стружкой, а уж потом в них полетели зажигательные стрелы. На двух дракарах тотчас занялся огонь, причем один из них охватил настоящий пожар. Второй спасли норки, спустившиеся к судам по веревкам прямо со стены и берегового обрыва. Из торговых ворот крепости долго никто не выходил, что встревожило Дарника, и он послал конных разведчиков к двум другим городским воротам. Его опасение подтвердились – из западных ворот в объезд всего города вылетели десять саней с воинами в сопровождении двух десятков всадников, видимо, норки решили сразиться с ним его же оружием.
Быстро оттянув коробы к запасным ватагам, воины вручную развернули их в один ряд поперек реки. Рядом своей задней частью к противнику выстроились восемь саней с лучниками и щитниками. Перегудцы, бежечане и мужики заняли оборону вокруг них. Конная ватага затаилась сбоку среди левобережного кустарника. Лишь трое саней с камнеметами оставались на прежней позиции, продолжая обстрел дракаров норков.
Вывернувшая на речной лед колонна вражеских саней при виде поджидавших их дарникцев с ходу попыталась разъехаться в цепь, но удалось это им лишь частично. Гриди на санях и в коробах получили приказ Дарника стрелять прежде всего в лошадей и возниц. В первые же минуты были убиты лошади трех передних саней, затем в беспорядке замерли еще четверо саней. Быстро подстрелены оказались и лошади конных норков. А с одного бока противника уже разворачивались сани с камнеметами, а с другого на заснеженный лед высыпали конные гриди с дальнобойными луками.
Как и днем раньше, на ровном месте в полной беспомощности оказался большой отряд великолепных воинов с мечами и копьями, у которого никак не получалось схлестнуться с противником в желанной рукопашной. Стрелы, камни и железные «орехи» летели в них с трех сторон, не давая как следует построиться и закрыться. Кроме щитов они пытались прикрыться большими войлочными попонами и кожаными полостями с саней. Но это спасало лишь в самом начале. Едва конники убедились, что ответа им не будет даже из охотничьих луков, они принялись кружить на лошадях совсем близко от неподвижного противника и как на боевом учении метали сулицы в высмотренные цели. Скоро последние сани остались без лошадей, и началось полное уничтожение противника. Их атака на короба и на строй ощетинившихся копьями пеших дарникцев ни к чему не привела. Тогда, собравшись в один кулак, норки с поднятыми над головой щитами зашагали к своим дракарам. До них было два стрелища, и в конце концов они одолели этот путь, оставив на льду более тридцати соратников, три десятка лошадей и все сани.
Рыбья Кровь распорядился собрать трофейное оружие и добить раненых врагов. Укрывшиеся в дракарах норки не в силах были помешать этому. У дарникцев три человека и две лошади получили небольшие ранения, а убитых снова не было. Бежечане смотрели на князя как на кудесника и с восторгом меняли свои топоры и рогатины на мечи и кольчуги норков. Освежеванные туши лошадей пришлись весьма кстати, часть из них послали даже в селище в уплату за разорительный постой. Никто уже не сомневался, что окончательная победа будет завтра, в крайнем случае, послезавтра.
На третий день Маланкин сын вновь изменил порядок наступления. Вызвал смельчаков загнать двое саней с горящими копнами сена между дракаров пришельцев, что и было успешно проделано. Конники и камнеметчики на санях не давали подойти выскочившим спасать свои корабли норкам, и три судна сгорели до тла.
Дарника интересовало: придется жечь два оставшихся дракара или нет? Не пришлось. Еще не догорели остовы судов, как из крепости вышла целая группа переговорщиков. Речь шла о полном замирении. Дарник требовал лишь одного: немедленного ухода норков из Перегуда, для чего готов был предоставить сани и провиант. Как переговорщики не упирались и не выкручивались, говоря, что саму крепость липовскому войску не взять, в конце концов, вынуждены были уступить.
– Сейчас вас еще достаточно, чтобы добраться до родных мест и набрать новое войско, – сочувствующе убеждал их Дарник через толмача. – Но еще тридцать убитых, и вам уже никуда не вернуться.
– А как можно быть уверенным, что ты сдержишь слово, и не будешь стрелять нам в спину? – не скрывал своего опасения воевода норков.
– Я стал князем совсем недавно и не могу себе позволить начинать свое княжение с нарушения княжеского слова, – просто и убедительно отвечал ему Рыбья Кровь.
Видимо, норки о нем уже были наслышаны, потому что этого последнего довода им оказалось вполне достаточно. Кроме своего оружия, они хотели вывезти из Перегуда и захваченную добычу, говоря, что липовский князь не может иметь к ней никакого отношения. Дарник не спорил, считая, что ценный груз – лучшее средство заставить северных разбойников побыстрей убраться с чужой территории.
Два дня понадобились норкам на сборы. И вот наконец на пятый день осады торговые ворота Перегуда распахнулись, и из них на лед стали выезжать сани с ранеными воинами, сундуками с добычей и тюками с провизией. По бокам шли уцелевшие воины, их оставалось не более полусотни. Хмуро и зло посматривали они на ряды дарникцев, мимо которых проходили. Вдруг один из липовских гридей, потерявший в первом сражении родного брата, не выдержал и, выскочив вперед, метнул в норков топор, топор попал обухом в щит одного из охранников, не причинив ему ни малейшего вреда. Норки тут же сомкнулись в одну линию, выставив копья и мечи.
– Повесить, – коротко приказал арсам Дарник.
И в мгновении ока безумный гридь уже дергался на аркане, закинутом на сук дерева. Успокоенные и удивленные норки продолжили свой путь.
