правило, выбирает не ее, а совсем другое, что его соблазняет. Этих возможностей много. Они манят его, соблазняют, то есть, сбивают с верного пути, с толка, со смысла, обессмысливают его жизнь, ибо препятствуют его предназначению, тому, к чему он призван. Вот поэтому ложь не спасительна, а губительна.
Сама нирвана, сам правда, истина превращается в ложь, когда в ней ищут соблазн, удовольствие, легкомыслие, избавление от испытания. Есть испытание не только ложью, но и правдой. Это не значит, что правду необходимо выстрадать. Правда не есть то, что противоположно удовольствию и есть неудовольствие, такое неудовольствие, которое бывает от страдания. Это не так. Не следует в ней искать ни удовольствие, ни неудовольствие, ни радость, ни страдание. Но легче пережить правду, если она приносит радость, чем доставляет страдание. Это еще одно испытание правдой, истинное испытание. Поэтому истина находится по ту сторону радости и огорчения, счастья и несчастья, удовольствия и страдания. Когда говорят о неприятной истине, то хотят предупредить о том, что с непривычки правда может отпугнуть малодушного, витающего в облаках, выдающего свои фантазии о жизни за жизнь, за саму реальность. Истина по плечу только великодушным, кто готов принять ее, какой бы горькой она ни была. Но горька ни истина, а отношение к ней. Поэтому нирвана, то есть. невозмутимость, спокойствие и является истиной. Истина нейтральна. Она есть истина как истины, так и не-истины, лжи. Поэтому будь тоже нейтрален, будь выше выбора между ними. Эта истина для тех, кто прошел испытание, кто находится по ту сторону истины и лжи, кто является потусторонним. Но она не понятна моралистам, ибо они определяют такую позицию как аморальную. И объявляют имморалиста циником. Это так на их пристрастный, лживый взгляд.
Тот, кто прошел испытание истиной, уже не выбирает истину, он стоит, настаивает на ней. Для него нет лжи, есть одна правда. Но это не так в нашем мире выбора между ними. Поэтому он не от мира сего. Когда Понтий Пилат спрашивал Иисуса, что такое истина, он испытывал его. Но такое испытание было уже бессмысленно, потому что Иисус давно уже прошел его. И он молчал, потому что его ответ прозвучал бы как ложь, ибо Понтий Пилат все равно не понял бы его, истолковав истину в устах Иисуса как ложь. Поэтому иногда следует промолчать, когда высказанная истина может превратиться в ложь. На такой случай есть не высказываемая истина. Не то, что она есть истина молчания. Правильнее сказать, что она говорит сама за себя, когда слова лишние. В этом смысле молчание оказывается откровеннее, красноречивее болтливой речи.
Сознание и бессознательное. Наяву и во сне. Сверхсознательное. И сознание, и бессознательное многое говорят о человеке, говорят то, какой (что) он есть и кем является. Если человек пустой, то и сознание его пусто, пусто и бессознательное. Это никчемный человек. Тот, кто стремится стать лучше человека, стать сверхчеловеком не может не пройти через отказ от себя, через признание себя таким, никчемным человеком. Ведь к чему он такой? Ни к чему. Чтобы быть лучше человека, следует стать хуже его, иначе человеческое будет преследовать тебя и не даст преодолеть себя. Другое дело: готов ли ты к этому, в этом ли твое предназначение, твой призыв, твое призвание. Может быть, твое призвание стать и быть человеком. Каждому свое. Тебе, например, быть человеком. Кому-то еще быть зверем, скотом, сволочью, негодяем, подонком.
Человеку свойственно быть сознательным, а не бессознательным. Другое дело, что бессознательное одного человека может быть сознанием другого, ничтожного человека. И тем более сверхсознательное. Может быть такое существо, бессознательное которого является самосознанием другого. Такое существо уже явно разумное. Но есть и неразумное, бессознательное существо. Для сознательного человека является целью быть сознательным не только наяву, но даже во сне. Конечно, трудно быть в сознании, когда сама природа сна бессознательна. Причем на самом деле люди многое сочиняют про сон как явление бессознательной жизни, преувеличивая значение такой жизни. Если говорить правду, то они просто врут про бессознательное, сочиняют, украшают его своими фантазиями, кстати, имеющими место в сознательном состоянии. Ведь воображение играет сознанием, а не бессознательным. Кто же разыгрывает сознание? Бессознательное? Враки, нет, сверхсознательное, для которого именно сознательное бессознательно. Настоящее бессознательное тупо, неинтересно. Интересно сознательное, играющее роль бессознательного в спектакле, который ставит и режиссирует сверхсознательное. В этом спектакле сознания мы играем роль персонажей, героев драмы сознания, конфликта между бессознательным и сознательным.
Кто увлекается бессознательным порывом? Разумеется, сознательный человек. Этот спектакль есть испытание стихией бессознательного, которое называют «коллективным бессознательным», чем сбивают с толку увлеченных сознанием людей. Его называют «коллективным» потому, что оно не ограничивается только вами, что оно безгранично, беспредельно, неопределенно, ибо определено только сознание, сознательное, точнее, самосознательное. Сверхсознательное, разумеется, более определенное, чем сознание, но не для человека, Человек сознателен, но не совсем, не полностью. Полного сознания у человека нет. Почему? Потому что он не властен над бессознательным. Овладеть бессознательным как частью сознания, которое не ведает, не знает себя может уже не человек, а сверхчеловек. Для этого одного сознания мало, требуется еще разум. Человек же называется разумным понарошку. Это тот случай, когда желаемое выдают за действительное. Существо тогда разумно. Когда оно разумно во всем, даже в своем существовании. Существование у человека не свое. Оно зависимо и является не событием, явлением, но со-бытием. Можно сказать так: это не у человека есть существование, но у существования есть человек как сущий, существующий. У разумного существа существование является разумом, а он сам духом, свободой. Свободой для творчества. Человек в этом не оригинален. Он является подражателем, образом, представлением творца, когда уподобляется ему.
Хорошо, когда человеком играет духовное сверхъестественное в образе ангела. Но плохо когда им играет бессознательное в образе демона. Стихия наших желаний, страхов составляет область бессознательного. Они являются нам в образе демонов и мучают нас, когда мы к ним стремимся, пытаемся их воплотить. Вот тогда они превращаются в неодолимые и неутолимые человеческие страсти. Ангелы предостерают нас воздерживаться от страстей, держать их на привязи меры. Внутренний голос – это голос ангела, голос совести, предупреждающий о гибели души и смертельной опасности для тела.
Основная трудность, проблема заключается в том, что сознательный человек обречен самой судьбой путаться между бессознательным и сверхсознательным, принимая одно за другое, ибо находится между ними как между двух огней. Вольно переиначивая Федора Достоевского, можно сказать, что человек есть поле брани между Богом (духом) как возвышенного сознания и дьяволом как стихией (хаосом) низменного бессознательного. Связывает их одно целое сознание творчество, сублимирующее демонические страсти бессознательного в резоны разума сверхсознательного. Этими резонами являются для человека его возвышенные чувства. Ради этих чувств живет человек как душевное существо, испытанием для которого являются телесные страсти.
Душевные страсти имеют телесный запал. Ведь чем дьявол отличается от человека? Дьявол это тот дух, у которого нет души. Вот поэтому он и стремится купить у человека, выменять у него за бессмертие то, чего у него нет. Нет же у него человечности. Он бесчеловечен. Дьявол олицетворяет в духовном мире то, что в нем нет места человеку. То, что в нем есть место, олицетворяет Бог, а то, что в нем нет места человеку, и поэтому для него рай ангелов есть ад демонов, олицетворяет дьявол как собирательное демоническое имя. Есть ли душа у Бога? У Бога есть Дух, и Он как Дух есть Творец души человека. Дьявол на такое не способен. Он не может быть Творцом, ибо не великодушен, а завистлив и не может пережить своей производности от Духа как только Его проводник. Он отказался быть проводником Бога, стал вести себя не соответствующим образом проводника, но источника света. В результате светит, но не греет, или уже не образно, а прямо говоря, не открывает, а скрывает то, что есть, соблазняет и обманывает, выдает желаемое, иллюзорное, идиллическое за действительное, идеальное. Например. одной из иллюзий дьявола является уверение в том, что все материально, даже человеческие мысли.
Гегель и Шопенгауэр как авторитеты культурной публики. Как можно относиться к таким философам, как Гегель или Шопенгауэр? Как к любимцам публики, как ее авторитетам. Есть эпохи увлечения и тем, и другим. Гегелем увлекаются тогда, когда легко и светло на душе и человек что-то может сделать, чтобы жизнь стала лучше. Можно сказать, что Гегель для публики идеалист и оптимист. Шопенгауэром же увлекаются тогда, когда на душе тяжело и темно и человек не может ничего исправить, и вынужден принимать и держать удары судьбы, отступая назад в поисках надежного убежища, чтобы в нем укрыться от волнений жизни, когда становится все хуже и хуже. Поэтому Шопенгауэр ассоциируется культурной публикой с пессимизмом и фатализмом. Имеет ли такое отношение образованной части народонаселения к известным философам хоть какой-то философский смысл, соответствует ли оно действительности, к их философии, к ним лично? Конечно, нет. Такое понимание философии, являющейся выражением, манифестацией их личной жизни является ложным, мягко говоря. Грубо же говоря, оно бессмысленно, ибо сбивает с толку. Гегель никогда не был идеалистом в расхожем смысле слова, как в учебном, так и в бытовом плане. Он был реалистом понятия. Да, он был прогрессистом. Но его прогресс оплачивался реками крови людей, делающих историю.
Шопенгауэр не был таким мрачным философом, каким рисует его людская молва, которая есть одни слухи и вранье. Кстати, этому вранью способствовал сам Шопенгауэр, игравший как ребенок игрушкой настроениями публики. Да, он был иррационалистом, то есть, не рационалистом, а натуралистом, занятым поиском простых причин сложных явлений натуры, природы человеческой жизни. Ему было приятно читать проповеди, но он жил не проповедями, которые были только его позой. Таким образом он пытался произвести эффект, привлечь внимание публики, чтобы быть в центре ее внимания. Сам же был склонен заниматься искусством, изящной словесностью. Обладая хорошим слогом, он любил не строить систему понятий, но излагать свои мысли на бумаге, опасаясь заключать в клетку понятия свою мысль. Он прекрасно понимал, что поддавшись власти абстрактных идей, может распугать конкретные мысли, потерять в них живой отклик своей нервной души. Шопенгауэр строит не систему понятий, а ансамбль мыслей. В философии он
