На скрижали моего сердца

 Шиш вам, охотнички, шиш с маслом! Как получилось, не ломаю голову, уши по ветру бьются, как полотнища, упираюсь передними лапами в землю, задние выбрасываю вперёд – толчок! Спиной назад три оборота. Можно и более, но хорошего понемножку.
  - Ты смотри, что он вытворяет?! – восхищённые крики людей и всё в том же восхищении салютуют, но не вверх, а желательно бы, а мне навстречу. Но не тут-то было! Всё же вы предсказуемы, господа охотнички! Ещё один прыжок вверх – что смерть, кураж так и прёт наружу! – о-го-го! Земное притяжение теряет силу, и я повисаю меж небом и землёй. Пусть невысоко. Движением лап, ушей и хвоста корректирую зависание. Нет, но всё же, каков я молодец! Хватит эмоций, пора задуматься и о будущем! Да!.. Уважаемые охотники, вам теперь только и осталось, что яблоки с чучел сбивать – выпей я столько, ноздри так и чешутся, чешутся, чешутся от свеженького ядрёного аромата анисовой настойки! Откуда у меня это знание? Какая к чертям волчьим, анисовая настойка! Лисье чудо: неужто их приручили?! Нет…
  - Петрович, спускай Адель и Миссандрию, пусть погоняют-помотают косого хрена!
  Чёрт… Нет, всемогущий заячий Господи, спаси и сохрани!.. уж лучше бы лисы, с ними договориться как-то можно. Но не с этими: морды узкие длинные, глаза так и высматривают тебя, как микробу под микроскопом, ноздри парусом раздуваются, вынюхивая твой запах, шерсть длинная так и колышется при беге.
  Атас, погоня! Откуда в голове мотивчик пошленький: «А в лесу-лесочке помимо зайчихи, четыре сыночка и лапочка дочка». Ой-ёй-ёй! Спасите, кто может! Впрочем, прячься и кидай гранату! Затылком – мозгом – чувствую чужое разгорячённое дыхание. Обернулся назад и чуть не об… Глазища свирепые едва с живого шкуру не спустили. Теперь можно поверить старым опытным зайцам, когда описывали взгляд смерти. Под хвостом как кусок льда вбили со всей силы! Страх страхом, но сил прибавилось, и дыхание второе появилось. Однако что-то неправильное ощущаю шестым, вечно спящим чувством. Где же она кроется, неправильность? Вот, преследует одна псина, разрази её заячий Бог своею молниеносно-разящей милостью! Где вторая? Ах… Чья эта длинная проклятущая морда оскалилась впереди, глазища прищурила, голову наклонила, расставила лапы и пригнулась к земле, скрывшись наполовину в жухлой, хрупкой от ночного заморозка траве. Вперёд: двум смертям не бывать! И она рванула вперёд, проклятущая тля, прости меня грешного, заячий бог справедливый. С ощеренного рта слетает слюна, длинные прозрачные нити. Не слышит что-то меня бог, или спать улёгся. Или к нему пришёл в гости бог этой твари, что несётся быстрее ветра мне навстречу? Пришёл и они развели чаи? Ах, ты, помёт лисий, решил идти наперерез! И мы пойдём ва-банк! Что нам косым да длинноухим терять окромя резцов передних да лап задних. Финт влево… пресечена попытка! Финт вправо… вы когда-нибудь устаёте?! Со всего размаху попадаю в глубокую – для меня воды в луже по грудь, уже окиян-море – лужу, собралась-скопилась между двух холмиков. В любое другое время, глядишь, и водицы бы напился, но не сейчас… Что это треснуло над головой? Заячий бог всесильный, челюсти твари проклятущей чечётку прощёлкали над самой макушкой. Конечно, мокрым я в такую пасть целиком проскачу, и мной она не подавится. Не пасть, а пропасть. Бездонная и ледяная.
  Лети, заюшка, скачи, родненький, ведь во густом лесочке ждёт не дождётся зайчиха-супруга, четыре сыночка и лапочка дочка. Да откуда она взялась эта присказка, ядри её волчьи мудя! Из прошлой жизни – я слов отродясь таких не слыхивал! – пришли они в час тревожный. Кто это говорит со мной? Тишина… Только шелест да потрескивание ломких стеблей травы под лапами моими и преследователей. Они отстали или дали шанс их опередить? Поди разбери зверью психологию… А эт-то ещё откуда? Эй, там, хватит надо мной издеваться, помогли бы лучше скрыться… Щёлк!.. Ах ты, медвежья игрушка-побрякушка, прозевал, расслабился. Слышу крики.
