На скрижали моего сердца

блюда, почувствовал приступ острого голода. Как будто чай с сушками и не пил.
  Костя разлил медовуху, ароматную и пахнущую летом.
  - Приятного аппетита, друзья!
  Мы ему ответили тем же. Я выпил медовуху, чем-то напомнившую хорошо выстоянную брагу и принялись за закуски.
  Горячее принесли позже. С ним расправились с не меньшим азартом проголодавшихся странников.  
 
  Своим впечатлением от медовухи поделился с другом на прогулке после ужина.
  Нина нашла применение своему увлечению – отправилась на кухню выведать некоторые секретики, как сама и выразилась, а-ля промышленная шпионесса.
  Сгущались сумерки. Лиловело небо. Набегали тучки. Тянуло осенней скукой из полей. Ветер дул мягко, боясь принести на своих крыльях преждевременные морозы.
  - Брага, - говорю, - истинная брага. Уж поверь, моя бабушка гнала самогон из натурального зерна и знала в этом деле толк.  Ставила брагу исключительно без дрожжей. Тёплая вода, раздавленное зёрно, емкость с брагой ставилась в тёплое место для созревания. Не менее двух недель для качественной браги. Сусло понемногу мутнеет, приобретает цвет разведённого молока с водой. Кстати, такого цвета любят показывать самогон киношники, что далеко от правды. На деле самогон – слезы чище. Через две недели прекращается процесс созревания. Вызревшая брага также чиста и прозрачна. Ну, и запах присутствует, куда без него, но ка-акой это аромат. Пьёшь, и в нос пузырьки воздуха бьют!..
  Костя слушал не перебивая. Изредка здоровался с прогуливающимися.
  - Эка беда! – воскликнул он после моей торжественной речи. – будет у тебя время отведать прекрасной браги.
  Заметив моё удивление, рассмеялся.
  - Аркаша, сегодня нам выпадет возможность окунуться на время, - он кивнул неопределённо головой, - туда, в те достославно-былинные времена, о коих уж никто рассказа не ведёт, когда мужчины собирались, говоря по современному, в клубы по интересам, пить брагу и вести беседы. Это называлось бражничать. Глубокая братина с напитком пускалась по кругу. Самым страшным позором считалось неумение пить, опьянеть рано. Возможно, именно тогда и появилась пословица: «Пей, да дело разумей». Здесь готовят отменную брагу по старинным рецептам.
  Мы остановились возле большой группы посетителей, так же, как и мы, одетых в русские наряды, то, что они иностранцы, определили по восхищённым восклицаниям «wow!» и излишней возбуждённости.
  - Как думаешь, о чём говорят? – спросил я друга.
  - О том же, о чём, вероятно, и мы. Как им по душе здешняя обстановка и так далее…
  - Когда пойдём бражничать?
  - Ага! Зацепило?!
  Ответил уклончиво.
  - Почему бы и нет…
  - Позднее. Сначала идём в театр. – Он вынул из внутреннего кармана кафтана (немаловажная деталь: как обходились в старину без карманов?) три билета. – Один знакомый драматург наловчился писать маленькие пьесы из жизни горожан того времени. Знаешь, пьесы пользуются успехом.

  Здание – огромный шестиугольник в два этажа с покатой крышей – для торжественных мероприятий по замыслу проектировщика деревни располагалось за лесочком, довольно густым, чтобы скрыть эту громадину собой на пологом склоне холма, удачно вписавшись в местный ландшафт.
  Как и все постройки в деревне, терем срублен из кругляка сибирской лиственницы. Высокие окна украшены резными наличниками и со ставнями. Вокруг первого этажа широкая крытая веранда. Один центральный – красный – вход, и пять чёрных.
  - Неоклассицизм русского зодчества! – с гордостью произнёс Костя и вручил проспект деревни, при этом я заметил некоторую гордость в глазах, толстый журнал с цветными снимками от момента начала строительных работ до пуска в эксплуатацию с текстом на русском и английском языках. -  Не терем – просто чудо!
