребовалось бы свергнуть власть всех четырех богов сторон света – египетских, персидских, индийских и богов севера. Открытая война привела бы к таким катастрофам на Земле, как ураганы, землетрясения, повсеместные пожары и все это могло завершиться всеобщей гибелью людей, да и самого бога. Есть ли иной путь к божественному единению? Что для этого нужно сделать? Есть! Надо объединить человечество! Боги питаемы особой нематериальной энергией, которую мы называем «вера». Некоторые философы предпочитают называть эту разновидность энергии «психос». Малое число почитающих делает богов слабыми, а безверие обрекает богов на умирание. И потому происходит постоянное усиление одних богов, тогда как другие отходят в тень. Однако все может измениться, если народы войдут в одно государство. При объединении человечества возникнет единая всемирная энтелехия – жизненная сила! И всю ее нерасчлененной получит один пантеон богов! Остается найти среди людей титана, способного осуществить задачу объединения. И я уверен – тот или иной бог пытается найти человека, отмеченного особой печатью, способного на почти невозможное – объединить людей и заставить их служить этому богу. Но такой подвиг человек должен совершить сам, без явной помощи своего Небесного Отца. Иначе возмутятся и вмешаются раньше времени другие боги. И в этом вся сложность и все величие избранного в титаны человека! Ведь человек, сколь не талантлив он ни был, все равно остается человеком – обычным смертным…»
Мысли Парсидоса были смелы до кощунства. Никто не решался открыто говорить о том, сколько богов обитает на Небе. Как боги Индии ладят с богами Эллады и странами Запада? А боги Юга – Аравии, Нила, страны Офир - с богами Востока и Запада? А ведь еще были боги Севера, правившие варварами лесов… Богов было много, и всем требовалась власть (иначе какие они боги?). И подношения. А власти и дани без подданных не бывает. И если Парсидос прав, то среди людей могли появляться избранные, ведомые потаенными желаниями своих богов. Кто они? Таких можно было вычислить по их неправдоподобным успехам и везению деяниям - император Август Октавиан, присоединявший земли чужих богов. До него – Цезарь, отнявший множество подданных у богов Севера. До него - Кир Великий, создатель великой Персидской державы, которая первая объяла полмира – от Индии до Нила. И, конечно, правитель из маленькой Македонии по имени Александр. Он-то ближе всех подошел к Великой Цели объединения. И, как Цезарь и Кир, умер на пороге очередных, во многом решающих завоеваний.
Тайна Александра жгла мозг молодого Понтия, тайна его судьбы, его жизни.
Само желание написать об Александре зрело постепенно, год от года. Шла жизнь, рождались и выпархивали из гнезда дети. А затем умерла жена. Они прожили как все. Их поженили родители по соображениям фамилии, и супружеская жизнь прошла заведенным порядком – дети… служба… У него время от времени случались сторонние связи, и вокруг нее иногда крутились мужчины. Он не ревновал, как и было принято в Риме. Он думал спокойно расстаться с ней, когда за ними придет смерть. Умирала первой она… Что ж, так угодно судьбе. Был вечер. Из открытого окна струился теплый, настояный лесом воздух. Лекарь вышел, и Пилат присел на край ее ложа. Она взяла его руку и сказала: «Теперь я знаю, что мне было хорошо с тобой. Ты не баловал меня чувствами, но и не обижал. Я прожила с тобой в спокойствии. Это много значит. Я это поняла, а ты еще нет. Ты не сможешь ввести в дом другую жену. Ты сам еще не знаешь, какой ты однолюб, насколько прирастаешь к тому, кто понимает тебя… Мой совет: найди любовь и даже страсть в каком-нибудь деле, не связанном со службой и женщинами. Это наполнит твою жизнь. Иначе ты угаснешь, превратишься в неряшливого, вечно хмурого старика». И спустя два года, сменив несколько женщин, он затосковал и признал ее правоту. Так он почувствовал приближение своей осени, а с этим чувством росла неудовлетворенность
|
