капли похож на другие три стороны света.
- Боги устроили тебе проверку, - предположил Гефестион.
- И мы ее выдержали, раз живы, - ответил Александр.
На седьмой день измученные путники увидели пальмы оазиса и прямоугольный храм святилища…
Чтобы войти к прорицателю, надо было пройти обряд очищения. Александра вымыли, умастили тело мазями, постригли волосы и облачили в белый хитон. Перед тем как войти в двери храма, он прошел меж двух небольших костров, чей жертвенный дым уносил с человека все нечистое и суетное.
И вот час настал. Отворились двери храма и Александр с Гефестионом вступили в черный проем святилища.
В просторном зале его встретил старик, как и все египетские жрецы обритый наголо, чья пергаментная кожа почти сливалась с полумраком помещения, и лишь белые одеяния зримо и четко выделяли его среди царства застылых изваяний странных богов.
Пришельцы и жрец поклонились друг другу. Прорицатель и правитель македонян и эллинов были здесь равны между собой. Оба отмечены печатью божественного благоволения. Обоим было доступно то, что не могли сделать простые смертные, – одному творить историю, другому – предвидеть ее ход.
- Зачем ты проделал такой длинный путь к нашей обители? – спросил жрец по-гречески.
- Я наслышан о пророческом даре, которым наградили это место боги. Если они охотно отвечают вам, то попросите, чтобы они ответили и мне.
- Спрашивай, - согласился жрец. – Ты наш освободитель и потому - друг богов страны Нила! Тебе не оказали сопротивления, потому что нам было видение – чрез тебя Египет вновь станет независимым и процветающим. Но и это не все: боги сделали тебя орудием своего замысла. Потому, спрашивай!
Александр и Гефестион переглянулись. Надежды жрецов на независимость были тщетны. Но не стоило переубеждать их прямо здесь и сейчас.
- Я хочу узнать, - заговорил Александр, - наказаны ли все убийцы моего отца? А также хочу узнать: достигну ли я своей заветной цели?
Жрец с полупоклоном отступил на шаг. Повернулся и подошел к алтарю. Сквозь полумрак проступали лики человеко-зверей. Они не смотрели на людей, погруженные в свою жизнь. Но то было обманчивое впечатление. Земные дела их интересовали не меньше, чем небесные.
Жрец пал ниц и замер.
Мерцали язычки пламени в светильниках. Сумрак зала, казалось, скрывал нечто осязаемое, затаенное, внимательное ко всему происходящему сейчас, хотя люди с птичьими и звериными головами отрешенно продолжали свой нескончаемый путь.
Глаза Александра, обежав своды залы, вновь остановились на распростертом жреце. Вот спина прорицателя дрогнула, жрец разогнулся, и его лицо обратилось к пришельцу. Александр с трудом удержался от восклицания. Перед ним стоял будто другой человек. Лицо у него побелело, почти скрыв смуглость кожи, глаза расширились и смотрели в пространство, ничего не видя пред собой. Так смотрят убитые. Его белые одежды ниспадали так свободно, как если бы под ними отсутствовало тело. Губы у жреца не шевельнулись, но в тишине раздались громкие, размеренные слова:
- Великий и всеблагий бог Солнца, света и жизни ответил на твой зов. Передано им:
«Не кощунствуй, сын мой, спрашивая о убийцах твоего названного отца. Твоему Отцу не страшен меч, яд или что другое, сотворенное смертными. Убийца же царя Македонии наказан».
Наступило молчание. Казалось, даже своды с диковинными полулюдьми затаили дыхание.
«Помни, сын мой, ты добьешься того, чего так страстно желаешь. Перед мечом твоим никому не дано устоять».
Жрец в изнеможении опустился на колени и замер. По его лицу обильно струился пот. Он тяжело дышал, словно только что закончил долгий бег. Впрочем, так оно и было. Его душа с разрешения богов поднялась к подножию небесного трона, а затем вернулась с немыслимых для смертного высот.
Кто-то взял Александра и его спутника за локоть и вывел из храма. Их глаза вновь ослепил яркий свет.
Александр покосился на Гефестиона. Тот шел с непроницаемым лицом.
- Такие пророчества простираются так далеко, что требуют доказательств, - дерзко сказал македонянин сопровождавшему их священнослужителю.
Жрец с пониманием отнесся к словам молодого человека и отвечал спокойно:
- Доказательством будут твои победы. Ты непобедим, и все живое будет расступаться перед тобой и уступать дорогу. И будет до тех пор, пока ты не изменишь своему предначертанию, и тогда Отец твой призовет тебя на суд!
- А если я не изменю своему предначертанию, то, что - буду жить вечно? – не удержался Александр от насмешки.
- Человек не может жить вечно и не может не совершать ошибок.
- Что ж, постараюсь пожить подольше…
И уже поворотясь, шепнул Гефестиону:
- А ведь мы достигли пределов ойкумены на юге. Дальше простираются дикие земли. Один предел покорен…
Из письма Каллисфена своему дяде:
«Мы приобретаем все больше земель и подвластных народов. У меня возник вопрос: а что теряем мы по мере приобретений?»
Повествование 9. В т е н и Х р а м а
1
Члены Синедриона собрались на заседание уже в сумерках. Теперь ничто не могло отвлечь их от обсуждения дел завтрашних. В прямоугольной зале, гладко облицованным серым камнем, зажгли масло в глиняных плошках и несколько смоляных факелов. Удлинившиеся тени входящих и рассаживающихся людей величаво зашевелились на потолках и стенах. У дальней стены, за которой находился ковчег завета, восседал первосвященник Храма. Члены Синедриона встали, когда он вошел – Ханнас бен Шет. Рядом шел его самый доверенный человек и зять Каиафа. Хотя Ханнас давно расстался с остатками молодости и седина выбелила волосы, его осанка сохранила юношескую стать, а лицо – суровую беспощадность закаленного воина. Оба хорошо понимали, за что он выбран людьми и судьбой. И хорошо представлял, кого будет выбирать в преемники. Только сильный человек, чья воля переходит в жестокость к себе и другим, только способный разгадать любой умысел противника, предвидеть возможную грядущую опасность, только умеющий улыбаться и льстить врагам, но стойко отстаивать интересы дела, только тот может стать первосвященником и оберегать величайшую святыню мира – Великий Храм.