  - Обходи его, Адель, слева обходи! А ты пошто зенки вылупил, стреляй! Стреляй, хвост страусиный!
  Бах-бах! Уже легче. Свинец ложится скученно и рядом. Землица разрыхляется, бежать по ней сущее удовольствие. Пора заходить на второй круг. Куда там поскакала Адель, кобыла необученная? Влево? А мы ей навстречу!
  - Что ты всё мажешь, а? Петрович, покажи класс!
  - Слушаюсь, Аркадий Станиславович.
  Стоп, что? Аркадий Станиславович? Откуда мне знакомо это имя? Новый выстрел. Петрович тоже балуется – едва зад приподнялся в прыжке, как свинец вгрызся в землю и вдогонку припорошил хвост и то, что под ним серой землицей. Аркадий Станиславович? Решительно не могу вспомнить, откуда знаю это имя. От же, заячий искуситель, чуть носом не въехал в паучью сеть. Трудно не заметить, капельки влаги так и блестят на солнце. А что там посередине чёрненькое да маленькое? Паук? Нетушки… Мушка? Куда там… Пчела засохшая. Скрутилась клубочком. Висит, бедняжка, как горькая память о радостных жарких летних деньках.
  Аркадий Станиславович? Нет, сложное воспоминание из несостоявшегося прошлого. Адель обежала полукруг и вышла на финишную прямую. Пасть в морду. Псина и заяц. Охотник и жертва. Как утомительны в России вечера!.. Но прав был капитан, сейчас не вечер и не время унывать. Страх придаёт напора, мышцы напряжены до предела. Тело вытянулось в выпущенную из лука стрелу  и летит вперёд. Судьбе навстречу. Пасть собачья в заячью морду. Псина, натасканная, с рефлексами убивать и заяц с неугасимой жизненной философией выжить в любом случае. Безжалостный охотник, комок плоти, прямое олицетворение смерти и жертва, лишённая предрассудков быть съеденной заживо. Капкан пасти раскрыт максимально, пошёл обратный отсчёт, когда сработает завод, щёлкнет вечность кастаньетами высушенных суставов и сомкнуться, соединятся на бархатной шее отточенные клыки неизбежности.
  Финишная прямая. Расстояние сокращается. О, всемогущий заячий бог, как медленно течёт время! Между нами десять прыжков… пять… три… Что выручает в трудную минуту? Озарение вкупе с вдохновением! Для меня загадка, откуда это знаю, но я концентрируюсь, группируюсь, сжимаюсь, как пружина. Два с половиной прыжка… два… полтора… Псина удивлена, заяц проскальзывает между высоких, тренированных ног… Псина изумлена, это не по правилам… Псина поражена – острая боль раздирает ей поджарое брюхо с сосками, которые недавно сосали щенки, двенадцать порезов. Через двенадцать порезов на коже, струясь по сосулькам влажной шерсти, устремилась наружу кровь.
  Свернувшись клубком, ныряю, Адели под брюхо и выпускаю когти, все, и с силой, невыразимо-неподдельным облегчением проникаю через сопротивление шерсти и кожи внутрь. Первые капли крови оросили мой мех. Слышу радостно жалобный вой, скулёж и визг поверженного врага. Качусь клубком по ломким стеблям, пыль попадает на кровь и темнее. Как пьянит чужая кровь!.. Как волнует чужая кровь!.. Как возбуждает чужая кровь!.. Я свободен, словно ветер во степи! Но концовка ещё далека… Слышу крики, то охотники подбежали к Адели и осматривают раны. Я будто бы вознёсся над землёй. Я вижу жалкую кучку охотников. Я наблюдаю за ними. Вот один обращается к высокому мужчине в бархатной куртке с крупными пуговицами и патронташем на поясе: «Что делать, Аркадий Станиславович?» Стоп, что? Так это он?! но откуда мне знакомо его лицо? Воспарение мгновенно и мать земля даёт шанс скрыться.
  - Петрович, дай мне ружьё. Да с картечью патроны, с картечью.
