духе отвечал Рыбья Кровь.
Разумеется, Друя и не собиралась уходить, зато их игривый разговор придал всему последующему какую-то особую приятность и нежность. Дарник даже подумал, что те пышные слова, которые встречаются в любовных свитках, бывают и в обычной жизни.
Впрочем, очарование ночным событием длилось ровно до середины следующего дня, до тех пор, пока он не начал вершить княжеский суд над перегудцами, которых народный сход обвинял в том, что они всячески услуживали злым пришельцам и доносили на своих соседей. Среди них был и отец Друи. Дарнику стало досадно – он понял, что именно послужило причиной ночного прихода молодой женщины.
За предательство этим, вчера еще достойным мужам Перегуда, полагалось лишение имущества и изгнание из города. Князю оставалось только решить: когда и куда – сейчас, в зимний мороз, или позволить им дождаться весеннего тепла? Дарник назначил высылку через две недели, за это время изгои должны были подыскать себе место для временного постоя и перевезти туда домашний скарб.
– А они возьмут и через две недели подожгут собственные дома! – выкрикнул один из обвинителей. – И весь город еще спалят. Сейчас выселять надо, сейчас! И имущества никакого не позволять вывозить!
– Будет, как я сказал! – строго оборвал Дарник.
На том и порешили. Все дома изменников, к неудовольствию старейшин, поступали в распоряжение князя. В них тотчас стали вселяться десятские липовцев. Вечером Друя на коленях умоляла Дарника изменить приговор в отношении ее отца, мол, ее теперь, как княжескую полюбовницу, никто в городе не должен обижать.
– Я подумаю, – туманно пообещал он, хотя уже знал, как поступит с ее семьей.
Две недели на улаживание своих дел понадобились не только изгоям, но и князю. Прежде всего, надо было привести в должное состояние новое крепостное войско. Для обороны города необходимы были двести гридей, а где их взять, если у самого их меньше сотни, да ватага необученных бежечан? Тридцать перегудских гридей, помогавших ему с норками не прочь были вернуться на привычную службу. Еще семьдесят гридей он в принудительном порядке набрал из числа горожан (не можете платить мне полюдье, так несите хоть службу). Пара возмущенных против этого крикунов, поставленные на чурбачки с петлей на шее весьма доходчиво объяснили перегудцам, что липовский князь бывает и строг. Набранной сотне Дарник придал десяток арсов и две ватаги своих гридей. Разбившись на три сторожевые смены, это войско приступило к несению крепостной службы. Трое полусотских из воеводской школы должны были наглядно доказать свои полученные воеводские навыки.
Посланные на тридцать верст вверх по Танаису дозорные сообщили, что норки действительно ушли далеко на север, и можно было надеяться, что до лета они не дадут о себе знать. Однако это ничуть не расхолодило князя, принимать меры предосторожности.
То, что не удавалось Фемелу в Липове: привить Дарнику вельможные замашки, легко получилось в Перегуде. Разница заключалась в его отношении к простым смердам: в Липове он их уважал, в Перегуде смотрел на них с легким презрением. Хотя если бы вдумался, отличий нашел бы не так уж много: и там и там он спасал их от разбойничьего насилия, но в Липове смерды сразу стали на его сторону, а в Перегуде вяло ждали, когда он придет и освободит их. Да и в обыденной жизни они вели себя по-разному: липовчане много и плодотворно трудились, а перегудцы вроде делали все то же самое, но как-то вкривь и вкось. Выручал их лишь важный торговый путь, что проходил по Танаису и приносил много товаров и легких денег.
Заминки старейшин насчет себя Рыбья Кровь не забыл, поэтому и разговаривал с ними уже не столь великодушно, чем вначале. Перегуд был отныне его собственностью, в этом ни у кого не должно было оставаться сомнений. Поэтому, отринув стеснение, Дарник властвовал в Перегуде сурово, не допуская никаких возражений. Назначил одного из старейшин своим посадником и только через него вел все переговоры. Не слушая жалоб на грабеж норков, велел собрать нужные припасы для гарнизона крепости, обложил городское торжище особой пошлиной, всех купцов и ремесленников распорядился переписать в особый реестр с указанием, какие подати им платить в следующую зиму, по собственной цене скупил шестьдесят мешков зерна, урезал участки под новые посадские дворища. Такое отношение привело к тому, что недели не прошло, как при его появлении перегудцы почтительно кланялись и снимали шапки, а распоряжении бросались выполнять с завидной ретивостью.
Зима заканчивалась, лед на Танаисе покрывался оттепельными лужами, пора было отправляться восвояси, чтобы не быть застигнутым в пути весенней распутицей. Караван набирался достаточно большой, помимо липовцев в него вошли с десяток лучших городских ремесленников, которых Дарник уговорил перебираться в Липов. Для семейства Друи тоже выделили двое саней, князь объяснил, что хочет поселить ее в Корояке, где у него чаще будет возможность с ней встречаться.
Путь до Корояка прошел без особых происшествий. Мелким торговцам из речных городищ, желавших присоединиться со своим товаром к княжескому поезду, Дарник отвечал отказом, зато охотно принял в войско с десяток молодых ополченцев. Всю дорогу его мучил вопрос: как быть с теми гридями, что после поражения Меченого подались в Корояк? Наказывать прямо там, что вряд ли понравится князю Рогану? Везти в Липов и наказывать там, или просто навсегда запретить им появляться в Липове? Все разрешилось само собой и самым неожиданным образом.