  Внимательно изучая журнал, добрался до последней страницы и понял причину гордости друга – в числе художников-оформителей скромно затерялась строчка: Цымбал Константин Андреевич. Просто и понятно. Без выпендрёжа – граф прибалтийский!..
  В том, что постройка чудо, убедился, стоя на холме, глядя вниз на освещённое огнями иллюминации здание. Словно корабль инопланетян, плыл терем в густой ночи посреди русской равнины.
  Помещение театра контрастировало с общим оформлением.
  Ровные оштукатуренные стены, крашеные в мягкие цвета охры. Бронзовые бра. Ряды современных откидных кресел из дерева крытых бардовым плюшем. Тяжёлый тёмно-синий бархатный занавес, расшитый узорами и золотой канителью. На входных дверях изнутри те же шторы.
  Перед началом представления выступали артисты. Я с удивлением рассмотрел своих давешних знакомых по автобусу. Наряженные в матрёшки девушки задорно танцевали и пели песни. Антон мастерски играл то на дуде, то на балалайке; Филипп – рассыпал весёлые трели на гармошке.
  Три музыкальных коллектива выступили со своей развлекательной программой.
  Посреди первого акта Костя толкнул локтём и шёпотом сообщил, что смотреть спектакль до конца не будем, смоемся тихой сапой. «Бражничать!» - догадался я. Костя наклонился к Нине и что-то ей прошептал на ухо.
  Пригибаясь, стараясь бесшумно ступать, выскользнули из зала.
  - Нине сказал открыто, куда идём и что вернёмся поздно, - выложил он.
  - Неудобно как-то…
  - На потолке спать неудобно, Аркадий, - выдал прописную истину друг. – Она тоже нашла себе компанию по интересам.
  В деревню возвращались той же дорогой. С чистого неба смотрели звёзды. Луна была на ущербе. В ночном воздухе тоскливо пахло прелой листвой и чем-то ещё, трудно-выразимое, одним словом и даже фразой. Чувствовалось, Природа с печалью жалеет об ушедшем лете.
   Где-то в удалении, из необозримого пространства, поглощённого ночью, слышались звуки: стук колёс, шум ветра, отрывки мелодий…
  Со стороны деревни раздались радостные крики и в звездное небо взлетели праздничные огни фейерверка.
  Неотвратимая тоска, помноженная на глубину бездонного неба, внезапно накрыла меня с головой. Я вспомнил, что так и не дозвонился до Жемчужины. Быстро набрал её номер. И тотчас гложущее чувство досады появилось в груди – в трубке раздавались частые короткие гудки.
  - Никак не можешь дозвониться? – спросил Костя.
  - Да.
  - А может она… - он пошевелил пальцами, - нашла себе развлечение на время твоего отсутствия.
  - Может и нашла.
  Что-то услышал друг в моём голосе, сменил весёлые нотки и серьёзно посоветовал повторить вызов. Я набирал номер весь путь до нашего терема, но в ответ раздавалось «абонент вне зоны доступа».
  - Чёрт знает что! – рассерженно произнёс я. – то короткие гудки, то «абонент вне зоны»!
  - Послушай, Аркаша, старого друга, как и ты, повидавшего в жизни немало. Представь ситуацию, что твоя пассия не хочет с тобой разговаривать, - предположил он. – На короткий миг. Развлеклась и достаточно. Возможен такой вариант?
  Сдерживаясь, я громко кашлянул.
  - Ладно. Молчу. – И он ухватил меня за руку и увлёк в противоположную сторону. Да так быстро, что не успеваю возразить. Но Костя, барон-граф, блин, прибалтийский, хозяин шпротного завода, упорно тащит на окраину деревни в сторону изб, стоящих особняком на отшибе.
  Сквозь декорацию жиденькой рощицы облетевших берёз три избы смотрелись с жуткой мрачностью, мистичности придавал шатающийся под ветром одинокий фонарь, бросающий вокруг длинные размыто-мутные полосы света. Соединённые между собой крытыми переходами, маленькие оконца которых, как глаза дремлющего дракона тускло светились в ночи, избы являли архитектурный ансамбль. Широкая дорожка, посыпанная пеком, упиралась в центральное крыльцо. К боковым строениям вели узкие дорожки.
