что божественный дух Учителя неисповедимыми путями соприкоснется с небесными сферами и последует Чудо! Чудо, ниспровергающее всех его врагов, открывающее глаза слепым, запечатывающее уста хулителям. Иначе, что же это было – Учитель и его Учение? И вот Мариам перед ним, с глазами повествующими о смерти. Иоанн почувствовал раздражение. И надо же было послать женщину! Женщина – вестник радости? Глупая надежда… Так что же будет с ними? Как мог Учитель уйти от них вот так – ничего не сказав и ничего не оставив на прощание, не объяснив, как жить и что делать дальше? Его слова без него самого – пустой звук. Как и чем обратить людей в ту веру, что проповедовал Учитель?
Иоанн, растерянный, стоял перед Мариам и пытался найти хоть какой-нибудь лучик надежды. Ему тоже захотелось дать слезам пролиться на щеки и крикнуть в Небо слова укора… Почему все так несправедливо устроено? Почему дураки и ничтожества правят миром, а ему нет места в этой жизни? И даже заплакать нельзя, и он скорбит с каменным лицом идола… Где и кто ошибся?
- Он долго мучился?
Мариам отрицательно покачала головой.
Иоанн задумался.
«Странно. Такая казнь тянется сутками, а Учитель умер быстро. Может быть, в этом что-то кроется? – забилось в его сознании. – Может, это и есть нужный знак Создателя?» - упрямо спрашивал он себя.
Иоанн нагнулся к Мариам, осененный великой догадкой, и, схватив ее за плечо, спросил, пронзая горячим взглядом:
- А как он шел на казнь?
Мариам растерялась, не поняв вопроса. Его напор пугал и она отпрянула.
- Ну, как Он шел – спокойно, уверенно или содрогаясь, поникнув? – добивался ответа Иоанн.
Она вновь представила страшную картину казни и потом выдавила из себя:
- Он шел спокойно.
Иоанн резко выпрямился, и ладони его скользнули по лицу, словно смахивая паутинку. Тяжкий гнет безысходности сменился твердой уверенностью:
- Он сам того хотел!
Мариам с удивлением и растущим страхом взирала на своего чернокудрого друга.
- Да, Учитель хотел этого! – повторил Иоанн настойчивее и жестче. – Такой вот смерти – на людях. Перед всеми и перед нами. Он сделал свое дело. Он дал нам Свет! И ушел. Нужна была жертва! Святое дело должно быть окроплено кровью! Кровью невинного! Вспомни Иоанна Крестителя… А царствие Божие он на земле утверждать не мог. Он посланец божий, а утверждать Царство сие должны люди. И царем в нем должен быть человек. Вот истина! Подтверждение тому можно найти в Законе, ведь именно посланцем Божьим были дарованы скрижали Моисею. Ему – человеку простого звания – была указана божественная цель! И Моисей стал великим, патриархом целого народа! Учитель умер, но мы, его ученики, живы! А значит, Слово не умрет вместе с Учителем, ибо мы понесем его дальше. А перед нами цель стоит куда более величественная, чем проповедь в глухих селениях, – спасти целый мир, обратив в истинную веру всех людей, все народы, ибо нам, именно нам даны скрижали нового Слова!
Мариам потерянно покачала головой.
- Ты странное говоришь про Исуса.
- Молчи! – прервал ее Иоанн. – Нет Исуса, есть Мессия! Ты не увидела, да и не могла увидеть за видимой оболочкой его настоящей, божественной сути. Ибо ты женщина и на все смотришь женскими глазами. Для тебя он был всего лишь мужчиной. Как и я для тебя. А Он был посланцем Неба! Он был выше всего земного, суетного. Тебе этого не понять, потому молчи!
- Я поняла одно: в этой жизни я была нужна только ему, - прошептала девушка, глядя в сторону.
На эти женские слова Иоанн только махнул рукой и пошел прочь. Но затем обернулся и сказал горестно:
- Понять случившее будет трудно и многим другим – ныне так мало истинной веры в людях. Осознают ли, что за испытание им послано?