В трех верстах от Корояка навстречу каравану вышли отступившие ратники, уже зная и про бескровную победу князя, и про его управление в Перегуде. Для новичков ополченцев это стало весьма впечатляющим зрелищем, как построившиеся шестьдесят гридей, признавая свою вину, без всяких слов с опущенными головами встали на колени в мокрый снег. Да что там ополченцы – в крайней растерянности пребывал и сам князь. Весь поезд остановился и замер, не смея вздохнуть раньше Дарника. Не шевелился и Рыбья Кровь, подыскивая и не находя нужных слов. Наконец кое-кто из гридей осмелился взглянуть на князя, и Дарник жестом приказал им вставать. Вразнобой они медленно поднялись. Движением руки князь указал им место в общей колонне, которое гриди тут же поспешили занять. Никто потом старался не вспоминать ни про коленопреклонение, ни про свое бегство в Корояк. Главное, что победа над норками одержана, а что при этом случилось не столь важно.
У посадских ворот Дарника ждала еще одна встреча – сам князь Роган со своими разодетыми тиунами выехал приветствовать перегудского победителя. Кругом толпились и посадские люди. Сотни глаз пристально следили за каждым движением и выражением лица своего недавнего строптивого бойника. Дарник их не разочаровал, все делал с завидной медлительностью и невозмутимостью, что выглядело как выражение крайнего достоинства. Отвечал на приветствия, согласился пожаловать к княжескому столу, как должное принял приглашение разместить в городских гридницах и по купеческим дворищам своих воинов.
Перед тем как попасть на княжеский пир, надо было привести себя в порядок, и Дарник с арсами и Друей поехал на свое старое дворище. Там его ждала приятная неожиданность: полное отсутствие чужих людей. Были только раненые гриди, которые объяснили, что по распоряжению Рогана дворище возвращено прежнему владельцу.
– Вот здесь вы теперь и будете жить, – сказал Рыбья Кровь отцу Друи. – Один дом ваш, два других для моих гридей.
– Я никогда не занимался содержанием гостиного двора, – угрюмо возразил тот.
– Справишься с этим – получишь больше. Если откажетесь, потом всю жизнь будешь локти кусать, – заверил упрямого мужика Дарник.
– А со мной что будет? – выждав подходящий момент, спросила Друя. – Я не хочу с родичами оставаться. С тобой в Липов хочу.
– Если хочешь, чтобы тебя там отравили или порчу навели, то поехали, – не особенно возражал Дарник.
Как следует вымывшись и переодевшись в чистое, он с десятком наиболее благообразных фалерников и десятских направился в княжеские хоромы. От рвавшейся его сопровождать Друи сумел отбиться с великим трудом.
Дворский тиун Рогана в тот день превзошел самого себя: на столах вместе с привычными яствами выставлены были и заморские: вина, восточные сладости, фрукты, даже мороженое. Впрочем, Рыбья Кровь пировал с известной оглядкой, памятуя наказ Фемела, пил и ел только то, что и Роган, и всякий раз напрягался, когда за его спиной проходили слуги, разнося новые блюда. С любопытством разглядывал Дарник присутствующих за столом дочек Рогана. Младшая Всеслава особенно приглянулась ему – стройная, горделивая, с нежным бесстрастным лицом, было интересно представлять, как у нее, такой надменной, могут проявляться любовная страсть или обычные девичьи слезы. За весь пир Всеслава ни разу впрямую не взглянула на него, но Дарника это ничуть не обескуражило – ведь пир ради него и устроен, весь город только о нем и говорит, ну какая девушка может остаться к этому совершенно равнодушной. Напротив, ее подчеркнутое невнимание свидетельствовало скорее о скрытой симпатии. Ну что ж, в качестве будущей липовской княгини она вполне возможна, как о чем-то самом обычном рассуждал победитель норков.
При ближайшем общении князь Роган оказался на редкость умным и приятным собеседником. Удивила его слишком большая зависимость от дружины, о которой он вдруг заговорил, окольно давая понять, почему не пошел на Перегуд, мол, порой его дружина сама решает, сражаться ей или нет.
– Даже когда в поле напротив тебя стоит чужое войско? – изумленно уточнил Дарник.
– Чужое войско тоже не всегда хочет сражаться, – пояснил «будущий тесть». – Если сошлись в поле только из-за добычи, то всегда можно договориться и так ее поделить, чтобы всем хватило.
– А если враг хочет захватить твою землю и всех твоих подданных подчинить себе? – стесняясь книжных слов, но все же желая услышать ответ, допытывался Рыбья Кровь.
– Это на самом деле не так легко сделать. Думаешь, почему степняки приходят и уходят? Управлять гораздо труднее, чем завоевывать. Никому не хочется выглядеть глупым и неумелым.
Когда-то то же самое Дарнику в Каменке говорил и Тимолай.
– Ты, наверно, удивлен, почему я не возражаю против перехода Перегуда к тебе, – продолжал Роган. – А по той же самой причине. Не сумеешь им хорошо управлять, он снова перейдет ко мне, причем я для этого даже ничего делать не буду. Да и ты ничего сделать не сможешь. Так уж устроена жизнь.
Наутро Дарник проснулся с тяжелой головой. Слова о неумелом и глупом управлении жгли его. Перебирая в памяти подробности своего хозяйствования в Липове, он вдруг вспомнил немало таких моментов, когда его соратники или липовчане недоуменно переглядывались между собой. Тогда он считал, что это из-за того, что его распоряжения слишком неожиданны, вот люди и удивляются: как это нам самим не пришло в голову? Ну что ж, нелепостей наворочено не так уж и много, зато теперь он будет со своими приказами более осмотрителен, решил Дарник и стал думать, где ему достать как можно больше денег. В его шкатулке оставалось всего