  Над входом в центральную избу прикреплена тонированная под морёный дуб широкая доска, на которой выделялись светлым узором веник, ковш и шаечка да крупные буквы «БАНЯ».
  - Стоп-стоп-стоп! – зарылся я каблуками сапог в песок и схватил друга за рукав. – Разговора о бане не шёл.
  - Да? – с непонятной интонацией спросил Костя. Чем сбил меня с панталыку. – А о чём, напомни, шёл?
  - Ну… - замялся я.
  - Чем же баня не утраивает? Ты против гигиены?
  - Нет, но где связь: баня и бражничанье?
  - Прямая.
  - А?!.
  - Бэ – тоже витамин, - Костя направился к крыльцу и махнул рукой, мол, следуй за мной.  
  Нагоняю друга и вдвоём ступаем на ступеньки.
  Говорят, у хорошего хозяина ни одна досточка не скрипнет под ногой. Враки! Досточки должны петь, пусть и не соловьями. И песни должны быть разные, смотря какой человек по крылечку поднимается. Под нашими стопами доски исполняли радостную оду в унисон с окружающим благолепием, явственно ощущавшимся в осеннем воздухе.
  Ветерок качнул фонарь над дверью. Встрепенулись тени. Побежали в разные стороны. Беззвучно открылась дверь, широкое полотно из подогнанных плотно досок, на металлических петлях. В проёме возник силуэт высокого мужчины, косая сажень в плечах, стоявшего пригибаясь в дверях. В голове сразу же мелькнула мысль, какой селекционер поставил на поток воспроизводство таких богатырей в деревне, невольно сравнил охранника и его. Мужчина огладил левой рукой роскошную бороду, присмотрелся к нам, прищурив глаза, и как крикнет:
   - Господин граф! Костас Андреевич! Какими судьбами? А я уж грешным делом подумал, забыли вы о нас…
  Костя собрался и подтянулся. Лицо расплылось в улыбке.
  - Полноте, Иннокентий Данилович! В бане все равны: и графья, и простолюдины… - шагнул следом за посторонившимся Иннокентием Даниловичем в хорошо освещённое помещение. Подтолкнул меня: - Кстати, Кеша, познакомься, мой друг с севера, - Костя поднял указательный палец вверх, - из самой Якутии. Зовут – Аркадий! А это, Аркаша, самый лучший банщик в России – Иннокентий.
  Банщик осклабился.
  - Можно просто – Кеша. – И внимательно рассмотрел меня всего. –Признаюсь, сам три года золотишко мыл в старательской артели в Якутии. Может, доводилось слышать – посёлок Казачий?
  - Слышал, бывать не довелось.
  - Ленские столбы стоят?
  - Стоят! Что с ними сделается!
  - Ездили пару раз… но это так давно было… - мечтательно произнёс, с тоской в голосе Кеша и сразу же очнулся, вынырнул из омута приятных воспоминаний. – Что же это мы стоим на пороге? Проходите, проходите, гости дорогие! Костас Андреевич, вас давненько ждут.
  - Ждут? – как эхо повторил Костя, - долго, поди?
  - Нет, - банщик махнул рукой, - пять минут тому последний пришёл, немчура…
  - Не любишь ты немцев, Кеша.
  - А за что мне их любить прикажете? – развернулся направо и указал рукой в дальний угол. – Проходите, пожалуйста!
  Мы пошли, но ни в углу, ни рядом ничего общего с дверью или нишей не заметил. Лишь когда приблизились, увидел неширокий проём между стенами, издалека казавшийся одним целым с рубленой стеной. Завернули, прошли вперёд; Костя толкнул от себя невысокую арочную дверь и мы вошли в просторное помещение. По ступеням спустились вниз на пол, устланный еловыми ветками. Посреди комнаты стоял круглый стол. Вокруг него деревянные оструганные лавки, лавки располагались и возле стен. Светильники, стилизованные под свечи испускали яркий равномерный, не бьющий в глаза свет. На лавках сидело около дюжины мужчин в косоворотках. Перед ними стоял пузатый глиняный сосуд с крышкой и братина.
  Костя и я сразу же