Он высоко поднял руку и, потрясая указующим перстом, закончил, выкрикнув:
- Но настанет время, и все будут верить!
______
Иоанн ушел к своим единомышленникам, опасаясь, что скоро они перестанут таковыми быть, а разом ослабевшая Мариам села на торчавший из земли округлый камень. Вспомнился ей один давний разговор… Точнее сказать, она всегда о нем помнила. Наблюдая за старательно делающими вид мужчинами, что они не замечают ее, она решилась подойти к их предводителю с вопросом… Ведь к нему часто обращались с вопросами о жизни и вере, почему бы и ей не задать свой? Дождавшись случая, когда Учитель оказался один, она спросила его:
- Скажите, равви: есть любовь к Богу, как к Отцу для всех, и эта любовь похвальна, а как вы относитесь к любви земной?
Он выслушал ее и улыбнулся.
- Неужели я выгляжу таким… равнодушным к земным радостям? Конечно, я приемлю и любовь земную.
- А если бы вас полюбила женщина, вы бы отказались от ее любви?
- Почему я должен отказываться?
- Ради своего дела.
Равви не спешил с ответом, Мариам с любопытством ждала.
- Возможно, это так, и мне следует отказаться от себя, от семьи, чтобы ничто не мешало исполнить свой долг. Но я тоже могу любить, и даже могу представить тот миг, когда она постучится в мое сердце, и я отворю… нет, распахну душу, вберу всю радость встречи с ней. И скажу: как я ждал тебя на извилистой дороге, как мечтал защитить тебя от зла, как хотел взять твои руки в свои ладони и медленно сжать до боли, чтобы удостовериться, что ты не наваждение моих грез. Как я ждал тебя, свою половину, чтобы наполнить себя до краев смыслом жизни, и как легко мне теперь оттого, что есть о ком заботиться, и чьего пробуждения ото сна я могу ждать, чтобы сказать: «Здравствуй, моя любимая, вот и еще один день мы будем вместе».
И тут их глаза встретились, и голос равви пресекся. Он виновато улыбнулся и затем сказал ровным голосом:
- Я увлекся. Каждому свое, Мариам. Наверное, у меня свой путь…
Учитель встал и ушел, а девушка, пораженная, осталась. И теперь она вопрошала себя и небо – кому он тогда объяснился в любви?…
Повествование 13. В о с к р е ш е н и е
1
После ареста Учителя, гонимые страхом ученики разбрелись по Городу. Но, не имея денег, чувствуя себя потерянными, привыкшие следовать за кем-то, они невольно, после долгого кружения по улицам, вновь сходились к постоялому двору. К вечеру ученики были в сборе. К счастью, хозяин не отказался от уговора и сохранил за ними места. Один за другим входили они в комнату, боясь взглянуть друг на друга, делая вид, что отлучились по делам, но только не из страха разделить участь Учителя. Входили, рассаживались вдоль стен и, когда все собрались, принесли немного вина, хлеба, сыра и в молчании помянули убиенного.
- Неужели конец? – растерянно обронил Шимон.
Этот вопрос жег всех, и десятки раз они задавали его себе, блуждая по сжавшему их враждебным кольцом городу.
- Нужно возвращаться назад, - тихо ответил Нафанаил и отер губы от поминального вина. – Домой.
- А ты сможешь… вот так просто пойти назад, вернуться к своему постылому делу? – спросил Иоанн.
Нафанаил пожал плечами, а Иоанн вдруг заметался по комнате, прижав к груди, будто в мольбе, свои руки.
- Куда, куда назад? После всего! Когда Город был почти у ног…
- Да и как возвращаться? – откликнулся Иаков. – Как людям смотреть в глаза? Все знают, что мы добровольно пошли за новым пророком, веря ему и, получается, обманулись?
- Неужели все было никчемно? – проговорил Хоам. – Значит, он не Мессия?
