старины, как и все другое. Вас и терпят.
Шутник, правда, чуть было не заработал на орехи от проходившего мимо ветерана-погранца. Тот контузию получил на южном рубеже Содружества, когда «духи» на них воду из озера спустили, а потом камнепад устроили. Такая диверсия, что едва спаслись, а он молчуном сделался. «Мумка» оскорбила не только его, но и уборщиц, добросовестно наводящих чистоту в подуличных переходах. Их так иногда пьяные называли, перефразируя сокращенное название их ООО. Ветеран был навеселе, и хитрый острослов вовремя скрылся. Зато пограничник задержался возле бомжа, хлопнул по шубе своей лапищей и угостил бродягу пивом. Крепким, самым мужским, с изрядной долей алкоголя. Некто обрадовался, радостно закивал. Он соглашался со всеми и во всем, и это его выручало. Конечно, он тоже контужен.
Мумка прилежно собирал бутылки, банки, ему везло на мелкие монеты, ценимые за отменный металл. Смывался по первому окрику охранника или знаку милиционера дяди Степы. Постовой ростом до михалковского не дошел, но все имел. Несанкционированная торговля осуществлялась, если он «поставил». От цыган, кавказцев и тех же бабуль с ягодами он имел свой навар. Боялся одного лишь полковника из УВД на метрополитене. И всегда чувствовал проверку.
Застолбившая данную территорию возле станции метро живописная компания бродяг знала свое место. Они, как и расположившаяся рядом собачья свора, отгоняли чужаков, облаивали и, если целы, скалили зубы. Погрызут строптивого, особенно ухоженного, бывшего домашнего пса. Обнюхают течную сучку, но ей тоже мало не покажется. Дело в том, что здешняя свора навсегда порвала с порочным поганым сексом.
Их вначале отловили, потом изучали. Агрессивных тихо усыпили, отправили на мыло. Добрых псов кастрировали, сучек стерилизовали и отпустили с миром истреблять ворон и крыс в Москве. И зажили собачки не хуже библейских Адама и Евы до совершения смертного греха. Эдем, а не скверик и теплый переход перед спуском по эскалатору к поездам. Иные псины даже к вагонам проникали, катались, выпрашивая подачки. Виляли хвостами перед теми, кто кормил их. А таких было много. Облаивали домашних, заевшихся собак, обнюхивали щенков. Не сразу решали, допустить или нет в свое сообщество. Если ты еще не кастрат, то держись от нас подальше. Между особями разного пола появлялась самая большая, еще Данте восхищавшая, платоническая любовь. В холода они трогательно возились, грелись, расположившись, тесно прижавшись друг к другу.
Шимка, дворняжка-эгоистка, неплохо пристроилась возле охраны. Кормили рыжую красавицу и торгующие, и охраняющие метрополитеновцы. Особенно ночные рабочие и мастера. А бомжи им иногда завидовали, но кушали, если уж совсем припрет, только хозяйских упитанных породистых собак. Выкрадывали глупых, ловили потерявшихся.
- Мумка, иди ко мне! – безработная, бездетная Маня выступала в роли попечителя несчастного. Она была образованна и богата до своего падения и пришла в компанию не с пустыми руками. Она и сейчас выручала всех, доставала средства пропитания только ей одной известными способами.
- Мой парень, никому не отдам, - опустившаяся, вовсе не старая женщина еще помнила, что когда-то была дамой. – Начнем с бритья и прически. Не дергайся, малыш! Оставлю тебе усики и бородку. Фу ты, как Карл Маркс сейчас! Это несовременно, вредно для нашего дела. Кто избавил от харизмы основателя марксизма? Что, не знаешь, и никто не знает. Следовательно, в двойники Карла нам двигаться не стоит. Но в кого? На Горбачева ты не потянешь.
- М… м, – кивал Мумка.
- Очень ты мне помог подсказкой, щетинистый свин. Что дергаешься, тебе это не по нраву? Ты, главное, кричи этим Полифемам, что ты никто. Одиссея спасло то, что так ответил одноглазому великану. А ну, скажи: я – Никто! Да-да, Некто – это глупо. А вот Никто… По слогам, дорогой.
- Ни-кк-то, - силился выговорить Мумка, а она награждала его кусочком сахара или щепоткой соли. Уроки давались трудно, случись проверка из отдела народного образования или посещение завучами перед аттестацией, преподавателю не видать бы высокого разряда, как своей скульптуры среди пирамид марсиан.
- Ты не Пятница, я не Робинзон. Острова нет. Человек – это остров. Удивительный остров. И его, словно море, окружает киш-мир. - Откуда слова, она не помнила.
Она ухаживала, нянчилась с ним, как с ребенком.
- Подкидыш ты мой! Так под кого тебе имидж сделать? Облик знаменитого двойника кормит не хуже написанной картины или снятого фильма. У тебя восточный склад лица, но отнюдь не кавказский. Кто-то был на тебя похож. Главный Воитель или погибший недавно президент? Хорошо, мой мальчик.
Невзначай, а может, и намеренно ее пальцы скользнули вниз, в его штаны, и задрожали, найдя там нечто ценное для современных обладателей усов и бород. То, что виагрой на время восстанавливают.
- Тверд и внушителен! И это меняет дело. Придется побыть у тебя мамкой. Но пока ты только мой. Я должна вкусить.
Маня уводила его подальше и наслаждалась, делая с ним то, что ей хотелось.
