тупя свои мечи о чужие кости.
С этими мыслями они безвылазно сидели в своих жилищах, потому что пошли бесконечные дожди. Солнце больше не показывалось из-за серых облаков. От влаги не было спасения даже в домах и палатках из бычьих шкур. Отсырело все – одежда, еда, дрова. Оружие ржавело и его приходилось чистить едва ли не ежедневно. Прошла неделя, за ней другая… Дождь продолжался. Все утопало в грязи. Александр метался по своему шатру. Он не мог ждать. Нужно идти дальше! До Океана остались считанные месяцы пути. И он отдал приказ двигаться несмотря на погоду.
Выступление было назначено на утро следующего дня, а вечером в шатер Александра пришли его друзья и, потоптавшись в нерешительности, сказали только одно:
- Александр, тебя хочет видеть войско…
Перед шатром стояла огромная, темная масса людей. Стояли строем по илам и таксисам. Стояли без оружия, молча. Александр содрогнулся от этого вида. Это было страшнее кричащего врага. Он почувствовал, что случилось непоправимое.
- Я слушаю вас, мои воины! – выкрикнул он, стараясь придать голосу бесстрастность и уверенность.
Ряды колыхнулись. Вперед вышло несколько человек со свитком на серебряном подносе.
- Здесь все наши желания, - сказал один из них.
Александр взял свиток и стал читать. Делегаты увидели, как покраснели щеки базилевса, дрогнули и сжались губы.
Воины просились домой… Рассыпаясь в льстивых выражениях, они твердо отказывались идти дальше. Меж витиеватых строк войско заявляло, что перестало верить в удачу своего вождя. Все, тетива лопнула. Стрела больше не полетит из рук базилевса… Он подошел к воинам и призвал их образумиться, преодолеть усталость и идти дальше.
В ответ – молчание.
И Александр вспылил. Хорошо, выкрикнул он, вы можете идти домой. Я пойду вперед только с добровольцами.
- А вы идите к своим семьям и расскажите всем, как бросили базилевса среди врагов!
В ответ - молчание.
- Кто пойдет со мной?
В ответ – молчание. Никто не шелохнулся.
Александр круто повернулся и скрылся в палатке. Он не выходил три дня. Три дня царь провел в добровольном заточении. Три дня ждал другой депутации – с выражением поддержки. Три дня не уставая лил дождь. Воины угрюмо сидели по шалашам и палаткам, пытаясь хоть как-то обсушиться и согреться, со злобой давя многочисленных ползающих гадов.
Когда три дня прошло, Александр признал свое первое поражение в жизни. Он вышел к войску и объявил о конце похода.
В ответ он услышал мощный единый крик радости, резанувший его больнее любого меча.
Александр повернулся и скрылся за пологом шатра.
- Это всего лишь люди, Александр, - сказал Гефестион. - Им не угнаться за титаном.
Он умел утешать.
- Гераклу было легче совершать свои подвиги, он не зависел от людей, - ответил Александр…»
Повествование 11. Суд
1
Прежде чем ввести назаретянина и поставить его перед лицом высшего на земле суда – суда хранителей Завета, ему развязали руки. И теперь Исус, сцепив их перед собой, чтобы украдкой потирать ноющие запястья, с облегчением ощущал, как возвращается туда теплая кровь, а с ней и гибкость пальцев.
Пока арестованный приходил в себя, сидевшие полукругом вдоль стен члены Синедриона, рассматривали его, - человека, пожелавшего занять их место.
Арестованный, казалось, нисколько не чувствовал ничтожности своего положения, отрешенно потирая будто зябнущие руки и глядя сквозь своих судий, словно их здесь и не существовало. Что же, оставалось посмотреть, как он поведет себя дальше.
Ханнас разрешил Каифе начать допрос.
Первосвященник встал во весь рост перед преступником, обратив на него жесткий, колючий взгляд:
- Исус из Назарета, - громко и холодно начал он, - ты находишься перед святым судом Синедриона великого Храма!
