трапезной, рассаживая всех по их достоинству и указывая в какой очередности обносить блюдами гостей. Третий – на конюшне присматривал за шестью княжескими лошадьми, пара из которых всегда была под седлом. Четвертый – состоял при княжеской одежде и доспехах – следил за их чистотой и справностью. Пятый – записывал каждое княжеское распоряжение, просто для того, чтобы оно было записано. Шестой – объезжал ближние и дальние селища, всюду готовя отдельный воеводский дом. Седьмой – ведал развлечениями, мог всегда вызвать певцов, танцоров и музыкантов.
Черна с Зорькой и Шушей завели кроме нянек по поварихе, и нацеливались еще на прачек, убиральщиц и холопа-истопника.
– А ну сами давайте тоже руки прикладывайте! – цыкнул он на них. – Мне в доме лишние глаза и уши с языками не нужны. – Но истопника-сторожа все же разрешил.
Сотских и полусотских насчет услужников не ограничивал, лишь грозился наказать, если потом они не в силах будут их содержать.
Столь же уверенно Фемел принялся распоряжаться и распорядком дня самого князя, говоря, что самые подневольные на свете люди это ромейские базилевсы – не могут ни на вершок отступить от своих же собственных правил.
– Своих базилевских правил, а не твоих, – бурчал ему с неудовольствием Дарник.
– За моими плечами тысячелетняя империя, а за твоими – бежецкое селище, поэтому позволь этими правилами заниматься мне, – ничуть не смущался ромей.
Привезенные из Казгара суточные водяные часы непреложно отсчитывали время, когда надо трапезничать, принимать сотских и гостей, выезжать для досмотра укреплений и войск, вершить княжий суд и даже встречаться с наложницами. Последнее вызвало особое удивление Дарника: разве князь еще и это должен?
– А как еще твои подданные узнают, что ты здоров, бодр и ничем не омрачен? – убеждал Фемел. – Свои настроения можешь спрятать в самый дальний чулан. Теперь твой долг думать о большом, а не о малом и ничтожном.
– Неужели ваши императоры тоже все это соблюдают?
– Хорошие императоры – да, а плохие сеют смуту среди подданных. Как только они становятся похожими на простых смертных, у ближайших вельмож возникает вопрос: чем он лучше меня? А у простых людей: почему он лучше всех? Ты должен быть настолько выше всех, чтобы никому даже в голову не приходило равняться с тобой.
Такой ответ пришелся Дарнику по душе, но сомнения еще оставались:
– А как же мои сотские, с которыми я все это начинал? Они не будут в обиде?
– Разумеется, будут. От всех от них ты рано или поздно должен избавиться. И собрать вокруг себя тех, для кого ты князь с первого дня.
– Что значит избавиться? Казнить? – Дарнику было просто любопытно.
– Ну почему же? Ратное счастье переменчиво. Кто сегодня победитель, тот завтра может поймать вражескую стрелу или копье.
– Но точно так же я и от тебя буду избавляться, – усмехался князь-воевода.
– Конечно, и правильно сделаешь. Но два-три года при тебе я еще сумею побыть.
Рыбья Кровь не мог скрыть изумления:
– И ты готов быть казненным, только чтобы побыть два-три года моим дворским тиуном?
– Почему бы и нет? – с улыбкой произносил Фемел. – Если бы я хотел спокойной, надежной и долгой жизни, разве я поехал бы к таким дикарям как вы?
– А как я узнаю о верности моих новых приближенных?
– А этого никто узнать не может. Поэтому быть князем это самое опасное служение на свете. Особенно для тебя. Наследственным князьям могут многое простить, а ты за все отвечаешь сам.
Сотские и полусотские воспринимали возвышение дворовых людей весьма болезненно. Чтобы их успокоить, Дарник ввел показательную порку челядинцев за малейший проступок. Вот и получалось, что самого негодного ополченца можно было казнить, но не пороть, а важных дворовых услужников казнить не казнили, зато, разложив на козлах посреди войскового дворища, пороли от всей души. С Фемелом князь поступил еще хитрее, периодически осекая его и с позором выгоняя с Сотского совета, мол, нечего ключнику и амбарщику непотребно вести себя среди заслуженных воинов.
– Ты действительно прирожденный вожак, – вынужден был признать после одной такой взбучки главный дворский. – Расскажи про свою мать.
Дарник рассказал, не забыв упомянуть и про нападение на их землянку медведя.
– Да, великая женщина, теперь понятно, почему ты такой, – заключил, внимательно выслушав, Фемел.
Князь его слова воспринял словно откровение – как и все, он считал, что лучшие качества сыну передаются только через отца.
– Одно плохо: настоящей любви к другой женщине у тебя никогда не будет. Все они будут мелкими по сравнению с твоей матерью. А ты мелких людей никогда любить не будешь, – сделал еще один вывод Фемел.
Не переставало удивлять Дарника и то, как многократно возросло значение любых его слов. Совсем недавно все приказы ему приходилось сопровождать твердым повелительным взглядом, «глазным оскалом», как он про себя это называл. Теперь же он мог распоряжаться вполголоса, даже не глядя на собеседника, и всё немедленно выполнялось.
2
Уборка урожая на войсковой ниве и на воеводской показала, что рассчитывать на полное обеспечения войска хлебом не приходится. Карнаш на вопрос о том, сколько Липов может дополнительно продать Дворищу зерна отвечал весьма уклончиво, мол, надо у каждого смерда отдельно спрашивать. На Сотском совете Быстрян по этому поводу не слишком сдерживался:
– А что ты хотел, хитрят хапуги! Знают, что зимой хлеб будет стоить втрое дороже, тогда и продадут. Надо самим по дальним селищам проехаться красивыми тряпками помахать.
