Песнь о Постороннем

обстоятельные пояснения, к чему ситуация совсем не располагает. Эх, будь Тарталья хоть не-много посообразительней, как размахнулся бы он тогда мечом, и разбойники разбежались бы, словно суслики от ястреба.  
– В данный момент они никуда не собираются разбегаться. Скорее наоборот, – сказала умная птица.
– Так что же нам теперь делать? – забеспокоился Труффальдино.
– Попробуем что-нибудь придумать, – сказал Удивительный Дрозд, а потом громко крикнул:
– Стойте! Совсем забыли!
Удивились бандиты, услышав говорящую птицу.
– Что забыли? – спросил Тарталья, тоже удивившись (он как раз излагал своему спутнику ос-новные идеи Спинозы).
– Под тем деревом, где мы отдыхали два часа назад, остался забытым мешок драгоценных кам-ней, который подарил вам король Дерамо.
– Какой мешок? – ещё больше удивился принц. – Да я ни мешка, ни короля в глаза не видел.
– Ах, сударь, – вмешался смышлёный слуга. – Ведь говорил я вам вчера вечером, что не надо столько пить. Вот вы всё и позабыли. И про чудесные драгоценности, теперь вижу, никак не можете вспомнить.
– Это верно, – сказали бандиты, – как напьёшься, ничего потом не припомнишь. Кто наливал, с кем дрался, кто тебя стукнул по голове – всё, как в тумане.
Тарталья растерянно посмотрел на оруженосца, а потом обратился к Удивительному Дрозду:
– А ты что скажешь?
– Я думаю, что нам следует вернуться и поскорее забрать наше сокровище, – рассудительно сказала птица, – пока его не похитили нехорошие люди. Ведь не все прохожие так милы и любезны, как наши спутники.
– Правильно, правильно, – стали говорить бандиты. – Мало ли какой народ по дорогам шатает-ся? Глядишь, и на подлинных преступников, даже настоящих злодеев, наскочить можно. Этот край вообще ненадёжный. Как говорил один философ, колодец отравлен, если из него пьёт недостойный.
– Хорошо, – сказал предводитель шайки, – про Спинозу я дослушаю позже, а сейчас сам схожу за мешком, чтобы зря не утомлять высокоучёных путешественников. И пусть дорогу мне покажет эта птица.
– Ну уж нет, – зашумели бандиты, – мы тоже хотим за мешком пойти. Так будет лучше, намного лучше, потому что всякое бывает.
Уж эти ребята хорошо знали друг друга.
Тарталья только глаза таращил и ровным счётом ничего не понимал.
– Не будем препираться, – сказал дрозд. – Всем найдётся занятие. Так что все – за мной! А там посмотрим.
И быстро полетел обратно.
Бандиты побежали вслед.
– К счастью, веселье беззаконных кратковременно и радость лицемера мгновенна, – процитиро-вал Иова многознающий Труффальдино (он никогда не упускал случая щегольнуть своей памятью). – А теперь, ваше сиятельство, давайте хорошенько пришпорим наших скакунов и поскорее уберёмся отсюда.  

– Неужели бандиты так наивны? – спросили слушатели и недоверчиво посмотрели на Посто-роннего.
– В этом нет ничего странного, – ответил тот. – Человек вообще – вещь слишком несовершен-ная, и ничего нет нелогичного в том, что ворами и грабителями становятся совсем уж далёкие от вос-хищения персоны, главным образом – неумные и неумелые люди, неспособные к созидательному труду. В большинстве своём это бездарные тупицы и никчемные нахалы. Так что нечего удивляться, когда выясняется, что все они сильно обойдены умишком.
– Неужели среди преступников не встречаются умные люди? – подивился народ.
– Возможно, вам в это трудно поверить, но это так. Конечно, преступники не называют себя ду-раками. Даже наоборот: самыми умными себя любят считать. Это оттого, что без труда обманывают недальновидных людей, и насилие им тоже легко удаётся. Успех заманчив, и все нарушители законов с превеликим удовольствием предаются своему малопочтенному ремеслу. Но по большому счёту все они основательно глупы, потому что сами лишают себя настоящего дела и настоящего самоуважения. Их извиняет лишь то, что они принимают себя единственным мерилом разума. Вот в этом и состоит их главная ошибка, точнее – главная глупость.
– Мы не можем с тобой согласиться, – сказали богатые жизненным опытом слушатели. – Нам кажется, что мы ещё глупее.
– Очень жаль, – ответил Посторонний.

