философское отношение к жизни, задыхаясь, задуматься, пока не поздно. В таких условиях социального отчуждения людей друг от друга возрастает роль и значении философии. Но это философия уже не современная, а анахроническая, та, которой она была давным-давно. Мы привыкли считать философию разговорным жанром. По необходимости произошла смена жанров: философская риторика вытесняется философской текстологией. От философских речей мы переходим к философским размышлениям (медитации). Пришла пора философского молчания. Философский диалог умер! Да здравствует философский монолог. Таким оказалось изменение в форме философствования. Каковы перемены в содержании философии? От болтовни философия перешла к молчанию. Популярными стали темы размышлений об отчуждении, в том числе от самого себя, об уединении и единении с природой, и, напротив, о разъединении людей. В моду скоро войдет новый руссоизм с его «прогулками одинокого мечтателя» и чтением романа в письмах. В нашу пору, как в эпоху Возрождения – эпоху чумы, - писать письма – это наиболее безопасный вид общения.
Писатель и читатель. Всем известен литературный трюизм: «писатель пописывает, читатель почитывает». Между ними существует негласный договор. Суть его гласит: каждому свое: писателю – письмо, читателю – чтиво. Как правило, письмо мое, чтиво чужое. Задача, которая стоит перед писателем и настойчиво требует своего решения, следующая: писатель должен написать так свое, чтобы оно стало своим чужому, если чужим может быть любой. Писатель тогда настоящий, когда его сочинение может присвоить любой читатель, посчитав за свое: «так и я могу». Но если читатель скажет, что «я так не могу написать», то это просто не его писатель. Если писатель и читатель не доверяют друг другу, то не имеет смысла читать сочинение автора. Ведь доверие есть чувство понимания, так необходимое для чтения написанного.
В случае нарушения базового доверия и нарушения неписанного договора (или правила) возможны разные варианты взаимных отношений писателя и читателя, как то: инверсия функций письма и чтения, - так писатель не пишет, а читает, читатель не читает, а сам пишет, переписывает текст автора, правит, исправляет, дописывает его, или непочтительное отношение писателя как автора к своему читателю или, наоборот, неуважительное отношение читателя к автору. И то, и другое демонстрируют, позволяют себе ультрасовременные циничные писатели и хамоватые читатели из литературной подворотни (богемной тусовки). У этих хамов в авторитете Ницше, Розанов и прочие Бродские, которые не слаще прежних редек. Прежде скандалистов называли «высокими» (высоколобыми) модернистами и «низкими» постмодернистами, теперь их зовут просто как менталистов в ча(н)е («Эй»). В народе на это законно отвечают: «Эй» зови, прости госпади, а не почтенных людей». Поэтому негоже писателям пороть всякую чушь так, чтоб не чушь, а читатели визжали от ужаса, а читателям так читать по складам мобильные слоганы, как «лаптем щи хлебать». Хотелось бы другого: то ли, нет, не Бродского с хреном (говорят, помогает от вируса: хрен заболеешь), и не конституции с обнулением срока давности, а светлого будущего, но без коммунистов, то ли самодержавного прошлого, как до революции, при батюшке-царе и матушке-царице.
Ответ. Ты пишешь: «Я говорю про наше Я и про ответ на вопрос Тайны Тайн бытия. Когда ты приближаешься к ответу, ты становишься перед тем, что дальше… ничего нет, - ни людей, ни мира, ни пустоты. Есть экзистенциальный страх, страх ответа на тайну Тайн. Если ответ случится, то все исчезнет в сей же миг. Попробуй час углубляться отвечать на вопрос: «Кто Я»? В чем тайна бытия? Возможно случится иное состояние бытия. Это что- то предельно противоположное эффекту ДМТ. Это абсолютное трезвление, ясная ясность».
Что сказать? Как поется в одной глупой комедии, водевиле: «Ну, что сказать, ну, что сказать? Устроены так люди. Желают знать, желают знать, что будет». Что будет! На ум приходит следующее: вопрос о том, что такое «Тайна Тайн Бытия»? Это одна из тайн бытия или тайна всех тайн как множества тайн бытия в качестве общего, суммарного наименования тайн бытия? Есть тайна бытия. Что это за тайна? Это тайна существования самого бытия или тайна существования существующего? Тайна происхождения бытия? Тайна судьбы бытия? Тайна истины бытия? Подумаем: есть тайна и это тайна бытия. Тайна – это скрытность, утаивание. В чем заключается утаивание бытия? Бытие таится, скрывается от внимания существующего для того, чтобы ему открылось то, что он есть существующий. Акцент внимания смещается с самого бытия на бытийствующее сущее, существующего, иначе бытие заслонит бытийствующего самим собой. Поэтому оно скрывается, утаивается, таится в тени (в ничто). Но есть. оказывается, еще тайна этой тайны. Как это понять? Трудно, если почти или совсем невозможно. И все же, чтобы хоть как-то понять, следует догадаться, в каком смысле обычно употребляется такое нагромождение тайн? Такое словоупотребление подчеркивает сугубую таинственность в применении к бытию. То есть, берется в расчет, схватывается для ясности то, что пределом тайны, в данном случае, бытия, устанавливается сама тайна. Тем самым тайна углубляется и расширяется, а понимание тайны становится поверхностным, внешним и узким.