Результатом этих поездок с тряпочным маханием, стало удвоившееся количество телег и волокуш с продуктами на Липовском торжище – все быстро усвоили, что их здесь можно продать любое количество. Видя это дело, забеспокоились отцы городища, ведь цена на их собственные продукты не только не повышалась, а даже падала, стали под разными предлогами прогонять лесовиков.
Тут еще кто-то проговорился, что Карнаш послал в Корояк жалобу князю Рогана на Дарника, мол, притесняет Липов, себя называет князем, и в союзе с Арсом готовит разбойничьи походы в короякскую и остерскую землю. Вызванный на Сотский совет староста сначала все отрицал, потом все же признался, что да, послал гонца:
– Не хотим быть под твоей рукой. Она для нас хуже арсовой стала теперь.
– Ну что ж, это твой выбор, – Рыбья Кровь был так потрясен его признанием, что с трудом подбирал слова. – Нам с воеводами надо подумать. Завтра мы тебе все скажем.
На следующее утро решение воеводы-князя было передано даже не Карнашу, а его брату Окуле (с самим старостой Дарник принародно дал зарок ни о чем не говорить). Перво-наперво было сказано сдать в амбар Дворища на городовое войско уговорные 60 мешков пшеницы и 60 мешков овса, Торжище от стен городища перемещалось в Посад, калитка между Дворищем и городищем заколачивалась, и между ними должна была возникнуть еще одна стена Дворища, всем отцам городища запрещен был вход и в крепость, и в Посад, а так же закрыт проход по наплавному мосту на левый берег реки – плывите туда как раньше на лодках.
Услышав все это старейшины схватились за головы:
– На нашей же земле нам ничего и нельзя!
– Вам вся южная сторона хоть на двадцать, хоть на сорок верст. А северная, ничего не поделаешь, наша. За нее нашей кровью плачено, – отвечал им Рыбья Кровь.
Так Липов окончательно был разделен на Старый и Новый Липов. Позже, правда, были приняты некоторые послабления: и мостом пользоваться, и новым торжищем и на войсковые игрища беспрепятственно проходить. Но в случае ссоры-драки с кем-то из Большого Липова городищанин мог быть на год-два всего этого лишен. Ну и конечно в качестве старосты князь-воевода продолжал признавать только Окулу. И так в этом приуспел, что через полгода и сами городищане уже так считали.
Вторым событием на упрочение положения Дарника явился прибывший с торговым караваном гонец от князя Вучича, насчет выкупа воеводы Завилы. Для вида поторговавшись, Рыбья Кровь согласился на 500 дирхемов, причем согласен был за еще 200 дирхемов отдать семерых других булгарских вожаков.
– Но это будет лишь после того, как я получу от князя Вулича уговорные 4000 дирхемов, – сказал Дарник гонцу с глазу на глаз. Он не стал добавлять, что может стать известно о роли Вулича и хазарского посла в этом походе на Казгар. Князь был умным человеком и должен был все это хорошо понимать и сам.
В довершении сих важных государственных дел была еще подписана договорная грамота с Арсом.
Вернувшийся со своими ладьями из хазарского Калача сотский Голован рассказал, что о взятии и разграблении Казгара судачат даже на Сурожском море.
– И что еще там говорят? – допытывался у него Дарник.
– В Калаче опасаются, как бы Липов и Арс не объединились и не пошли на них.
– Так и говорят? – довольно улыбался князь-воевода.
– Еще я слышал, что хазары ведут переговоры с двумя русскими князьями, чтобы они обложили тебя данью, – говорил Голован, и сам с интересом расспрашивал о разгроме войска Завилы.
В разгар их дружеской беседы, к Дарнику попросился старший дозорный, сообщивший, что часть привезенной добычи арсы спрятали в камышах в двух верстах от Липова. Известие развеселило князя:
– Что за сокровища вы там попрятали? Может, хоть продашь что-нибудь?
Голован смутился:
– Мои бойники не хотели, чтобы ты позавидовал нашей добыче. Опять нас вверх не пропустишь?
Мысль, что он может кому-то позавидовать, еще сильней позабавила Дарника.
– Чтобы вас пропустить, надо разобрать наплавной мост. Не проще ли подогнать сюда повозки и переложить на них всю вашу добычу. Обещаю, что ничего свыше одного дирхема за ладью с вас взято не будет.
– Не пора ли нам с тобой уложение сделать о нашем соседстве? – спросил сотский.
– А я уже сделал. – И Дарник передал Головану заранее подготовленную им совместно с Фемелом договорную грамоту.
По этому договору северная граница Липовского княжества была четко оговорена, на ней надлежало установить межевые столбы. Арсы получали право беспрепятственно малыми отрядами перемещаться по липовской земле, так же, как и липовцы – по подвластным арсам землям. Взаимная торговля не облагалась никакими пошлинами. Все торговые ладьи с верховьев Липы должны были проходить Арс тоже без пошлин.
Неделю шли переговоры. Арсам удалось отстоять только взимание пошлин с не липовских купцов у стен своей крепости и право на собственное торговое подворье в липовском Посаде. Дарник был доволен. Место будущего арсового подворья он определил прямо напротив Северных ворот Дворища – четыре крепостных камнемета могли разнести отсюда любые арсовые постройки за пару часов.
Теплая осень хорошо способствовала завершению строительных работ, как в Липове, так и новых селищах и можно было надеяться, что холода застанут все дарникское войско в хороших домах и со всеми необходимыми припасами. Но не тут-то было. Вернувшаяся из побывки в Корояк половина убывшего войска закрутила строительную круговерть с новой силой. Полторы сотни гридей, почти все с женами, многие с однолошадными телегами, груженными, как предписано двумя мешками зерна на брата. А вместе с ним с такими же мешками прибыло до полусотни невоенного люда:
