На скрижали моего сердца

привлекли внимание находящихся в комнате. Умолк тихий гомон. Все посмотрели в нашем направлении.
  Стоя на ступенях, Костя соединил руки в замок перед собой.
  - Приветствую, друзья! Тысяча извинений за небольшую задержку, – спустился, быстро пожал всем руки и представил меня: - Мой друг из Якутии, Аркадий. Прошу любить и жаловать!      
  Церемония знакомства прошла быстро.
  - Аркадий!
  - Гоша!
  - Аркадий!
  - Митя!
  - Аркадий! И так далее.
  Помимо нас россиян присутствовало два поляка-художника Лешек и Рышард, и немец, писатель и сценарист Курт.
  Банщик-Кеша подождал, пока мы усядемся, резко снял крышку с глиняного сосуда (позже Костя сказал, что это кухоль для браги), раздался характерный хлопок и над горлышком показался лёгкий дымок. В ноздри сразу же ударил знакомый аромат. Наполнил аккуратно братину, чтобы не расплескалась драгоценная жидкость, в которую вошло три литра игристого напитка, поставил на стол, сказал, мол, отдыхайте, гости дорогие. Возникнет надобность в напитке, звоните – указал на шёлковый шнур с золотой кистью на конце, уходящий в деревянную стену.

                                                           34

  Вернулись в номер около трёх пополуночи.
  В прихожей Костя похвалил, мол, держался молодцом. Ни разу не пропустил братину с брагой. Разговор поддерживал со всеми, слушал внимательно. Сказал, что мои рассказы о водителях-дальнобойщиках очень понравились Курту и он хочет встретиться, чтобы их записать.
  Перед тем, как завалиться спать, ещё раз набрал номер Жемчужины. После коротких гудков послышалась песня, от слов которой в груди сжалось и учащённо забилось сердце:

                                                  Аннушка, Аннушка, вот уже настала,
                                                  Аннушка, Аннушка, новая весна.
                                                  Аннушка, Аннушка, если бы ты знала,
                                                  Аннушка, Аннушка, как ты мне нужна.

  Проснулся от некоего толчка в плечо, будто кто-то невидимый шатаясь, пересекал комнату и нечаянно опёрся на меня. Открыл глаза. В комнате царил лёгкий полумрак. Через шторы скудными порциями лился блёкло-жёлтый свет фонарей. Нашарил рукой на столе часы и посмотрел время. О-го-го! Весёленькое времечко: шестой час утра. Ни тяжести в голове, ни во рту неприятного вкуса, свойственному быть после долгого и активного алкогольного возлияния накануне. В голове пустота и чистота, как на земле в первый день творения. Мысли, как первые моря и реки, появились позже.
  В первые мгновения хотелось раствориться в потоке сознания и унестись вместе с ним куда-нибудь за горизонт послезавтра наступившего вчера находясь на гребне волн.
  Снова набрал номер Жемчужины и замер в ожидании. Пошёл вызов, и внутри всё возликовало! Но после первого гудка вызов прекратился и послышался знакомый рефрен «абонент вне зоны доступа».
  - Ну, что ж, Аннушка, на нет и суда нет, - прошептал вслух и снова обратился к часам.
  Оказалось стрелки передвинулись всего-то на семь делений. Соблюдая осторожность, выглянул в гостиную. Дверь в комнату друга была плотно затворена. Быстро принял душ, оделся и вышел в коридор.
  На посту встретила с улыбкой, будто и не спала, Надежда.
  - Чай или кофе? – поинтересовалась она.
  Поскребя ногтями, заросший подбородок осведомился, где находится тир, если он вообще предусмотрен здешними правилами. Надежда показала на стену, где висела схематическая карта Раздолье и указала на длинный параллелепипед. «Тир, - кратко сообщила она, - и здесь же инструктор по охоте». «Так он, наверняка, спит, - сказал ей, - что ж его из-за меня будить, что ли в такой ранний час?» Надя шевельнула кокетливо бровками и сказала, что именно в ранний час и самая охота. И напутствовала меня лучезарной улыбкой.          
  Под утро ударил морозец. Искристый иней покрыл траву и деревья, украсил крыши домов и теремов.
  Выйдя на улицу, замер в некотором восхищении перед красотой открывшейся картины. Свежий морозный воздух студил дыхание и с губ срывался лёгкий парок. Тоскливое чувство захлестнуло меня снова. «Эх, - думаю, - а ведь дома-то наверняка первый снежок выпал». Но отбросил прочь хандру и целенаправленно пошёл в тир.
  На пороге тира стоял приземистый мужчина в серой стёганой куртке, штаны ей в тон заправлены в высокие сапоги. На голове вязаная шапочка с оленями. Заслышав мои шаги, он обернулся, и мы  одновременно поздоровались. Он представился дежурным егерем, Ефимом Семёнычем; я назвался по имени.    
  - Не спится? – поинтересовался он.
  - Выспался, - тотчас отвечаю ему. - Кощунственно в такую погоду спать.
  - Полностью с вами согласен, Аркадий, - откликнулся он. – В прежние времена на утренней зорьке только и ходили поохотиться. Пока туман не сошёл с холмов. Есть, понимаете, некая таинственная составляющая во всём этом совершенстве, окружающем нас.
  - Добавлю, мистическая составляющая,- вставляю своё слово, что очень положительно воспринялось егерем. – Думаю, Иван Сергеевич именно в такие часы и задумал написать «Записки охотника».
  - Любите классику?
  - Со школы как-то пошло, и остановиться не в силах, - и процитировал несколько строк:

                                          Утро туманное, утро седое,
                                          Нивы печальные, снегом покрытые.
                                          Нехотя вспомнишь и время былое,
                                          Вспомнишь и лица, давно позабытые.

   Лицо егеря расплылось в улыбке.

                                          Вспомнишь обильные, страстные речи,
                                          Взгляды, так жадно и нежно ловимые,
                                          Первая встреча, последняя встреча,
                                          Тихого голоса звуки любимые.

  Прочитал выразительно и он.
  - Сколько романтики и сколько невысказанной грусти по ушедшему!..
  - Да, - подтверждаю, - на это способны только классики.
  - Отрадно, что в нашей сумасшедшей жизни встречаются люди, небезразличные к вечным ценностям. Ну, что ж, давайте определимся, вы просто разрядитесь, постреляв в тире по мишеням, что тоже, несомненно, доставит хоть какое-то удовольствие, или, всё-таки, рискнёте с ружьецом да с русской борзой прогуляться по туманным долам, - поставил он меня перед выбором.
  По мишеням можно в любое время выпустить десяток-другой пуль, взвешиваю слова егеря, любителя русской классической словесности, а вот выпадет ли ещё шанс, да чтоб так благополучно слились обстоятельства, вопрос. Егерь молчал и терпеливо ждал моего ответа.
  - А знаете, - машу рукой, - с ружьишком да с борзой прогуляюсь по туманным долам! Именно – прогуляюсь! Тут вы, Ефим Семёныч, точно подметили. Не жаждой охоты, будучи обуян, а прелестью природы насладиться.
  После краткого инструктажа, егерь выдал патронташ с патронами, вертикалку.
  - Отечественный ТОЗ, - начал объяснять он, - хорошо пристреляно. Патроны…
  Перебиваю Ефима Семёныча, мягко и настойчиво.
  - Семёныч, озвучил ведь, просто прогуляюсь. С собакой.
  Егерь тяжело вздохнул
  - По поводу собаки, - и ушёл в соседнее здание, откуда доносился собачий лай.
  «Псарня, - подумал я, - а выглядит как жилой дом».        
 Вернулся Семёныч пару минут спустя, ведя на поводу пса.
 - Прогуляюсь один, - заявляю егерю, что принесло ему облегчение.
 - Хозяин барин, - спокойно ответил Семёныч и направился в псарню.

