иначе как “моя госпожа” и “повелительница”. Сестры Егоровы играли роль верных стражников, которые по сигналу своей «повелительницы» крутили каждого, на кого она указывала пальцем. И те должны были стоя на коленях вымаливать прощенье подношением даров в виде конфет и печенья. Специально обученные больные исполняли для Калачевой танец живота, в то время как другие махали над ней вениками, как опахалом. Апогеем же самодурства Калачевой стал бал с разученным вальсом и ряжеными участниками из числа несчастных больных, который и был назначен на сегодняшний вечер.
И небольшой зал столовой не мог вместить всех желающих, и основная часть больных толпилась в коридоре. С разрешения главного врача столовую украсили комнатными цветами в горшках, бумажными флажками и фонариками как на детском утреннике. Уже никто не помнит от кого поступило предложение расставить по углам три имеющиеся в отделении искусственные елки и хоть до нового года оставалось три недели, на елках загорелись елочные гирлянды. В разных концах зала на двух столах стояли минералка в бутылках, пластмассовые одноразовые стаканчики, тарелочки с нарезанной колбасой и сыром и вазочки с конфетами и печеньем. Подходить к столам, было запрещено, как детям к дорогой мягкой мебели служащей красой и гордостью хозяев. Чтобы ненароком ничего не попортили, смотреть за столиками с закуской поручили сестрам Егоровым, которые разделившись, заняли круговую оборону каждая у своего столика. Наряды для участников собирали всей больницей, кто-то принес старый костюм мужа, кто-то платье со школьного выпускного бала и тому подобное, а одна санитарка так даже пожаловала рыжий парик. Женской одежды принесли больше и, как и в жизни кавалеров вышло меньше чем дам. Но Калачева пообещала, что у всех кто разучивал вальс, будет возможность протанцевать. А пока оставшиеся дамы без пары должны были сидеть на расставленных по залу стульях вздыхать и обмахиваться картонными веерами. И вот грянул долгожданный вальс. Первыми кружиться в танце принадлежала воспитанникам Калачевой. Несчастные месяц разучивающие “па” должны были по замыслу Калачевой заразить публику, так сказать послужить наглядным примером, как собственно надлежит танцевать этот самый вальс прославленный Штраусом, любимый танец королей. И чтобы все тут же научились вальсу, даже такие кто прежде и слова такого не знал, не говоря уже о движениях. В своем таланте гениального учителя Калачева не сомневалась и уже заранее представляла, как она будет принимать поздравления, и как главный врач будет жать руку и поздравлять премией. И кто бы мог подумать, что долгожданному звездному часу Калачевой не суждено было сбыться, что через какую-то минуту бал Калачевой должен был отправиться в тартарары. А как замечательно все начиналось, не предвещая ни то чтобы бури даже ветерка.
Подарив Лизавете, халат Степановна поначалу казалась очень довольной. Потом она ходила из палаты в палату и все на каждом шагу, словно сговорившись, спрашивали ее о халате, с которым как всем было известно, Степановна прежде не расставалась не на минуту. А тут вот запросто, как ни в чем не бывало, расхаживала без своего вечного спутника. Первое время Степановна как будто ничего не замечала, не придавая значения расспросам, но известно же, что если постоянно твердить человеку, что он болен, он, будучи абсолютно здоровым сначала просто начнет сомневаться в своем самочувствии, потом вдруг с ничего заболеет и умрет без видимых причин. Вот так и с нашей Степановной после того как ее в сотый раз спросили о том, где ее пакет с легендарным халатом, она сама не на шутку задалась этим вопросом. Никто не представлял себе Степановну без пакета в руках и, заметив резкую перемену, все как то сразу заволновались. Так бывает, живет себе на свете человек и некому нет дела до него, а потом возьми и случись с ним что-нибудь скверное, серьезная простуда или того хуже возьмет и умрет человек и все сразу всполошатся. Почему умер? И самое главное, почему этот бесстыжий человек набрался наглости умереть и заранее об этом никого не предупредил, так сказать не подготовил? А таких кто бы всерьез взялся бы за саму причину беды, во все времена днем с огнем не сыщешь, не говоря уже о таких кто бы предотвратил трагедию. Зато доброжелателей, таких, что медом не корми только дай подлить масла в огонь, всегда было просто преступно много, чтобы им было место пусто. И тогда со Степановной оказалось таких людишек несколько человек. Все они искали пропажу Степановны и все никак не могли найти. «Ну как же так Степановна?» - спрашивали злосчастные помощники. Степановна в ответ только разводила руками, и на сердце у Степановны с каждым разом становилось все тяжелее. Степановну водили из палаты в палату, называли растяпой и ее и без того измученное от долгих лет пребывания в стенах больнице старое искалеченное сердце казалось вот-вот не выдержит и перестанет биться от такой заботы. В одной из палат все кто был в состоянии, отправились в столовую на праздник за исключением двоих. То были одна лежачая старуха такая древняя, что от нее нельзя было добиться собственного имени и та самая связанная, что еще совсем недавно, словно камнями бросалась страшными словами и стала единственной свидетельницей необыкновенного подарка Степановны Лизавете. Связанная если вы еще не забыли, не была ни старой не мерзкой как какая-нибудь ведьма, но все окружающие страдали от ее вероломств. Как змея прыскает ядовитой слюной и отравляет жизнь, она отравляла жизни всем без