Некрашеный покосившийся деревянный сарай, что был в больнице устроен под морг, встречал угрюмо гостью на носилках. И от дряхлости и не ухоженности казался еще неприветливей как какой-нибудь старый хрыч.
Сестры Егоровы вместе с Калачёвой стали опускать носилки на землю и все закончилось бы у них благополучно, не повторись тогда с Лизаветой от горьких раздумий о судьбе покойницы, словно какое-то наваждение. Подобное и прежде не раз случалось с ней в жизни, но после того как она переступила порог больницы и окунулась с головой во все ужасы больничной жизни, приступы усилились и могли случаться с Лизаветой по нескольку раз на день. Она расцветала как цветок от солнечных лучей и наполнялась силами, когда какая-нибудь больная, прикованная к постели, со слезами на глазах благодарила ее за заботу, но приходила в страшное отчаянье, когда не могла помочь, когда как сейчас случилось непоправимое. И вот в такие тяжелые минуты жизни как будто впадала в оцепенение похожее на то, когда задумаешься о том, что волнует и не дает покоя ни днем ни ночью и все вокруг как будто перестает существовать только ты и угнетающие мысли. Рой страшных горьких мысли и все об одном и об одном, что можно дойти до исступления.
Санитарки опустили носилки, а Лизавета, словно в беспамятстве застыв как изваяние, продолжала, что было сил, сжимать ручку носилок, так что у нее побелели пальцы от перенапряжения. Покойница поехала с носилок и, перевернувшись, упала в грязь лицом.
Калачёва заругалась. Лизавета вздрогнула, и еще окончательно не придя в себя, растерянно смотрела вокруг, прибывая в каком-то пограничном состоянии, словно между сном и реальностью, словно когда еще до конца не проснулся, но уже и не спишь, и беспомощен как младенец. Смотришь на предметы и не можешь уловить связь между собой и окружающим миром.
Наконец Лизавета обнаружила покойницу на земле и вскрикнула в испуге, и подхваченная чувством вины бросилась к покойнице, испугавшись за нее, словно старуха на земле была ни какой не покойницей, а живым человеком, которому требовалась помощь. Калачёва жестом приказала сестрам Егоровым оставаться на месте, с какой-то зловещей иронией наблюдая, как Лизавета бросилась спасать мертвую, словно живую.
Лизавета не сразу и с большим трудом, аккуратно, старясь не причинить вреда, словно и вправду спасала живого человека, перевернула на спину покойницу. Лизавета верила в то, что делала и прибывала, словно в каком-то бреду пока ей не открылось испачканное в грязь искаженное предсмертной судорогой лицо покойницы и, придя в себя, Лизавета содрогнулась, и в ужасе отпрянула назад.
Калачёва дождавшись долгожданной развязке, залилась смехом. Смех Калачёвой какой-то страшной музыкой загремел в ушах Лизаветы, и Кирилова вдруг в один миг снова показалось Лизавете, словно живой нуждающейся защите и помощи. Отшатнувшись прежде от покойницы, Лизавета, через миг обратно бросилась к ней и краем кофты стала оттирать от грязи ее желтое лицо искаженное предсмертной судорогой. Калачёва проглотила смех, так она была поражена, но какая-нибудь дворовая собака, которой наступили на хвост, гавкает и бросается на любого кто ей только подвернется, набросилась на сестер Егоровых.
-Ну что стали! Шевелитесь,- раздраженно закричала Калачёва на сестер Егоровых. - Ух, послал бог помощников!
Раиса Михайловна, не дрогнув ни одним мускулом на лице, словно была в маске, склонилась над покойницей и сняла с шеи покойницы чуть толще капроновой нити серебряную цепочку с серебряным крестиком.
Лизавета закрыла глаза, так ей сделалось противно.
-Твоё дело, можешь не смотреть,- сказала Калачёва.- Но если кому разболтаешь. Смотри у меня!
Лариса Михайловна следом за сестрой сняла с покойницы старую всю на дырах испачканную в грязь красную шерстяную кофту и точно так же, как и сестра отдала свою добычу Калачёвой.
-На вот,- бросила Калачёва старушечью кофту Лизавете. – Сменяй на что-нибудь и помалкивай!
Лизавета взяла кофту только чтобы она не досталась санитаркам.
- Так-то лучше. А то строишь из себя неизвестно что. Ну, все, все не реви,- ласково говорила Калачева, склоняясь над Лизаветой продолжавшей, как и прежде стоять на коленях. – Вставай еще чего простудишься. На что ты мне дохлая! Надо думать о живых. А о ней,- и Калачёва пнула ногой покойницу,- пускай теперь Бог думает.
Лизавета поднялась на ноги и заплаканная с кофтой покойницы, пошла обратно в отделение. И еще долга ей мерещилась покойница и ее выпачканное в грязь лицо искаженное предсмертной судорогой.
II
Почти весь свой гардероб Ирина Ломова носила на себе. Двое пар трико, гамаши, несколько кофт, махровый халат и немыслимое количество пар носков. Она все боялась, что ее кто-нибудь обворует и даже на ночь не расставалась со своим нелепым туалетом. По меркам больницы Ломова была богачкой. Ее чащи других навещали родственники, водился сахар и чай. Она могла похвастаться бусами, массажной расческой, кремом или губной помадой всем тем, на что падки женщины и не важно, куда их забросила судьба и что с ними случилось. И пусть по близости будут бродить одни только лешие, а в мутной воде плескаться водяные, как птица не может без неба, так и женщина, даже оказавшись на болоте, неустанно будет стараться себя разглядеть в зеленной мутной воде, чтобы поправить вдруг сбившуюся прическу и подкрасить побледневшие на ветру губки. И Ирина Ломова, напудренная, всегда с накрашенными губами в своем необыкновенном туалете и без него пышная крупная женщина была словно огромный вилок капусты. Это у нее Лизавета выпросила вещи, как тогда она думала для прогулки. У Ирины была не одна новая вещь, но она словно как, то Плюшкин, тащивший в свой дом всякую дрянь от ведра потерянного бабой на реке до ржавого кривого гвоздя, собирала по палатам или выменивала у всех подряд сущие безделицы: пуговицы рваные платки, старую одежду прохудившиеся туфли. Только стой разницей, что не складывала как Плюшкин добытое в огромную кучу, а носила на себе и давала поносить другим при всем том, что панически боялась, что ее обворуют или заберут то, что ей было так дорого, словно когда-то давно у нее что-то отняли. Так случившаяся с Ириной в далеком прошлом беда через много лет давала о себе знать. И когда Лизавета пришла к ней в палату с кофтой покойницы, старушечье по большому счету тряпье, поразила Ирину, и неважно у нее собственных таких же ни чем непримечательных старых шерстяных кофт было несколько.
Оставить себе или просто взять и выбросить кофту покойницу Лизавета не могла. Лицо несчастной старухи стояло перед глазами Лизаветы. Предложение Калачевой обменять на старушечью кофту хоть сколько-нибудь нужную вещь поначалу понравилось Лизавете притом, что она знала, что Ломова как та сорока падкая до всего яркого и сверкающего, не сможет устоять перед ярко красной кофтой покойницы. В крайнем случае, и вовсе подарить кофту, чтобы она хоть кому-нибудь принесла радость, как может, приносила покойнице. Но когда Лизавета пришла к Ирине вернуть взятые на время вещи она постыдилась менять кофту и когда Ирина сама стала выпрашивать кофту, Лизавета обрадовалась и отказывалась от какой-нибудь вещи взамен и была уже тем счастлива, что Ломова была довольна.
Ломова же не теряя времени даром, взяла и надела кофту прямо на махровый халат, чтобы не отобрали.
-Что тебе Лиза подарить взамен? Хочешь тапочки или вот платочек? Смотри какой, - и Ирина показала беленькую тряпочку видно, что кусок оторванной простыни.
-Ничего мне не надо,- ответила Лизавета.- У меня все есть.
-Что у тебя есть?! Один единственный халат!- рассмеялась Ирина.
Лизавете сделалось неловко, у нее и вправду кроме халата и тапочек ничего не было.
- Тапочки не хочешь, платочек не такой,- вздохнула Ирина. – Тебе не угодишь! Что же ты хочешь? Хочешь крем для лица?
От местной воды у Лизаветы ужасно шелушилась кожа и она поддалась. К тому же, когда было условие, что Лизавета станет давать Ирине пользоваться кремом на ночь и когда кончится крем, вернет из-под него красивую баночку в виде перламутровой большой жемчужины.
Лизавета согласилась, весело улыбаясь от необыкновенных условий, и растроганная счастливая Ирина взяла Лизавету за руку и в благодарность обещала дать Лизавете поиграть со своим сыночком Коленькой.
-Ноготки у моего Коленьки,- сказала Ирина, - такие маленькие с булавочную головку. Ручки с ножками пухленькие как у ангелочка. Он сейчас с папой с Рафиком на каникулах, да они на море поехали. - А когда мой Коленька улыбается у него ямочки на обеих щечках. Вот так!- и Ирина счастливая улыбнулась.
- Умер твой Коленька дура несчастная!- злобно раздалось с соседней койки.
-Не умер, не умер!- и Ирина закрыла лицо пухлыми руками.
-Умер, умер,- снова, словно камни полетели страшные слова с соседней койки. – Тебя поэтому сюда и привезли. Потому что сума сошла.
- Не слушай ее, не слушай,- бросилась Лизавета успокаивать Ирину.- Она на вязках с самого утра, поэтому и злится на весь свет.
Обидчица Ломовой молодая еще женщина на вид не старше тридцати лет с черной косой, словно змеей за спиной затряслась от злости. Она была за руки и ноги привязана веревками к железной кровати. Всеми силами она пыталась освободиться, но крепкие узлы, ни за что не хотели подчиняться. Усилия не только были напрасны, но и причиняли страшную боль. Веревка врезалась в тонкое женское запястье, раздирала нежную кожу и словно лезвие ножа резала запястье в кровь.
Ломова рыдала на взрыв и чтобы хоть как-то ее успокоить Лизавета решила вернуть ей крем. Не знаю от чего Лизавета взяла, что возращение крема поможет, но так и случилась. Как только крем оказался опять в руках Ирины в тоже мгновенье как по взмаху волшебной палочки слезы прошли. От истерики не осталось и следа, словно и впрямь причина расстройства Ирины были в креме, а не в страшных словах связанной.
Ломова спрятала крем, подошла к связанной соседке и со всего маху свой тяжелой рукой ударила ее в живот. Все произошло так быстро и неожиданно, что Лизавета растерялась. Она еще ни как не могла привыкнуть, что настроение ее новых подруг могло меняться сто раз, на день, принимая причудливые, а порою просто страшные формы.
Огрев связанную Ломова, как ни в чем не бывало, отправилась гулять по палате в дырявой и старой красной кофте покойницы одетой поверх желтого махрово халата.
И может все так и прошло бы, забылось и не вылилось спустя несколько чесов в страшное происшествие, есле случившиеся сцена не привлекла к себе внимание, особенно сильно одной необыкновенной больной другие поглазели и разошлись, а эта осталась и не спускала глаз с Лизаветы. На вид она была уже совсем старуха из той категории больных, которых все знают и помнят так давно, что у всех складывается такое впечатление, что такие больные в больнице со дня ее открытия. И поэтому подробностей из биографии таких больных за исключением тех моментов, когда они уже жили в больнице никому доподлинно неизвестно. Порою, сами такие больные перестают помнить о своей жизни не в стенах больницы. Столько они в ней находятся, что об
|