  Сразу за псарней, вниз по холму, покрытому заиндевелой травой, скользя подошвами по склону, спустился в ложбину. Потянуло сырым ветерком. Поёжился, вздрогнул плечами и, не придерживаясь определённого маршрута, пошёл, как говорили встарь, куда глаза глядят. Пополз туман. Молочно-белыми клочьями. Казалось, он появляется ниоткуда, глядь, где было чисто, там вдруг заколыхалось облачко и полетело, полетело, полетело, медленно скользя над сонною землёй.
  Рассвет занимался медленно. Серые сумерки сменились глубоко-фиолетовым окрасом неба, плавно сменяется серо-голубым тоном. Непродолжительное дрожание цвета и на короткий миг, будто где-то кто-то вырубает рубильник, опускается пронзительная темнота и во всей красе сразу же загораются лазоревые небеса. И всё: ночь уходит, становятся короче тени, всё больше появляется светлых тонов и оттенков. Просыпается природа. Раздаются птичьи голоса. Появляются посторонние звуки, доносящиеся из степи. Дальняя кромка леса по верхнему гребню макушек розовеет и … снова тёмный лес вдали маячит, скукою осенней напоён.
  И всё-таки, как ни стерёгся, как ни смотрел под ноги, если суждено упасть, в воздухе не повиснешь.
  Правая нога соскользнула по склону, и я со всей силы, подтверждая существование гравитации и каких-то там законов Ньютона, ударился спиной о землю и устремился вниз. В конце удачного приземления треснулся затылком о булыжник, как нельзя, кстати, ждавший именно меня. Шапка удар не смягчила, слетела во время пируэта и, как водится, из глаз искры в ушах звон.      
   Кто-то настойчиво пытался меня достать и далеко не мирными способами. Метод, избранный доброжелателем, носил противоположный знак милости и благорасположения.
  Бах-бах! Резкие раскатистые звуки колокольным звоном расплёскивались в утреннем морозном воздухе.
  Бах-ба-бах! Тягуче-раскатисто, с тревожным треском, растекаются волны звуков по округе, пугая всяческую живность.
  Кто-то очень сильно воспылал ко мне невероятным обострённым чувством. Вон как палит, не жалея патронов. И тотчас, подтверждение моих догадок, раздаются пьяненькие крики: «Ату, его суку!» «Бах-бах!» «Не жалеть патронов! Сделайте из косого решето!»
  Ах, вот в чём дело!.. Косой… да это же я! Угораздило!
  - Левее бери! Стреляй, не мни мудя!
  Бах-бах! Свинец раскалёнными клиньями крошит морозный воздух.
  Бах-бах! Мелкий инистый порошок покрывает шёрстку.
  Куда же я бегу? Подпрыгиваю на сильных задних лапах вверх, не смотря на опасность быть подстреленным, и, зависнув на мгновение, умудрился окинуть близлежащую местность внимательным быстрым взглядом. Там, вдалеке лес. В нём спрятались соплеменники. Зайчиха, зайчата. Что ж, мне выпала ответственное задание увести в сторону противника. Ну, мы ещё поборемся: и за себя, своя рубаха ближе к телу, и за остальных. «Не вешать нос, косые собратья!» - как могу громче, перекрикивая ружейные выстрелы, кричу в сторону леса. Мне показалось, или, в самом деле, оттуда донеслись крики в ответ. Ну, да ладно! Вперёд, косой (подбадриваю сам себя), бояться ли смерти на смерть идущим!  
  Бах-бах! Ба-бах! Горячий свинец – холодный поцелуй смерти и вмиг от кончиков ушей до куцего хвоста на серой, не полинявшей к зиме шкуре, повисают прозрачные капли – слюна изголодавшейся ненависти.
 Бах-бах! Ба-бах! А в лесу-лесочке помимо зайчихи, четыре сыночка и лапочка дочка. Господи, всемилосердный заячий Господь, отведи от меня своею лапкой завистливую смерть! За что сие наказание? Или это ты так проявляешь свою любовь?
  - Да стреляй же ты, мудотряс! Да не так, не так! Чуть впереди косого стремись послать свинец.
  Бах-бах! Что на меня нашло, я увидел свой конец, размозженную свинцом голову, разбросанные глаза, с тупым созерцанием вечности смотрящих в лазоревую высь, принимаю влево, заносит, кувыркаюсь влево, наматываю на себя сор. Лучше сор, чем свинец. А рядом фонтан земли взлетел вверх вместе с корнями травы. Про-о-о-онесло!
  - Уже получше. Молодец! Теперь возьми правее…