прыжками он преодолел расстояние между ним и неизвестным.
- Что ты тут делаешь? – угрожающе пророкотал Шимон, хватая человека за рукав.
Неизвестный, даже не оглянувшись, рванулся в сторону, в мгновение ока выскользнул из плаща, и ошеломленный Шимон лишь успел заметить, как человек мелькнул среди деревьев в слабом свете луны и исчез во тьме.
Неожиданное, счастливо кончившееся происшествие сильно приободрило павшего духом Шимона. В глубине души засветилась искорка надежды, что все страшное разрешится так же легко и просто, как и с человеком в черном. И Шимон вновь устремился вслед удаляющейся процессии…
…В окно постучали условным стуком и Никоиф торопливо распахнул его. Во дворе стоял обнаженный юноша.
- Что случилось? Почему ты в таком виде? – спросил удивленный Никоиф.
- Хозяин, какой-то человек пытался схватить меня, когда я следовал за назаретянином, но я вырвался…
- Неужели его взяли под стражу? – ужаснулся Никоиф. – Ты разве не успел предупредить его?
- Успел, хозяин.
- И что же?
- Он сказал: «Я знаю».
- О, господи, - прошептал Никоиф, - на что он надеется? Не на божью ведь милость!
…Исуса провели к зданию Синедриона. Там его ждали. Во дворе полыхал костер, с треском извергая из себя сонм искр. Это веселое буйство огня терпеливо созерцали несколько людей в одежде храмовых слуг. При виде пленника они проворно засеменили ему навстречу и, подхватив под руки, препроводили в дом. Обитые медью двери на миг приоткрылись и поглотили Исуса. Место же у костра охотно заняли стражники, участвовавшие в поимке назаритянина. Их работа была закончена. Им выдали немного вина, и оно полностью завладело их вниманием, так что никто из них не мог заметить притаившегося в кустах человека.
Шимон прошел за Учителем весь путь. Страх отступил, и он был полон решимости дождаться развязки.
Сначала Шимон устроился у невысокой ограды. Но то ли весенняя ночь была чересчур холодна, то ли не успокоившая душа отзывалась дрожью по телу, но Шимон уже через час полностью окоченел и зубы выбивали частую дробь. К тому же светало, спасительная темень перебродила в серо-сизую хмарь, скоро должны были появиться первые прохожие на улицах, и им бы, конечно, показался подозрительным человек, затаившийся в зарослях. Поразмыслив, Шимон решил не искушать судьбу и покинуть ненадежное убежище. Предрассветный озноб придала ему такую смелость, что он, обогнув ограду, вошел через ворота во двор Синедриона, посчитав, что притворясь паломником, не ведающим что есть что в столице, он не вызовет подозрений и сможет дождаться конца событий здесь же, во дворе.
Шимон не без робости подошел к костру, кашлянул и, громко поздоровавшись, попросил погреться. Разомлевшие от вина и тепла, умиротворенные стражники в просьбе не отказали и даже обрадовались новому собеседнику. Они принялись расспрашивать гостя о тех местах, где он был и что видел. Втиснувшись в круг чужих ему людей, Шимон стал рассказывать о далеких местах Палестины, в которых он и вправду побывал. И все бы так и сошло, если б служанка, что вынесла им новую порцию вина и закуски, не запомнила на базаре, где выступал Исус, выделявшегося среди его учеников широкоплечего, рослого мужчину, проворно шныряющего среди толпы.
- Что-то мне знакомо твое лицо, - сказала женщина, вглядываясь в Шимона. – Давно ли ты в Городе?
- Недавно.
- Не ты ли был с тем бродягой, что кощунствовал на рынке и теперь схвачен?
- Нет, ты ошиблась, - дрогнувшим голосом отвечал Шимон.
- Так ты не знаешь того бродягу? – допытывался она.
- Нет, не знаю, - оправившись, уже твердым голосом отвечал Шимон.
Среди насторожившихся стражников нашелся тот, кто подхватил допрос служанки.
- Как же ты не знаешь лжепророка, если он из Галилеи, а у тебя и выговор-то галилейский!
- Не из Галилеи я, а из Заиорданья, – горячо запротестовал Шимон. – Мать моя галилеянка, может, оттого и говор такой. И никаких лжепророков я не знаю! Оставьте меня!
Шимон махнул рукой и будто преисполненный глубокой обиды пошел прочь.
- Надо было его схватить и допросить, - сказал один из стражников, когда незнакомец исчез из виду. Но его никто не поддержал. Не стоило ради каждого подозрительного человека жертвовать теплом, вином и покоем.