Каиафа сделал паузу, чтобы эти слова пронзили сознание грешника и устрашили его. Так было всегда. На сей раз Каиафа даже усомнился на мгновение: услышал ли подсудимый его – до того у него было отсутствующее выражение лица.
- Исус из Назарета, - повторил Каиафа (и вновь тот не проявил к говорившему никакого интереса), - готов ли ты признать свою вину перед святым судом Синедриона?
- Святость не провозглашается, а заслуживается, - проговорил в ответ назаретянин, думая о чем-то своем.
Проговорил негромко, как бы нехотя. Каиафа дернулся, будто ему влепили пощечину. Первым чувством Каиафы было желание ответить дерзителю столь же резко и метко, поставив, нет, бросив его на предназначенное место. Но слова застряли в груди холодным комком. Молчание затягивалось дольше приличного, и Ханнас бросил на Каиафу хмурый, понукающий взгляд. Тот поспешил продолжить с тем, что пришло в голову. А там гнездились одни угрозы. Священник давно отвык от возражений.
- В своей гордыне ты дошел до презрения к Синедриону! – воскликнул Каиафа грозно, но все заметили, что слово «святой» уже отсутствовало. – Многие свидетели указывают на тебя, как на распространителя лживых и неверных мыслей, как на лжепророка! Что ты ответишь на это?
Подсудимый устало вздохнул.
- Слишком много всего для одного.
Тогда Каиафа подал знак и в залу один за другим стали вводить свидетелей. Они рассказывали суду о том, где видели назаретянина, что слышали в его проповедях сами и что передавали другие. Обрывки фраз, исковерканных мыслей, разно истолкованных поступков грудою ссыпались перед строгим судом, и чем больше росла эта куча, тем большее удивление охватывало членов Синедриона, и тем печальнее и отрешеннее становился арестованный. В этом хламе не проблескивало ни одной живой, смелой мысли. В захватанных и замусоленных словах не было ничего нового и опасного, лишь набор дешевых добродетелей книжника из захолустья. За это не стоило судить, а, посмеявшись, прогнать прочь. Первосвященники хмуро переглянулись. Повинуясь взгляду Ханнаса, Каиафа встал и спросил:
- Что ты можешь добавить к этим показаниям?
Арестованный молчал. Зато не стали молчать другие члены Совета.
- Почему ты спорил с теми, кто свою жизнь посвятил Книге? Без нас народ развеется, как пыль! – выкрикнул один из них.
Подсудимый промолчал. Молчали и другие члены Синедриона.
Каифа вновь взял ход заседания в свои руки.
- Свидетели говорят о том, что однажды твои ученики не выполняли завет субботы, сбирая колосья в поле, и ты заступился за них перед местными богобоязненными людьми. Ты сказал: «Не человек для субботы, а суббота для человека». Так ли это?
Подсудимый пожал плечами.
- Понятно… А вот что сказано в Священном Писании…
Слуга тут же протянул свиток, развернутый на нужном месте. И Каиафа зачитал мерным глухим голосом:
- «Шесть дней делайте дела, а день седьмой должен быть у вас святым, - суббота покоя Господу. Всякий, кто будет делать в нее дело, предан будет смерти». А что сделал Господь с ослушником? Ты учил в юности Книгу и должен знать это место из книги Чисел: «Когда сыны Израилевы были в пустыне, нашли человека, собиравшего дрова в день субботы. И привели нашедшие его… к Моисею и Аарону и ко всему обществу. И посадили его под стражу, потому что не было еще определено, что должно с ним сделать. И сказал Господь Моисею: должен умереть человек сей: пусть побьет его камнями все общество вне стана. И вывело его все общество вон из стана, и побили его камнями, и он умер, как повелел Господь Моисею». А почему Господь поступил так жестоко? Он предостерег Моисея и через него нас. Иначе, сказал Господь «они забудут Мой закон и Мои заповеди, и Мою Правду, после чего они опять обратятся к язычникам всем сердцем и всею душою и всеми своими силами». И разве так не происходило? Не раз! И еще раз сказал Господь Моисею, и то записано в книге Левит: «Субботы Мои соблюдайте, и святилище Мое чтите. (Тут выкрикнули: «А он в храме погром устроил!») Если вы будете поступать по уставам Моим, - продолжал мерным голосом читать Каиафа, - и заповеди Мои будете хранить и исполнять их, То Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастения свои, и дерева полевые дадут плод сей… Пошлю мир на землю вашу… Если же не послушаете Меня, и не будете исполнять всех заповедей.., то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их. Обращу лице Мое на вас и падете пред врагами нашими, и будут господствовать над вами неприятели ваши и побежите, когда никто не гонится за вами».
