несколько дирхемов.
Рыбья Кровь послал за старым знакомцем купцом Заграем и попросил у него в долг две с половиной тысячи дирхемов. Думал, что тот непременно откажет, памятуя о ранее невозвращенных купцах трех тысячах. К его удивлению, Заграй согласился, только потребовал письменного договора. Княжеская жизнь сразу стала веселее.
Созвав своих беглецов, Дарник объявил, что пятьдесят из них посылает в Перегуд в качестве четвертой сторожевой крепостной полусотни. Воины молчали: с одной стороны, в Перегуд не хотелось, с другой – собственную вину надо было как-то заглаживать.
– Все получите жалованье за полгода вперед, – добавил князь.
Гриди сразу засобирались в дорогу. Их две тысячи дирхемов, по-воински щедро разбрасываемые направо-налево, наверняка должны были покорить перегудцев.
Число короякцев, желавших больше узнать про осаду Перегуда, между тем, только возрастало. Чтобы умерить их любопытство, Дарник приказал выставить на продажу на торжище сорок щитов и тридцать полушубков норков по несуразной цене в 10 дирхемов. К его крайнему изумлению все они были тут же раскуплены, а позже он узнал, что некоторые покупатели через день перепродавали их, но уже по 15-20 дирхемов.
Проводив гридей в Перегуд, Рыбья Кровь приготовился уезжать. Тяжелый разговор напоследок состоялся с Друей. Она продолжала рваться к нему в Липов, или хоть в какое ближнее селище или заставу. Но если ее навязчивость тяготила его уже даже в Корояке, то легко было представить, как несносно это будет в Липове. Тем более, что и молву о себе в Перегуде она, как он уже выяснил, заслужила не самую добрую.
– Мне одних любовных ласк от наложницы мало, – попытался он ей объяснить, как можно честнее. – Хочется, чтобы она была хороша и в чем-то другом. Ты всю жизнь сидела на шее у отца и полюбовников. Научишься сама стоять на ногах – приеду и заберу. Справься хотя бы с этим гостиным двором. А будет малейшее подозрение в твоей измене, то придется тебя казнить, ты уж прости меня за это. Не лучше ли тебе найти себе в Корояке хорошего мужа и просто забыть про меня?
Но доводы разума были непонятны своевольной набалованной женщине, со всем возможным пылом она клялась, что будет верна только ему. Однако принять от него сто дирхемов на обустройство гостиного двора все же согласилась, позволив ему вздохнуть с некоторым облегчением.
А не заговорить ли с князем Роганом о сватовстве к Всеславе? – подумывал Дарник перед самым своим отъездом из Корояка. Но прикинув, какой может быть ответ, отказался от этой задумки – лучше действовать позже, но наверняка.
6
Наезженные санные дороги и частые торговые обозы позволили липовцам узнавать о всех перегудских событиях лишь с двухнедельным опозданием. Первые вести о разгроме Меченого и исчезновении Дарника повергли Липов в сильнейшее смятение, никто не мог понять, что будет с их городом дальше, многие мрачно предрекали возвращение суровых арсов, вдруг выяснилось, что за полтора года те потихоньку полностью восстановили новыми бойниками прежний гарнизон Арса. Потом узнали, что Дарник не только жив, но с невиданной легкостью разбил северных пришельцев. Ну, а когда пришло известие, что князь Роган согласился передать Перегуд их князю, то все снова всполошились: не захочет ли Дарник перенести столицу в спасенный им город.
Самого князя больше всего смущало, что он возвращается без всякой добычи и с половинным войском. Поэтому заранее послал впереди себя Селезня, дабы сообщить, что сто гридей оставлены в Перегуде, чтобы их жены, если захотят, готовились к поездке туда, отдельный наказ был для Черны: ей и урганским детям не бросаться к князю с объятиями и поцелуями – таков был обычай русов, дабы дети убитых ратников при виде счастливых сверсников не спрашивали у своих матерей: а где мой тятя? Эти меры позволили скрасить возвращение войска: по тридцати убитым арсам кроме жен вообще никто не тужил, а сто погибших гридей – ну, что ж – в Липове уже начинали привыкать, что славных походов без жертв не бывает. Фемел и вовсе назвал его самым значимый из дарникских походов, позволивший оценить, как войско действует с князем и без него, подтвердив тем самым слова Шуши о льве во главе стада баранов.
– А добыча? – нудели недоброжелатели.
– Вам целого города в качестве добычи мало?
– А приехавшие мастера чем не добыча?
– А возвращенное короякское дворище, то же плохо?
– А защита липовцев на всей короякской земле именем князя Дарника совсем ничего?
Так закрывали рты всем нытикам те, кто что-то в новой жизни Липова понимал. Приехавшие с князем перегудские мастера рьяно взялись за свое обустройство, подключая к делу рабочий люд из «этих», что тоже порядком взбадривало как новых, так и старых липовцев, еще сильнее утверждая вместо неспешной сельской общины городской предприимчивый дух. Наведывающие на своих телегах лесовики, уже не столько торговали, сколько просто толкались по Липову, глазея на его стройки, лавки, харчевни, школу, боевые игрища, инородцев, не знающих словенского языка.
Фемел был прав – сотские отлично понимали, что произошло под Перегудом и не уставали расспрашивать князя о трех днях покорения норков. Борть с Черной и Зорькой устроили малую тризну по Меченому, пригласив на нее помимо Дарника еще Кривоноса с приехавшим из Запруды Лисичем и Быстряна с Ветой и Селезнем – помянуть своей первой ватагой боевого сотоварища. То чувство родного дома, которое он так хотел обрести и не обрел в Бежети, неожиданно нашло его здесь в доме Меченого. И похоже такое ощущение было и у всех его первоватажников. Значит, они и есть моя истиная семья, думал он, говоря хорошие слова о погибшем тростенце.