Обмеревшее сердце Шимона отошло, ожило, как только он оказался за воротами и убедился, что за ним не гонятся. Радостная волна избавления дрожью пробежала по телу: «Спасен!» Он скорым шагом поглощал пространство улиц, с облегчением все дальше удаляясь от страшного места. Как хорошо быть свободным! И Шимон споткнулся. Не потому, что под ногой оказался камень. Шимон вдруг осознал, что он… сбежал от Учителя. И главное то, что он предсказал ему это. Значит, знал, и жил с ними с этим знанием. Шимон представил себя: нет, он бы не смог разговаривать спокойно с людьми, если бы знал, что те отступятся от него в трудную минуту. Все тлен, все суета, нет спасения Учителю в этом пустом мире! Слезы навернулись на глаза Шимона. Он смахнул их. Но они навернулись снова. Шимон опустил руки и побрел незрячим по улицам города…
Отступление седьмое
Прыжок пятый. К краю ойкумены
«Целых три года вынужден был пребывать Александр и его войско в самых дальних сатрапиях бывшей Персидской державы. Три года прошли в ожесточенной борьбе с местными племенами. После смерти Дария прыжок на берега Окса и Яксарта и далее к горам Парополиса, поначалу казался легким маршем к краю ойкумены. И вдруг завершающий бросок превратился в длительную войну и тяжелое испытание для войск. В тех местах не было ни золота, ни серебра, зато в степях кочевали племена, желавшие лишь одного - чтобы в их дела не вмешивались. Персидские цари так и поступали, довольствуясь малой данью и знаками покорности, но для Александра это было неприемлемо. Он хотел включить их в свою семью народов, изменить их жизнь. Вот только они того не желали, и племена саков, массагетов, дахайцев, хорезмийцев восстали. В свои вожди они призвали бывших приближенных Дария – Спитамена и Оксиарта. Македонские таксисы без труда раздавили бы их отряды… если бы смогли настигнуть. Не вступая в открытый бой, легкие на подъем, быстрые конные отряды Спитамена появлялись всегда внезапно, атакуя численно меньшего противника и, осыпав его стрелами и дротиками, так же внезапно поворачивали и уходили в степь. Их выносливые кони, как будто рожденные самой закаленной солнцем и ветрами степью, могли сутками скакать, уходя от погони. Стремительные студеные речки и горные кряжи были им не помехой. Кочевники под стать своим коням: не привередливые к пище и воде, крову и погоде, метко стреляли из лука, непревзойденно бросали аркан и храбро умирали, когда приходил их черед.
Засады стали проклятьем македонцев. Стоило маленькому отряду неосторожно покинуть крепость, как из-за холмов или зарослей кустарника выскакивала темная масса гикающих всадников, окружала их, и тогда бесполезно было ждать спасения. Осыпав градом стрел, они добивали оставшихся и тут же исчезали. В одной из таких стычек погиб Гегелох. Стрела пронзила ему горло. Его похоронили в чужой земле первым среди Александровых друзей…
Базилевс прошел со своей армией всю державу Ахеменидов и не знал даже случайных поражений. Здесь же, среди гор, степей и оазисов Согдианы, македоняне не раз испытали горечь неудач. Тысячи опытнейших воинов нашли свою смерть. Непонятное упорство племен Согдианы и Бактрии озадачило Александра.
- Я хочу открыть перед ними истинно прекрасную жизнь, - жаловался он своим друзьям, - а они норовят укусить мою руку с дарами. Достойны ли такие существовать на земле и отнимать у моих воинов жизнь, а у меня время?
Сам ход событий, казалось, разрешил сомнения Александра. Когда восстало племя уструшариев, Александр осадил их главный город. На великодушное предложение о сдаче ему ответили грубым отказом и упорным сопротивлением. А после взятия крепости ему ничего не оставалось, как примерно наказать жителей: мужчины были перебиты, а женщины и дети проданы в рабство. Так и повелось. Если истреблялся македонский отряд, закупавший продовольствие, то прибывшее войско сначала искало противника, а потом, разбившись на отряды, расходилось веером на восемь сторон света. На протяжении одного перехода они сжигали селения, уничтожая кочевья, а уцелевших обращали в рабство. Тем самым эта местность становилась безопасной для македонян. Но Гефестион однажды позволил себе обратить внимание Александра на другую сторону этой практики:
- Александр, эта местность настолько обезлюдела, что некому поддерживать в порядке оросительные каналы. Поля могут превратиться в пустыню.
Александр согласился с доводами Гефестиона. После некоторого размышления было принято решение: переселять людей из спокойных районов. Скоро такая политика стала приносить плоды. Мятежные земли стали заполняться людьми из Мидии, Двуречья, Малой Азии. Появились поселенцы даже из Эллады. Племенные вожди стали всерьез задумываться о необходимости дальнейшего сопротивления. Лучше потерять свободу, рассуждали они, чем поля, пастбища, соплеменников – все! Те же, кто подчинению предпочитали смерть - ее и получали.
Однажды в лагерь Александра прибыли послы мятежных племен с подарками и просьбой о мире. Самый ценный дар оказался внутри обычного кожаного мешка. Когда его развязали, то из него вывалилась голова Спитамена. Александр молча посмотрел на бородатое лицо заклятого врага с закатившимися глазами и пригласил послов в свой шатер…
Вскоре было сломлено сопротивление и в Бактрии. В одной из горных крепостей был захвачен Оксиарт со своей семьей. Он сдался. В обмен на свою жизнь предложил помочь замирению.
- Если меня казнят, кочевники и горцы продолжат войну, - это будет делом их чести. Только я могу снять с них клятву, что они дали мне, – сражаться до конца.
Александр поразмыслил и согласился с его доводами. Семья была оставлена в качестве заложников, а Оксиарт отпущен на свободу.
Когда Александру представляли членов семьи бывшего врага, его взгляд задержался на младшей дочери – Роксане…
Девушка с миндалевидными, черными глазами и длинными порхающими ресницами понравилась базилевсу. Очередная женщина… очередная красавица… Женщин у Александра было немного. Страсти клокотали в его сердце, но не по поводу женских прелестей. Он снисходил до них нечасто, между делами, без особого пыла. В тридцать лет ни жены, ни детей, ни привязанности ни к одной из наложниц. Пустота. Но зачем ему была нужна привязанность к девушке и ее любовь, когда его окружали верные друзья? Беседы с ними не могла заменить болтовня женщины, а упоение в бою - короткий миг удовольствия от прикосновения к чужому телу. Все так, если бы все оставалось по-прежнему. Но друзья либо уходили в мир иной, как умерший от лихорадки Эригий спустя год после Гегелоха, или отдалялись...
Александру не раз доносили, что безвозвратно уходящие годы вдали от семей сказываются на настрое воинов. Но он отмахивался. Не поворачивать же назад только потому, что кто-то соскучился по дому? Тоска же по родине становилась все сильней. Во сне воинам грезились оливковые