Сидящие задвигались и стали оборачиваться друг к другу, перешептываться и кивать в ответ. «Так и получилось!» - говорили они.
- «Если и при том не послушаете Меня, - повысил голос Каиафа, - то Я всемеро увеличу наказания за грехи ваши; и сломлю гордое упорство ваше, и небо ваше сделаю, как железо, и землю вашу, как медь».
Каиафа закончил чтение и аккуратно сложил свиток. Затем поднял глаза на подсудимого.
- Так разве мы можем отворачиваться от дел твоих? И разве мы можем быть снисходительны к речам твоим, смущающим народ? Нет, мы не дадим тебе навлечь новый гнев Господа нашего! Потому десятки наших проповедников пошли по следам твоим объяснять людям тобой смущенным греховность твоих проповедей. И потому ты здесь перед нами держишь ответ. Если ты с Богом, как утверждаешь, то пусть нам будет дан знак. И тебя просили об этом не раз, но ты отвергал просьбы и не взывал к Небу за помощью. Значит, ты лжец!
Подсудимый молчал.
Первосвященник усмехнулся.
- На этот раз ты не так красноречив как всегда. Похвально, что не вертишься змеей, пытаясь увернуться от наказания, и не нарушаешь другой заповеди Господа: «не солги». Продолжим…
- А все потому, что у тебя, назаретянин, в центре не Бог, а человек! – сказал другой член Синедриона.
- Мы такие, какими заповедовал нам быть Господь, а ты проповедуешь иное. Ты считаешь себя пророком? А ведь сказано у Захарии: «Если кто будет прорицать, то отец и мать его пусть скажут ему: тебе не должно жить, потому что ты ложь говоришь во имя Господа», - вступил в бой другой.
Другие члены Синедриона тоже готовы были заявить о себе, но затевать диспут не входило в намерение Каиафы. Это ничего не давало для дела. И он, подняв руку, остановил поток красноречия.
- Наконец, последнее: ты обвиняешься в том, что хотел провозгласить себя царем Иудеи, и даже угрожал разрушить Храм!
Каиафа опять подал знак и в зал вошли два доносителя: один из них рассказал об услышанных криках, провозглашавших подсудимого царем, другой – о разговоре, где назаретянин грозился разрушить Храм.
- Это темные люди, - ответил подсудимый.
- Вот как! Хорошо, посмотрим, что ты скажешь на это… Введите главного свидетеля!
В зал едва переступая ногами вошел неприметный человек. Преступник чуть повернул голову к входу. Глаза Учителя и ученика на мгновение встретились, и оба отвели их. Каиафа взглянул на пленника, ожидая увидеть на его лице растерянность. Но подсудимый отрешенно смотрел в сторону.
- Что ты можешь сказать нам об этом человеке? – спросил Каиафа у вошедшего.
Иуда еще больше съежился. Перед собранием стоял маленький, потерянный человек, в очень бедной одежде, с какой-то неопределенного цвета сумой на боку и все время терзавший складки хитона на
