истина, оказывается, в том, что Истины нет! Ее не знают даже на Небе, хоть и делается вид, что она знаема. Там знают только правду Силы. Он может послать на нас все мыслимые кары, согнуть в дугу любого. И карал уже сколько раз. Вот еще заповеди нам даровал. «Не укради, не убий…». Выдал их за откровение. Хотя до таких законов темные люди любого племени доходят своим умом. Как бы они жили вместе, если бы постоянно крали друг у друга и убивали при случае? Нет, заповеди не раскрывают суть Добра. Можно не красть, не желать жены ближнего, не лжесвидетельствовать, чтить Небо и быть при этом жестокосердным человеком. И ты это знаешь не хуже меня. Сам видел их на суде… И из кого ты собрался строить царство Божие на земле? Из этих людей? Когда они думали, что ты в силе, тянулись к тебе. Потом, увидев, что есть сильнее тебя, отпрянули. Но и там, на небе, царство не создать. Души те же, что и на земле! И там разведут склоки, и там будут юлить перед сильными и стараться оттеснить других от подножия престола. Здесь ты с ними мучился и там будет тоже самое. Сам выбрал избранных, а из избранных оказывается надо выбирать еще избраннее. И так без конца, пока один не останешься.
Иуда отодвинулся, поджал колени к подбородку, обхватив их руками. Помолчал, и опять начал говорить свистящим шепотом:
- Наговорил я тут… тебе перед смертью. Не сердись. Мне выговориться давно хотелось. Легко ли ходить в толпе проповедников и молчать о своем Слове? А мое слово в том и состояло, что я Бога понял. Истинную его суть… Силен он бесспорно. Звезды создал, животных разных. Знает тайну творения, а вот тайну Добра понять не смог! Не знает ее, а скрывает свое незнание. Может, потому и Человека создал, чтобы в зеркало посмотреть. Создал, а потом, глядя на свое творение, осознал – чтобы понять тайну Добра, надо хорошенько пострадать. И тот, кто сможет пройти эту дорогу не ожесточившись, тот ему и объяснит, что такое Добро. Но из этого пока ничего не выходит: мучает-мучает людей, как Иова, а ни людям, ни Ему тайна эта так и не проясняется. А без этого весь его мир обессмысливается. Не ради же того, чтобы одни пожирали других все это существует?
- Может и хорошо, что ты с такими мыслями молчал?
- Это так, конечно. Я не глуп, болтать такое прилюдно. А ты добр. Очень добр. И не по принуждению своей мысли, а по сути своей. Не то, что мы, твои ученики. Такому не научишься… И ты почувствовал, что не только люди мучаются – это всем известно - но и что сам Бог мучается от сознания своего несовершенства! Ведь Он так могуч, умен, вот только не может сотворить такую малость, как всеобщее добро и всеобщую справедливость. И почему, отчего – непонятно. Он любви к себе жаждет, а вокруг одно раболепное почитание перед силой Его! Жертвы ему шлют, овец и прочую живность режут, будто Он, Создатель всего сущего, наесться не может… Его не понимают и тебя не поняли, и никакие ученики тебе в этом деле не помогут. Ты одиноким был и умрешь таким, ибо твой ученик… сам Бог! Так что, наверняка, ты не умрешь, а будешь взят на Небо. Поэтому я тебе всё говорю в лицо перед казнью, ибо знаю, что ты смертен здесь, но не там! А вот мне что делать и таким, как я? Я-то смертен! Я-то Богу не нужен! Ничего открыть и сказать нового Ему не могу. И тебе я не нужен с разговорами своими, и матери, и отцу не был нужен, и народу своему… Я-то за что страдаю?
- Наверное, все-таки за истину, - ответил Исус.
- Да… Это так. Сам напросился в дорогу. И добился чего хотел. Нашел истину. Вот только что теперь с ней делать? Скажи мне другую истину. Свою!
Исус ответил, как и полагается Учителю. Приближался его смертный час, но остался ученик, какой бы он ни был, но - ученик.