исключения. И если бы опять не вмешался бы проклятый случай, вновь приведя Степановну в палату, где долгие часы томилась эта бестия, связанная, скорее всего так бы и осталась для читателя просто жестокосердной связанной. Но видно, что интриганка судьба в этот день была на стороне связанной, и автору хочет он этого или нет, придется подчиниться и рассказать о ее подлой и несчастной персоне. Связанную звали Антонина Анатольевна Петренко. Пожалуй, она была из той редкой категории пациентов, которых не переносят на дух ни медперсонал больницы, ни один ее несчастный больной. Петренко для всех была, словно кость в горле и видеть ее связанной было для всей больнице безопасней, чем, если она свободно разгуливала по палатам, поэтому единственное спасенье от ее козней давно уже стала веревка. Петренко связывали там, где только ловили, и уже давно никто толком не помнил, где же была ее на самом деле родная палата. С утра Петренко можно было застать связанной во второй палате, в обед пятой, а на ночь в шестой, а однажды ее просто привязали к батарее в туалете, потому что не представляли никакой возможности без вреда для здоровья санитарок отвести брыкающуюся и кусающуюся Петренко в палату. Но надо отдать Петренко должное в мастерстве и находчивости по избавлению от пут она наверно перещеголяла бы самого Гудини. Порою доходило до полного абсурда. Как то одно продолжительное время Петренко, будучи связанной у каждой проходившей мимо нее больной просила пить. Сами понимаете редко, кто оставался безучастным. Привязанный к кровати человек, изнывающий от жажды, такой картиной можно было у самого толстокорого вызвать жалость и сострадание. И вот Петренко пила стакан за стаканом пока под ней насквозь не промокал матрас. После чего Петренко звала санитарку и ненадолго получала долгожданную свободу. Проучили Петренко жестоко. Проследив за Петренко и разгадав ее хитрость, не развязывали промокшую Петренко двое суток. С тех пор Петренко больше не портила казенного белья, но все равно не прекращала выдумывать хитроумные способы своего освобождения. Освобождалась сама, но чаще с помощью и доверчивости других. И бед, поэтому от нее не становилось меньше. Даже добрейшей души человек бабушка Валя могла развязать полпалаты, а с ней самых непокорных больничных бунтарок, а Петренко так оставить связанной. Это сами должны понимать был приговор. И все от того, что Петренко все время, будучи не связанной, посвящала таким гадостям, которые порой просто не укладывались в голове. Найдя у кого-нибудь под подушкой печенье или конфеты, Петренко, ладно бы просто съела, ну с кем не бывает, проголодалась бедняжка на казенных то харчах, но нет. Петренко ломала печенье и разбрасывала крошки по постели. Если находила шоколадные конфеты, вымазывала в них одеяло и простынь, если оказывалась карамель, рассасывала конфету и заплевывала липкой сладкой слюной и постель, и полы всю палату. Могла пред самым обедом пробраться в столовую и в расставленные тарелки с первым блюдом высыпать всю соль из солонок. То ведро полное с водой перевернет, то поломает без присмотра оставленные сигареты и все в таком же роде. Описать все вероломства Петренко, не хватит ни какой книги, а главное нерв. Не было на свете никого кто бы забрал Антонину из больницы. Осознание того, что ей придется большую часть оставшейся жизни провести привязанной к больничной койке, рождало в сердце Антонины страшную ненависть, которая со временем выросла до таких размеров, когда ей уже стало мало просто изводить свою хозяйку, и ненависть принялась за окружающих. И теперь Петренко ненавидела всех и каждого и приобрела страшную способность чувствовать своим ожесточившимся на весь белый свет сердцем, такое стечение обстоятельств, когда подлость, свершившись, не знала бы границ. Когда выгоды от подлости с наперсток, но от удовольствия от причиненной человеку неприятности могло бы утонуть в сладкой истоме отравленное несчастьями сердце.
Петренко даже не нужно было о чем-либо спрашивать, она сама вызвалась помочь. Петренко с ходу объявила, что знает, у кого искать халат Степановны и взамен за сведения потребовала себя освободить.
Пришедшие со Степановной колебались, зная не понаслышке о подлой персоне Петренко. «Ведьмы»- злобно думала Петренко скрепя зубами стараясь сдерживаться, чтобы не обругать и таким образом не спугнуть своих потенциальных спасительниц. Петренко крепилась, крепилась и не выдержала. Она ругалась, плевалась и требовала, чтобы ее освободили пока не поздно. На то, что время не терпит, она делала особый упор, обещая, в том случае если ее немедленно не освободят, не видать им халата Степановны как собственных ушей или что-то в таком духе. И Петренко освободили на свою голову. Первым делом освободившись, Петренко съездила по шее одной старушке из числа больше всех сомневающихся выручать ее или нет. И схватив Степановну за руку, повела ее в столовую. «Ну, сейчас повеселимся!» - кричала Петренко, и все бежали за ней вдогонку в предвкушении громкой развязке. То, что скандал уже обеспечен и то как оно говорится, полетят головы с плеч, никто уже не сомневался. Так уж было заведено у Петренко.
В столовой раздавались аплодисменты, как когда актеров, блестяще отыгравших спектакль, не отпускает зрительный зал, кричит браво и снова и снова вызывает на бис, только в нашем случае актеры, только готовились удивлять. По столь грандиозному событию больничный халат Калачева сменила на черную юбку и широкую ярко алую блузу. Калачева стояла возле не хитрой