- Нет-нет, тут что-то не так! Тут что-то не так! – быстро, почти истерично заговорил Иоанн. – Здесь есть тайна! Зачем ему были нужны ученики, если он мог сам утвердить и управлять царством Божьим на Земле? Исполнителей и без нас хватило бы. Нет-нет-нет, тут другое! Может, нельзя ему было самому? Может, его удел небесное, а не земное? Пришел, принес светоч божьего вразумления и…
- Висит на кресте, - буркнул Хоам.
Иоанн остановился и с ненавистью взглянул на него.
Воцарилась тишина. Давящая, неприятная, требующая разрежения. Молчали, ища новых слов. Первым их нашел Шимон.
- Иуда во всем виноват, - сказал он устало. – Он предал Учителя.
- Да-да, Иуда, - немедленно подхватил Иоанн, вновь разгораясь. – Ведь Иуда привел стражников! Он всегда мне не нравился.
- Он и нас может предать! – подал голос Мацхи.
- Но ведь нас не схватили вместе с Учителем, - возразил Шимон. – Значит, мы им не нужны – не беспокойся.
Иоанн поморщился от столь откровенных слов.
- Но они еще поплачут от такой неосторожности, - угрожающе пообещал Иаков. - Ответьте себе – почему Он дал судить себя и затем казнить?
Ученики молчали.
- Вы не поняли? Он на себе показал, всю неправедность земного суда. А это последнее к чему обращается человек за справедливостью. Но если на земле нет справедливости, значит, будет возмездие. Учитель был не просто судим. То был Страшный суд! Его судили, но и Он осудил! Они пролил кровь, а кровь должна вопиять! И мы, и они переступили через кровь. Время пошло вспять. К последнему Страшному Суду. И мы должны приуготовлять к нему души.
Иоанн коротко и горько рассмеялся и вдруг поднял над головой кулаки.
- Они думают, что Учитель унес с собой Божье Слово? Как они ошибаются! – воскликнул он в провидческом экстазе. – Мы его Ученики! И мы знаем, мы слышали, мы запомнили его Слово! И мы понесем его дальше! На месте одной отрубленной головы пусть вырастет десяток!
Лицо Иоанна раскраснелось, глаза излучали неукротимую энергию и кулаки, застывшие над головой, – все вместе являло собой молодого пророка. Очарованные зрелищем и вулканической силой его слов, ученики замерли, ощутив в душе сладость смутной надежды. Но она была еще столь слаба, что эта искорка тут же погасла в реальном сумраке бытия. Закравшееся неверие нельзя было прогнать одними словами.
2
Наутро после казни к Пилату пришел старик, укутанный с головой в серую старую хламиду. Наверное, и родственники не признали бы в этом сгорбившемся, прячущем лицо человеке Ламаха. Передав караульному свиток с прошением, он терпеливо стал ждать внизу, у портика дворца, хотя легионер сразу предупредил его, что вряд ли прокуратор будет беспокоить себя пустяками вроде просьбы старика. Однако довольно скоро караульный вернулся с чиновником канцелярии и тот пригласил его следовать за собой. Пройдя через бесконечно длинные анфилады комнат и коридоров, Ламах очутился в кабинете чужеземца. Римлянин встретил старика надменным, холодным взглядом хозяина положения. Он стоял посередине залы и, не скрывая любопытства, долго рассматривал посетителя.
- Так это ты хочешь забрать тело? – прервал он, наконец, молчание. В его вопросе чувствовалось сомнение.
Ламах, попав к прокуратору, перестал горбиться и кутаться в хламиду и теперь отвечал громко и твердо:
- Да, я хотел бы забрать его и похоронить, как повелевает обычай.
- Ты его родственник?
- Нет, - не стал лгать Ламах. – Просто знакомый.
- Последователь его учения?
- Нет.
Пилат хотел было еще о чем-то спросить, но тут же передумал. Ему не хотелось, чтобы старик посчитал, будто его допрашивают.
Ламах же, внимательно следивший за Пилатом, видя колебание прокуратора, истолковал это по-своему и потому решился добавить:
- Я готов заплатить…
Пилат усмехнулся, и вяло махнул рукой.
- Не надо.
Чиновник,