  - Аркадий Станиславович, может, бросите затею сразить косого. Хай живёт, длинноухий.
  - Не тебе решать, Петрович. Ружьё!
  Ох, тем самым местом, что под хвостом, чую неладное.
  - Может, он заговорённый, а? Аркадий Станиславович…
  Аркадий Станиславович вырывает из рук Петровича двустволку, вставляет два патрона.
  - Сейчас и посмотрим… может, и заговорённый…
  Сейчас под хвост не кусок льда вогнали. Целую льдину! Сосульку, повисшую с крыши до земли. Видел нынешней весной, сорвалась одна с крыши дома и раздавила дворнягу. Кровищи на снегу было… Жуть…
  Прихоронился за невысоким холмиком. Жду. В голове всякая чушь про зайчиху, четверо сыночков и лапочку дочку. А также та молодая зайчиха, серая с черными ушами и хвостом, что покручивала недавно им перед самым моим носом, когда со своей благоверной и с выводком на полянке отдых устроили. Ох, как она глазёнками-то косила! Не век же сидеть да ждать. Прижал уши как можно плотнее к туловищу и приподнял мордочку над вершинкой. Вот он стоит, Аркадий Станиславович, весь из себя охотник, Тиль Уленшпигель русского разлива, муху мухобойкой с третьего раза, небось, вгоняет в тоску депрессивную! Пора решаться: прощай, зайчиха, прощайте, сыночки, прощай, лапочка дочка, и ты прощай, неизрасходованная молодая любовь с первого старческого взгляда! Крадусь меж холмиков, прячусь. В земельку родную вжимаюсь, до леса, ох, как далеко. Не один прыжок и не два. Ну что, посоревнуемся, Аркадий Станиславович, кто быстрее? Для затравки подпрыгиваю над пожухлой травой.
  - Вон он, Аркадий Станиславович, смотрите!
  - Да где!..
  - Да вон же он, видите, меж холмиками скачет!
  Да, я скачу, не то чтобы быстрее ветра, кто с ним захочет соревноваться, но и не медленно.
  - Ага, блядь косая, вот я тебя сейчас…
  Тут в голову снова лезут несостоявшиеся воспоминания. Сами собой всплывают слова считалки: «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает, сразу в зайчика стреляет!»
  Бах-бах! Мимо! Воздух осенний, солнцем утренним разогретый раскалёнными каплями брызжет во все стороны.
  «Пиф-паф, ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой!» Не дождётесь! Маневр вправо с резким изменением маршрута и по касательной относительно лазури небес и выгнутого косогора вперёд.
  - Петрович, ещё патроны!
  - А может не надо? Может, всешь-таки, ён заговорённый?
  - Патроны…
  А считалочка не выходит из головы: «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять. (Эх, подкрепиться бы сейчас морковкой. Свеженькой. С грядочки. Ботвой зелёненькой в зубах поковыряться. Да, где ж её взять посреди холмов-равнин. Вона, стоят благодетели с ружьями наперевес, если чем и собрались попотчевать, то свинцом и щедро!) Вдруг охотник выбегает, сразу в зайчика стреляет!» А до леса, до спасительного леса, где берёзки-сосенки, ели да осиночки…
  - Заговорённый… Против свинцова заговора только свинцом заговор и снимают…
  - Да не гневили бы бога, Аркадий Станиславович! Пусть себе живёт зверушка.
  - Эт-то ты меня, Петрович, гневишь.
  Бах-бах! Пороховой гарью эхо стелется над долом.
  Бах-бах! Мимо…
  «Пиф-паф, ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой!» Но я-то живой! О-го-го-о-о! живо-о-ой! Прыжок за прыжком, лес всё ближе и ближе. Но смерть, чую её костлявую, висит за моей спиной.
  Прыжок…
  Бах-бах!    
  Что это?.. Невероятное ощущение лёгкости… Невообразимое состояние нереальности…  Немыслимое чувство всепрощения…
  Бах-бах! Холодный поцелуй смерти горячим свинцом приникает к моему затылку…          

  - Аркадий Станиславович! – это егерь, - да как же это вас угораздило!
  Стараюсь улыбнуться, но плохо получается, свинцовая стынь от булыжника проникает в затылок тысячью раскалённых иголок.
  - Не уберёгся…
  Егерь участливо, наклоняясь надо мной.
  - Давайте