- Мир был сотворен из хаоса и наделен гармонией. Солнце всходит, чтобы согреть землю, и заходит, чтобы она остыла от жара. Земля плодородна и потому заселена. Для уединения есть пустыня, но даже в пустыне припрятана вода. Нет места прекраснее, чем Земля. И что же мы делаем с ней? Новый хаос приносим мы сами. Выйди на луг в рассветные часы и ты увидишь, каким может быть наш мир. И путь к нему и есть наша дорога. И еще – не спорь с Творцом. Не надо.
- Да я знаю, что после этого Он меня покарает. Для Него и целый народ с детьми не препятствие, если Его разгневают. Но я решил уйти из-под его земной власти, да и любой другой. Устал я от власти над собой.
- Может, и правильно, что ты решил уйти в пустыню отшельником. А теперь, прошу, иди, закончим разговор. Мне надо побыть одному.
- Хорошо-хорошо, - поспешно согласился Иуда. – Я понимаю.
Он проворно встал и отступил на шаг к дверям. Помялся немного и, не удержавшись, с жалостью проговорил:
- Плохо, что ты меня не послушал.
- Ступай, Иуда. Довольно.
«А может быть, кумиры должны умирать вовремя, пока они не разочаровали?» - подумал Иуда.
- Прощай, Учитель. Прости, что оказался слаб духом.
- У тебя опустились руки. Не у тебя одного… Души бесплотны, но тяжелей любого камня. Верь, придет время, и появятся новые силы.
У дверей Иуда обернулся.
- И спасибо тебе.
- За что?
- За ночи у костра, за дорогу… За то, что искал возвращение доброго в мир. И… попытайся вернуть добро на Небо.
…Об этом разговоре вспоминал и думал осужденный, идя на Голгофу. И корил себя за свои последние слова тому, кто пришел к нему за ободрением: «Не ты один, а потому – невиновен», ибо Иуда не был слаб духом. Может быть, единственный среди его учеников. И еще он задавал себе последние вопросы:
«Раскаиваешься ли ты?»
«Нет», - честно отвечал он самому себе.
«Мог ли ты жить иначе?»
«Нет», - отвечал он себе.
«Усомнился ли ты в правоте своей?»
«Нет», - отвечал он.
«Боишься ли ты умирать?»
«Да, - отвечал он. – Я боюсь оказаться слабым».
И другая мысль подспудно, из глубины, жгла его горячим угольком: «Почему я всегда рождал столько ненависти, хотя желал всем только добра?»
Но ответа не было.
А дальше было просто. Показался холм Голгофа, что означает Череп, названый так потому, что на каменистой его почве ничего не произрастало. Двое других смертников, силой покрепче, уже достигли цели своего последнего путешествия и копали ямы для столбов. Назаретянина поставили между ними, и он тоже стал копать яму. Исус старался изо всех сил, но был столь слаб, что дело продвигалось туго. Стражники нещадно ругались и несколько раз ударили плетью. Зато двое остальных приговоренных работали, хотя и не спешно, однако без перерывов. Наконец, ямы были вырыты. Потным и усталым им великодушно поднесли вино. Двое приговоренных пили из кувшина страстно, огромными глотками вливая в себя дурманящую влагу, не жалеючи поливая ее себе на грудь. Назаретянин же только пригубил.
Зрители собрались со всей округи. Сотни людей расположились на положенном расстоянии от места казни. Мужчины сдержанно переговаривались, женщины возились с детьми, которые не в силах были усидеть на месте и порывались играть в догонялки. Наконец, после долгого, нудного ожидания, терпение пришедших было вознаграждено. Преступников повалили на крестовины и стали приколачивать к дереву их руки и ноги. Сначала было плохо видно, и зрители тянули шеи, вставали на носки, кто-то даже взобрался на плечи соседа. Но затем кресты с пригвожденными преступниками подняли, установив их основания в заготовленные ямы, и всем стало хорошо видно. Они увидели, как бились в конвульсиях и голосили от страха и боли двое крайних осужденных, а третий, посередине, молчал, повиснув восковой свечой. Женщины отворачивались и лишь мужчины кто хмуро, кто с одобрением продолжали наблюдать за происходящим.