– У него ни сына, ни дочки даже не осталось. Убили – и нет никакой о нем памяти, – горестно сокрушалась Зорька.
– Почему никакой, – не согласен был Дарник. – О Журане мы так и будем всегда звать конников жураньцами, а все камнеметчики у нас впредь будут только меченцами.
Привезенные молодые бежетцы, вопреки опасению, высокое звание князя ничуть не умалили, за два месяца пребывания рядом со своим вознесшимся родичем у них в головах произошел полный переворот, и они уже сами верили, что да, двадцать лет назад в их лесах действительно охотился какой-то князь, которого и повстречала тетя Маланка, даже уверенно подтверждали, что их Дарнику больше двадцати лет, и он еще в детстве уверенно всеми ими верховодил. Сундук с ромейскими и словенскими свитками тоже несомненно был подарком Маланке от заезжего князя – и вот он, полюбуйтесь на него!
Впрочем, и без всего этого сомнения в княжеском происхождение Дарника мало уже у кого оставались. Купцы несли дорогие подношения, ремесленники за бесценок готовы были продать свои поделки («У меня князь купил»), лодочники тянули показать свои ладьи и малые дубицы, тиуны хвастали своими припасами, оружейники – оружием, ученики – успехами в учебе, сыновья – своим здоровьем и смышленостью, Саженка – своей беременностью, Шуша – запасом походных рубах с нужными нашивками в своей швейной мастерской.
Вдобавок к этому его в Липове уже целый месяц ждала главная княжеская повинность: суд над 23 убийцами-головниками. Едва князь с войском в середине зимы отправился на помощь Перегуду, как на остерской дороге появился отряд разбойников. Но если разбойникам-арсам больше нравилось нападать на тех, кто способен был защищаться и купцов они грабили лишь на четверть или треть их товаров, то остерские головники не только грабили купцов подчистую, но и убивали всех, кто попадался им под руку. Попробовали даже раз напасть на липовский поезд, везущий в Запруду припасы, но охранной ватаге гридей удалось от них отбиться. После чего Быстрян с тремя ватагами отправился на поиски головников. Найти их лежбище по следам на снегу в заброшенном селище не составило труда. Беспечных головников ночной порой удалось захватить врасплох – даже лай сторожевых собак их не сразу разбудил. Быстрянцы действовали столь же слажено, как в ночном бою с булгарами, прокалывая короткими копьями всех без разбору, как самих разбойников, так и их немногих наложниц. Из полусотни бойников половина была убита, остальных попрятавшихся или убежавших по снегу без сапог потом находили и связывали. Теперь двадцать три пленника и десять пленниц в погребах Дворища дожидались княжьего суда.
Фемел в соответствии с самой передовой ромейской законностью советовал их ослепить, оскопить или, на худой конец, отрубить по одной руке. Сотские предлагали сразу после ледохода отправить их по реке в хазарский Калач и продать там в рабство.
– Так ведь они почти такие же как мы или арсы, – подначивал их князь. – Как мы можем так сильно наказывать своих собратьев? Зачем их куда-то еще везти, пусть покупают их тут по сто дирхемов за голову.
Пленниц он распорядился отправить в Северный Булгар, там булгары совсем без женщин на стены уже лезли. Мужиков ждала другая участь. С наружной стороны Дворища возле западных ворот сооружен был круглый Загон, обнесенный высоким частоколом, туда головников под открытое небо и поместили, дав необходимое количество одеял и кожаных полостей для защиты от снега и дождя. Каждое утро из карьера им привозили две повозки больших известковых валунов, которые они к вечеру должны были обтесать до правильных плинф. За это им спускались корзины с едой. В заборе было сделано с десяток смотровых отверстий, причем так, что зрителям с небольшого возвышения внутрь было видно хорошо, а изнутри разглядеть можно были лишь лица самих зрителей.
Сначала никто не мог понять сути замысла Дарника: какая разница в погребах они сидят или в Загоне? Все выяснилось через две недели, когда земля в Загоне сравнялась своим видом и запахом со свинным хлевом, ведь отхожее, помывочное и постирочное место (некоторые действительно стирали свою одежду) тоже были здесь. Подойти и посмотреть, как оскотинивается ватага человекообразных животных, как они дерутся между собой никто не мешал и очень скоро это стало едва ли не главным зрелищем как для липовцев, так и для всего приезжего люда. Первое время загонцы, как их теперь называли сильно храбрились, показывая, что им все нипочем, даже заигрывали с женщинами, потом уже только грязно ругались и старались запустить в зрителей куском дерьма. Один раз, какая-то сердобольная женщина, одолжив у товарок сто дирхемов, попыталась выкупить одного из загонцев, и Рыбья Кровь даже согласился на это, но когда в Загон спустили для «жениха» лестницу, все сотоварищи, вооруженные зубилами и молотками с яростью накинулись на него и спасать уже стало некого. А угроза, что за свое преступление можно попасть в Загон, стала даже весомей наказания «На чурбак».
Быстрян же за свое воеводскую удаль был перед войсковым строем награжден серебряной фалерой. С пяток медных фалер досталось и его летучему отряду, заодно фалеры были вручены походникам за Перегуд, и тем героям, которым за ночное сражение с булгарами наград тогда не хватило. Медные фалеры теперь изготовлялись уже в самом Липове, на них помимо скрещенных мечей теперь были выбиты номера ромейскими цифрами, которые отныне занесли в приказной реестр с именами