Таким образом, тайна тайн есть предел таинственности, когда тайна определяется не откровением, но еще большей тайны. Такая тайна становится полностью сокровенной, герметичной. Тайна тайн – это глухая тайна, которая не говорит своей таинственностью. То есть, это такая тайна, которая скрывает, что это тайна. Она маскирует себя открытостью, откровением, сбивающим с толку. Утаивание истины как естины, как бытия – это пролог тайны. Первый акт тайны – это маскировка тайны. Нет никакой тайны: уже не истина есть, а то, что есть, и есть истина. Второй акт тайны – это симулирование, обманка тайны. Приходит пора утаить то, что не таили прежде. Нет, то, что есть, не есть еще вся истина. Третий акт тайны – это симулирование самой симуляции. Истина есть и есть то, что есть, и что уже не есть, а было, или только будет. Пока не приходит финал становления истины как естины, как бытия. Эпилогом тайны бытия и является тайна тайн – истина уже как не несокрытость сокрытости, а сокрытость несокрытости. Все заканчивается тем, что утаивается то, что проявляется, несмотря на свою потаенность. Что же проявляется? Дух. Он проявляется как явление в сознании на фоне явления самого сознания явления и не-сознания, явление бессознательного. Это сознания сознания и не-сознания, истина истины (правды) и лжи (не-истины, кривды). Дух утаивает самого себя, для того, чтобы проявилась, не утаилась особенная форма всеобщего содержания, которая только так, как мера может держать уникальное отдельно взятое. Этой формой является Я, которой человек находит себя во всем.
Это все его пугает, ибо он боится в нем потеряться, потерять то, что он с таким трудом нашел в жизненных испытаниях своей идентификации с живым, человеческим, расовым, национальным, семейным, индивидуальным, наконец, личным элементом. Страшно то, что ты имел, имел самого себя, ты можешь потерять вместе с телом, с его жизнью в материальном мире.
Для того, чтобы сохраниться, требуется иное состояние бытия, уже не во времени как форме его движения, а в вечности. Но в вечности царит только Дух. Как человеку стать духом? Разумеется, человеку как малодушному существу приходит на помощь иллюзия, идиллическая картинка вечной жизни в раю в качестве ангела. Эту идиллию, иллюзию жизни ты условно называешь «ДМТ» (стимулятор психоактивности, галлюциноген, психоделическое вещество – диметилтриптамин) по имени наркотика, вызывающего такое состояние. Употреблением наркотика ты не превратишь себя в великодушное существо. Великодушным человек может стать только при одном условии, когда будет не пьяненьким, вроде Семена Мармеладова из «Преступления и наказания» Федора Достоевского, а трезвым, ясным как сама ясность чистого сознания Я. Сознание становится ясным не от пустоты, а от полноты содержания. Опустошение сознания происходит при развоплощении души. Умирает не только тело, но и душа. Это прискорбная необходимость возрождения духа. Именно смерти души боится не плотский человек, а человек душевный, возвышенный. Но есть иное состояние бытия, уже не душевное, экзистенциальное, а духовное, собственно бытийное. Плотский человек боится за свое эго, ограниченное имением себя в виду телом. Душевный человек боится за свою душу, с которой слился. Духовный человек не боится, ибо бессмертен. Вечен дух, а не душа и тем более тело.
Автор, его душа и тело. Автор является сочинителем. У него все должно быть по чину творца: в меру сложено и устроено в его произведении. Его дело – сочинять, связывать, вязать слова в одно повествование, постоянно чинить, поправлять, править (редактировать) его. Сама вязка, связь есть связь сюжета, истории, имеющей свое начало (зачин, зачатие), завязку: рождение, детство, отрочество, юность. Все это ткется, рассказывается, короче, творится, делается на подъеме, вздохе, вдохе, вдохновении. На этом этапе сочинитель нянчиться со своим сочинением, ухаживает за ним, воспитывает его. Кульминация завязки, акме, вершина развития приходится на взросление произведения, на его выход в свет, в люди. Следом начинается самостоятельная жизнь сочинения, его знакомство с миром людей – его читателей. Теперь оно живет в них, совершает свой круг жизни, добивается успеха, признания, совершенствуется, отрабатывается, отчитывается, старится вместе с ними. Сочинение вызывает ожесточенные споры его защитников и критиков. Уходит время. Сочинение пожило, пошло под уклон, ведь и у него есть свой спад активности. Оно устарело, стало терять своего читателя, привлекать его внимание.
Начинается последний этап жизни сочинения, его развязка. Пришла пора вернуться обратно к создателю, чтобы он подновил его и пустил снова вплавь по реке жизни. Но по ней плывут другие сочинения, да и сочинителя уже нет в помине. Случится чудо, если кто-нибудь из новых сочинителей возьмется за него и вдохнет в него новую жизнь, даст ему спасительную возможность встать в строй чтения. Но у второго дыхания короткий век. Когда и он закончится, тогда сочинение отправят на заслуженный отдых, на пенсию в архив, где оно покроется пылью, почернеет и истлеет, став кормом для книжных червей. От него останутся разрозненные желтые страницы, которые в лучшем случае станут антикварной редкостью в коллекции любителя древностей. Последним актом уже не жизни, но существования скелета сочинения, его костей станет герменевтическая работа интерпретатора по его восстановлению в качестве памятника давно уже ушедшей эпохи для научного отчета, что было и такое сочинение как зеркало прошлого. Именно в нем осталось оно таким, каким было в сознании сочинителя и его первоначальной читательской аудитории.
Так чем же является сочинение для его сочинителя? Телом, душой или еще чем-то? Сочинение, по всей видимости,