- Ты обрезан, дорогой? – это открытие окрылило бомжиху. – Мусульманин или еврей? Хотя, никому этого знать не дано. Понял? Богатой неудовлетворенной еврейке будет приятно, если я доставлю ей единоверца. И хинди с Востока раскошелится, оценив твои внушительные, всегда готовые брать «на караул» достоинства. Только придется тебя мыть и переодевать для каждого посещения. И мне представать перед знакомыми бабами Марфой Петровной. Я ведь антиглобалистка еще прежней закваски. За права боролась, вот и напоролась. Нет, не на твоего мальчика, - она гладила ему промежность. – На неприятеля. Психушка. Как в старое, совковое время. Нас разогнали, потом выловили поодиночке. Ох, Мумка! Я удрала, скрылась в толпе люмпенов. Но я борец, и ты меня вдохновляешь. …Ох, ох!
Его больше не пугали старинный грохот трамваев, громкие объявления дежурного по станции. Он начал кое-что понимать. Общение с незнакомыми женщинами, очень приятные, оставляли у него в памяти отдельные словосочетания, а то и целые фразы. Запомнил что-то про субаренду, куда его сдавали.
- Язык любви самый эффективный, - Маша отпиралась от человека в форме, требовавшего свои проценты за сводничество. Неужели она была неосторожна? Отстегнуть вымогателю за «крышу»? Хотя его потом же можно будет подловить на этом. Мелкие коррупционеры жадны. Бросаются на блесну, как щурята. Это ее бывший хахаль, заядлый рыболов, еще говорил. Но с ментом не столкуешься.
- Пес ты поганый! – она огрызается новому охраннику палаток, гнавшему всех из переходов. – Убери свой прибор, умник! Шимка, Тимка, Нинка, Мурзик, Чебурашка, валим отсюда. Я уведу собак с собой, останешься без сторожей, подлый глобалист! Спишь, гад, ночью, собачки за тебя служат.
Замахнулся на нее охранник, а Мумка вдруг бросился на ее защиту, так зубами вцепился в черный рукав, как иная собака не сможет. Они-то, четверолапые, хвосты поджали. А этот не побоялся, да еще крикнул долгожданное:
- Замочу, козлина безрогая! Не трожь маму! А я Никто! Скажи, что Никто виноват. Я все рассказать.
Маня силой увела защитника от покусанного стража. Такие выходки добром не кончаются. Кусачая дворняга – это бешеная, а зубастый, слюнявый бомж – сумасшедший той же вредной масти. Надо им срочно менять место, укрывать ненаглядного. Пока она размышляла, произошло судьбоносное решение для всех вольных и беспаспортных. По ее части, ведь она все еще антиглобалистка.
Когда-то, несколько лет назад, зафутболили профан-депутаты под столы несколько законов. Их автор, некий депизбранник, бывший милицейский генерал. Он предлагал то, что было неприемлемо. Бомжей – на учет, молодых – к ответу за осознанное тунеядство! Трудиться под принуждением?? Но ведь это надругательство над свободой личности! Урон ельцинской демократии!
Вспомнили вовремя. Содружество росло, как на дрожжах, всякие беженцы и халявщики лезли за сытным куском. А рабочих рук не хватало, а от этих шла зараза. Решили-постановили: облава не сулила ничего хорошего. Права личности ущемлялись.
- Загребут нас, Мумка, - сокрушалась Маня. – Как пить дать, в цепи и на рудники. Я-то легализуюсь, паспорт припрятан. Если что – в психушке объявлюсь, вроде и не исчезала. Но ты!?
За нее решили проблему другие. Один отвлек ее, а двое, с виду дипломаты с Востока, взяли Мумку под руки и увели. Маня опомнилась, кинулась вдогонку, подлец охранник ногу подставил. А поезд набирал скорость.
- Эсэсовец, пес драный! – ее крик запоздал. Никто не пришел на помощь. И кому до нее дело, до этой грязной побирушки? Остальные-то попрятались, переоделись.
Но Мумка не пропал. Его посадили в поезд. Целый эшелон дембелей из столицы России набралось. Нелегалов выдворяли за пределы главной республики, определяли им черту оседлости, по месту предполагаемого основного адреса. Особенно не церемонились.
Таджики, афганцы, туркмены знали, что еще могут вернуться легальными мигрантами, найдется занятие. Но вот он, человек без родины и специальности… Как он попал в вагон? Хотя им лучше помолчать. Те трое, что водворили молчуна на полку, могли кое-что с шеей сделать. Таких чувствовали, распознавали и без слов. А уж несколько фраз, произнесенных серьезными земляками на трех языках, заставили несговорчивых потесниться. Он поедет со всеми, и его встретят, где надо.
Они потеснятся, но будут глухи и немы. На рубежах Содружества все еще неспокойно. Подальше бы от этого, но желательно с семьями. Делать приглашения, оформлять документы и снова в богатую Россию.
А этого, не знавшего языка, а значит, чужого, опекают те, что крови не боятся. И поэтому его лучше не тормошить, терпеть запах загона. Ведь его наверняка оттуда и вывели для каких-то серьезных шайтанских дел.
7. – Не рыпаться, есть другие записи…
Их взяли тепленькими, в кроватке, где двое красавцев мужского пола лежали обнявшись. Конечно, голубизна двух братьев-стриптизеров не такой и грех; на южном побережье Евросоюза на подобные забавы смотрели сквозь пальцы. Лишь бы представители сексуального меньшинства могли щедро заплатить за свою неприкосновенность. Эти мулаты, осветляющие себя по мере необходимости, были не бедны, но их бизнес, в случае огласки, мог серьезно пострадать. Ведь женщины, любуясь обнаженными телами, обращали внимание и на то, что считалось особенным мужским достоинством. Это не только сильные руки, мастерски выполняющие в кабинке эротический массаж. И не только росписи на коже, возбуждающие во время особенных движений. В них видели, прежде всего, секс-символов, увлечение друг другом могло отпугнуть