Да, назаретянин не кричал и не бился. Как только первые гвозди впились в его ладони и ступни, он потерял сознание. Очнулся лишь, когда крест водружался в яму, и от толчков боль тысячью иглами пронзила тело. Он поднял голову к небесам. Синее, бездонное, без облаков небо спокойно взирало на казнь. Разлепив сухие губы, сказал ему:
- Как больно, Господи!
Стражники внизу услышали слова умирающего и засмеялись:
- Уж не бога ли своего он зовет на помощь?
- Что ж, вот и посмотрим, вправду ли он богоугодный человек.
- Эй ты, пророк! - закричал один из них. - Если ты сын божий, то сойди с креста, чего тебе стоит?
Удачной шутке засмеялись. Только один уже пожилой стражник не смеялся, глядя на сводимое судорогами тело казнимого, а лишь покачал головой и молвил:
- Как же ты собрался спасать других, если себя не смог уберечь от мучений?
А толпа все колыхалась у подножия холма, жадно впитывая в себя редкое зрелище. Люди Храма, где шепотом, где криком, пытались вызвать новую волну ненависти к казнимому, но у них не получалось. Маленькая фигурка на кресте не вызывала злобы, да он уже и не был опасен. К чему потрясать кулаками и выкрикивать проклятья, если тот их не слышит? Мщение, к которому взывали правоверные, свершилось в полной мере. Мужчины ощущали в себе чувство покоя и удовлетворения. Многие женщины, на то они и женщины, даже прониклись жалостью и скорбно вздыхали. Лишь у людей Храма ненависть оставалось неугасимой. Им было мало смерти лжепророка, им хотелось, чтобы толпа проклинала его не только живого, но и мертвого, не только его тело, но и его дух! Но толпа благодушествовала, пока, наконец, самые умные из фарисееев не догадались, что толпа равнодушна не только к телу лжепророка, но и к самому его учению, тем более что суть его знали единицы. И сознав это, они вскоре успокоились, превратившись в рядовых, полных сознания выполненного долга зрителей.
А на Голгофе близилась развязка. Обычно осужденные на крест умирали долго. Для многих проходила вечность, прежде чем жизнь, наконец, покидала их. Но назаретянину не дано было долго мучиться. Слабой груди не хватало воздуха, и сердце разорвалось от муки.
Трое человек висело на столбах, и когда первый, в центре, умер, ничто в мире не изменилось и ничего не произошло. Небо не раскололось, и не пали облака, тьма не спустилась на землю, и звери не возопили. А в толпе заплакала только один человек – девушка с прекрасным лицом.
Ближе к ужину люди начали расходиться. У столбов остались стражники да бродячие псы в поисках дешевого пропитания.
3
Мариам брела через кусты, овражки, напрямик к ненавистному теперь для нее городу. Но она шла именно к нему, потому что там оставалась ее последняя надежда и опора – Иоанн.
Как и был условленно, она пришла к полуразвалившейся, заброшенной хижине на краю Города, опустилась на корточки в углу дома и стала ждать. Солнце уже заходило, когда рядом упала тень – узкая, порывистая. Мариам подняла голову. На нее с жадным любопытством и ожиданием смотрел Иоанн.
- Ну что? – спросил он хриплым, придушенным голосом.
Мариам хотела ответить, но спазм перехватил горло и слезы неудержимо побежали по ее щекам.
Иоанн помрачнел, ссутулился, лицо его окаменело. Он стоял перед коленопреклоненной девушкой, скрестившей свои тонкие руки на горле, чтобы унять давящие ее рыдания, и по глазам читал сагу о смерти Учителя.
Да, он послал Мариам вместо себя и других учеников смотреть казнь. Расчет был один – их могут опознать люди с рынка, а девушку никто в городе не знал. Посылая Мариам, Иоанн страстно надеялся, что она принесет после дня тревог весть оживляющую и лучезарную. Что именно – он не ведал, но ждал,