5
Повешенный гридь явился не последней жертвой, которой пришлось заплатить за взятие Перегуда. Едва въехали в Перегудскую крепость, прискакал гонец из селища, где оставались женщины и раненые, и сообщил о смерти Маланки. Как ни был Дарник готов к этому, душа его болезненно сжалась: оборвалась незримая связь со всей его предыдущей жизнью, не стало человека, ради которого стоило совершать великие дела. С надеждой спросил, успела ли она узнать о его новой победе и услышав, что дарникский десятский, привезший в селище запас конины и новых раненых, подробно рассказал ей про воинские успехи сына, слегка успокоился – мать могла по-прежнему гордиться им.
Перегудцы встречали своего освободителя шумными и радостными криками, сильно обескураживая Рыбью Кровь. Он полагал, что после трех месяцев рабства им должно быть стыдно и неловко смотреть ему в глаза. Но нет, никто и не думал опускать голову, а ведь среди горожан немалое число составляли крепкие мужчины и парни.
После праздничного пира он собрал в воеводском доме перегудских старейшин, чтобы решить, как быть дальше. Никто не отказывался подчиняться впредь липовскому князю, вот только сомневались, как он сможет управлять ими с расстояния в триста верст. Дарник же спросил напрямик:
– Сегодня умерла моя мать. Я не знаю, где ее хоронить: здесь или везти в Липов. Если похороню здесь, то уже никогда не откажусь от Перегуда, поэтому решайте сами.
Старейшины молчали, хорошо понимая важность своего ответа.
– Мы боимся, как бы не вышло так, что норки будут постоянно нас захватывать, а ты – освобождать, – высказал общее мнение самый старший из отцов города. – Для тебя это тоже выйдет накладно, разве не так? У нас сейчас нет даже средств, чтобы заплатить тебе за освобождение.
– Год назад Липов едва набрал припасов на шестьдесят моих воинов, сейчас в нем более четыреста мечей, и Липов от этого стал в десять раз богаче. Не будете рисковать – ничего никогда не получите. За освобождение заплатите весной, построите пять двадцативесельных лодий и вместе с дракарами норков отправите в Липов. Я думаю, устье Липы как-нибудь найдете.
Сказав так, Дарник дал время старейшинам думать до утра, а сам отправился в селище. Там уже шло энергичное приготовление к похоронному ритуалу. Откуда-то взялась богатая женская одежда, новенькая прялка, резные чаши с зерном, медом и молоком, просторный гроб-домовина. Всю ночь Дарник просидел у тела матери, привыкая к потере. Не один раз слезы накатывались ему на глаза, но потом высыхали – даже в малом не позволял он себе подчиниться своим чувствам.
Утром, щедро расплатившись со смердами, Рыбья Кровь со всем обозом выехал в Перегуд. За тяжелую бессонную ночь принял твердое решение: хоронить мать у Перегуда и владеть им, несмотря ни на что. К счастью, сопротивление старейшин преодолевать не пришлось, на его княжение они на Вечевой площади дали клятву верности и для сожжения матери князя выделили лучшее место. Пока выкладывали сруб из сухих бревен и устанавливали на него сани с домовиной, съестными припасами и женскими принадлежностями, нужными Маланке в потустороннем мире, перегудский жрец оглашал округу бесконечными славословиями в ее честь. Дарник сам поднес пылающий факел к пучкам соломы, торчащим из сруба. Тризна сопровождалась жалобными песнями и завываниями местных плакальщиц. Присутствующие были довольны – похоронный обряд проходил на самом высоком уровне. Погребальный костер горел до вечера, на утро на сером пепелище стали выкладывать малый каменный курган, а вокруг него из жердей сооружать легкий забор, дабы ничто не мешало ветру покрыть двухсаженную горку плодородный слоем земли с семенами деревьев и кустов.
Молодость не может долго пребывать в печали, и скоро Дарник вернулся в свое привычное ровное настроение. Свою первую ночь в городе он пожелал провести именно в той горнице, где полтора года назад ему так хорошо спалось. Прежние две пожилые женщины были на месте и с готовностью согласились приготовить ему большую кадку с горячей водой, в которой он испытал тогда редкостное удовольствие. После ночевок в зимнем лесу это оказалось еще большим наслаждением. Умиротворенный, в чистом белье, он уже улегся на пышный пуховик, когда услышал за дверью резкий женский голос. Кто-то пререкался с его сторожами-арсами. Эта была та самая вдова, ночь с которой он выиграл в честном поединке. Тогда он не захотел воспользоваться наградой, теперь она сама пришла к нему. Звали женщину Друей. Когда у мужчины и женщины есть общее, пусть даже небольшое прошлое, их отношения складываются совсем иначе, чем, когда они все начинают с нуля. Так было и на сей раз. За простыми словами скрывалась некая гораздо более важная недосказанность.
– Узнаешь ли ты меня? – спросила Друя, когда они в горнице остались одни.
– Узнаю. А как тот молодец, что тогда был с тобой вместо меня?
– Еще один раз приходил, а потом уехал из Перегуда.
– Ну, а как с рождением богатыря?
– Не всегда получается так, как хочется, – застенчиво отвечала она. – Мне сказали, что у тебя четыре жены.
– Хочешь быть пятой?
– Хочу быть первой.
– Для этого нужно, чтобы такое же желание было и у меня.
Так разговаривали они, жадно поедая друг друга глазами.
– Я пойду, тебе, наверно, отдохнуть надо, – схитрила она, поднимаясь из-за стола.
– А как же рождение богатыря? – чуть заволновался он.
– Разве липовскому князю пристало теперь заниматься таким баловством?
– Липовскому князю пристало все, что ему хочется, – в обычном своем