Ханнас и Каиафа опустились на подушки. Сели и прочие члены Синедриона. Прочли молитву. Наступившая затем тишина сосредотачивала, гнала посторонние мысли, вносила торжественность. Наконец, Ханнас откашлялся и начал говорить:
- Мы собрались ради светлого дела – подготовиться к Пасхе. Этот напоминание об исходе, освобождения из плена и праздник возрождения нашего народа особенно близок нам, находящимся ныне в новом плену. А потому мы должны не просто радоваться и веселиться, а готовить дух наш к тому времени, когда Господь укажет путь к возрождению.
Ханнас помолчал, словно в ожидании пока суть его слов достигнет душу каждого, а потом перешел к делам.
- Ничто не должно омрачить праздник, - продолжил он уже бесстрастным голосом. - В Городе, как обычно, пришло много паломников. Среди них могли затесаться воры, бродяги, разбойники.
- Стража проверяла всех входящих в город, - отвечал Никоиф. - Среди них нет явных преступников. Двух разбойников, что грабили на северной дороге, мы вчера схватили. Теперь все спокойно.
Пришла очередь высказаться другим.
- Наш народ благочестив и верен Храму, - произнес Хошен, один из старейших членов Синедриона. – С чистыми помыслами люди идут на торжество, но... - старик развел руками, - и в добром стаде может найтись паршивая овца.
- О чем ты? – как бы удивился Ханнас.
- В святой город пришел бродяга, родом из Назарета, который возомнил себя судией всех живущих. Он привел с собой других и стал сеять смуту в умах речами и действиями. Ворвался в храм и принялся изобличать верующих в отступлении от Закона! Ничего подобного я на своем веку не слышал.
- Может быть, это просто человек с затемненным разумом, и он уже одумался и испугался сделанного? – смиренно спросил первосвященник.
- Нет! Этот человек уже входил в город и тоже пытался смущать людей ловкими речами. Наверняка у него тайные намерения!
- К чему гадать, с чем прибыл сюда этот человек? Давайте позовем и спросим его самого, - предложил кто-то.
- Он нас обманет. Будет говорить о желании очистить веру, – отмахнулся старик.
- Не будем спорить, - примирительно сказал Ханнас, внимательно следивший за тоном осуждения. – Поручим кому-нибудь выяснить, сколь страшен и возмутителен пришелец. Если надо, призовем его сюда, к нам… Кому мы поручим провести расследование сколь беспристрастное, столь и мудрое? Может, высокоуважаемый Каиафа возьмется за это дело?
Собрание согласилось.
После заседания Синедриона Ханнас и Каиафа задержались. Им было о чем переговорить. Тусклое освещение не мешало. Слишком хорошо знали друг друга, чтобы вглядываться в лица и следить за выражением глаз. Оба думали одинаково и стремились к одной цели: за маской покорности Риму копить силы для будущего свержения его власти. Пока этот момент был еще очень далек. Но народ глухо бурлил, заквашенный проповедями многочисленных, невесть откуда бравшихся «пророков». А у назаретянина настораживал мотив, прозвучавший еще в речах Иоанна по прозвищу Креститель, – неудовольствие тем, что происходит в Храме. Значит, неудовольствие ими лично. Осведомители доложили о таких высказываниях, которые мог себе позволить лишь враг, прокравшийся в чужом обличии на святую землю Ханаана. Вот что тревожило первосвященника и чем были заняты его мысли.
- Конечно, бродяг, не попавших в священники, но желающих проповедовать, встречается не мало. Дело известное, но те толковали Закон по традиции, а этот толкует по-своему, - сказал Каифа.
- Тебя только это беспокоит?
- Да, а разве есть еще что-то?
Ханнас не спешил с ответом. Он задумчиво теребил бородку, отрешенно следя за язычком пламени светильника, пытавшегося оторваться от свечи. Пламя не понимало, что фитиль рождает его и без него оно обречено погаснуть. Хотя… Если бы пламя смогло зацепиться за горючий материал, оно бы не только легко оторвалось от источника, но зажило бы самостоятельной, буйной жизнью. И что за дело тогда было бы этому недавно маленькому язычку пламени до фитилька, давшего ему жизнь?
- Иоанн, что взялся омывать грешников в водах Иордана, посягнул на обряды нашей веры. Назаретянин покушается на дух ее. Один человек – случайность. Два человека, занимающихся с разных сторон одним и тем же, – что это?
Каиафа вскинул глаза на Ханнаса.
- Заговор? Тогда чей?
- Не знаю, заговор или совпадение, - тебе и предстоит это узнать. Рим мог догадаться, в чем сила нашего народа. И противопоставить силе нашего духа другую силу. Назаретянин проповедует всеобщность, то, что у эллинов зовется «космополитес». Всеобщность Бога и равенство всех племен перед единым Вседержателем означает, что наш народ ничем не выделяется среди других и на нем нет печати избранности. А значит, он может спокойно растворяться в среде эллинского духа, как и многие другие народы. Вот что следует из учения назаретянина, и поэтому я вопрошаю себя: кто он? что он? И кто стоит за ним?
- Да, теперь я понимаю… Ты воистину мудр. Ты воистину мой Учитель! – воскликнул Каиафа. – Для