ПЯТАЯ СКАЗКА ПОСТОРОННЕГО

 Есть люди, способные слышать голоса, давно отзвучавшие. Ветер, играючи, унёс эти звуки с со-бою, шёпот листьев впитал их и качнулись звёзды, увлекаемые ими.
 Ничто, достойное называться лучшим, не исчезает безвозвратно, не рассыпается в прах. Так, драгоценный камень покоится без движения в глубинных, недоступных,  непотревоженных пластах, пока смелая рука рудокопа не извлечёт его на свет. И тогда он возвращает миру своё сияние, бережно хранимое миллионы разрушительных лет.  
Такие слова говорил Посторонний. Не всем они были понятны.
Счастливо избежав неприятного общества корыстолюбивых бандитов, Тарталья и Труффальди-но продолжили свой путь в направлении, одним только им известном, и встретили благонравного с виду старца. Он сидел на большом валуне, принесенном сюда ледником в те давнишние времена, о которых мы знать ничего не знаем, устало положив на простенькие гусли худые, обтянутые перга-ментной кожей руки. Его голубые глаза так много повидали, что совершенно выцвели. И глядели они теперь не вокруг себя, а всё больше в собственную душу, где сохранилось так много пережитого.
– Здравствуй, старче, – приветствовали его молодые люди, снимая шапки.
– И вам тоже желаю здравствовать, – откликнулся музыкант и тихо коснулся струн.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Тарталья.
– Ищу слова и звуки. Они прилетают ко мне из прошлого, давно угасшего в умах людей, они прилетают из того времени, когда на земле жили герои.
В те времена, о которых я так люблю вспоминать, на земле жили также и опасные чудовища: химеры, вампиры и великие змеи. Без них мир был бы скучен и неинтересен, потому что, если нет змеев, химер и вампиров, герои совсем не нужны. А если нет героев, тогда и в чудовищах подлинная необходимость тоже полностью исчезает.
– Учёные называют это диалектикой, – тихо шепнул Труффальдино.
– В то славное время, о котором я веду свою речь, всё-таки была одна беда: героев оказалось слишком много, а химер и прочей нечисти на всех не хватало. О, сколько вдохновенных юношей мечтало испытать свою судьбу в отчаянной схватке с каким-нибудь ужасным зверем! Но мало кому удавалось проявить силу своего духа и крепость своей руки в беспощадной битве с грозным против-ником. Ведь этого противника совсем не просто было отыскать.
И не было в то время на свете девушки краше, чем единственная дочь старого Сигурда. Она бы-ла прелестна и превосходила всех своих сверстниц ростом. Тот, кто хоть раз увидел светлые кудри юной Эммелины, её смеющиеся синие глаза и рубенсовскую прозрачность кожи, кто хоть раз залю-бовался её лёгкой походкой – когда она шла, то казалось, что её ножки не касаются земли, – тот сразу же и навеки терял свой покой.
Но сердце красавицы, как это ни печально, оставалось нетронутым. Не потому, что девушка от природы была холодна – о нет, она вовсе не была холодна! –  а от того, что увлечённые ею джентль-мены в своём большинстве были неотёсаными, как свежеспиленные стволы, драчливыми, как козлы после самой лёгко выпивки, и к тому же глубоко равнодушными к классической музыке. Легко дога-даться, что при всех своих талантах (нам неизвестно, в чём они состояли) все поклонники Эммелины совершенно не были знакомы с тонким искусством нежного ухаживания. Так что их шансы достичь успеха были ничуть не больше чем у балерины, вознамерившейся взойти на пуантах на вершину Эвереста.
Один только молодой человек по имени Элвин сумел привлечь внимание покорительницы сер-дец, потому что умел писать трогательные стихи.
В том, что влюблённый юноша, не оценив своих возможностей, бросается в пучину поэзии, нет ничего противоестественного (с нашей точки зрения). Но мир так устроен, что у большинства домо-рощенных поэтов стихи, по совершенно необъяснимой причине, выходят по форме безнадёжно коря-выми, как ствол карельской берёзы, а по содержанию плоскими, как поверхность бильярдного стола. Элвин же был в достаточной мере одарён и быстро научился подбирать вполне созвучные рифмы. При этом он безукоризненно выдерживал размер стиха, что является совсем уж большой редкостью для самодеятельных поэтов, и даже проявлял определённую изобретательность в композиции строф. И если бы смысл его лучших творений не оставался непробиваемо тёмным, их можно было бы по-считать совсем недалёкими от совершенства.
Одно из стихотворений Элвина очень понравилось Эммелине, хотя в нём она поняла только первую, четвёртую и частично пятую строки:
                                                       Мокрые тучи нависли,
                                                       Множатся тёмные мысли,
                                                       Мечутся чёрные мухи.
                                                       Грудь наполняют тоской.
                                                       Синие томные очи.
                                                       Ночи, безумные ночи.
                                                       Тонкие шорохи глухи.
                                                       Тени висят надо мной.
Но при всей оригинальности строф стихи остаются стихами, а химеры – химерами. То есть, сти-хи и химеры не являются взаимозаменяемыми, отчего возникает множество неудобств.
– Мой милый Элвин, – говорила Эммелина, – твои поэзии, вполне возможно, настолько пре-красны, что английский лорд Байрон, если бы он дотянул до наших дней, почёл бы за счастье поста-вить под ними своё имя. Однако ты пока ещё не стал героем. Поэтому тебе следует  как можно скорее отложить в сторону своё талантливое перо и мужественно победить какую-нибудь извергающую смертельный яд химеру. Можешь заодно отправить на тот свет десяток кровожадных вампиров или, на твоё усмотрение, злобно шипящих змей. И тогда все преграды союзу наших сердец рухнут, как некогда рухнула довольно высокая вавилонская башня.
– Дорогая Эммелина, – отвечал ей молодой поэт. – Нет на свете человека, который ретивее меня рвался бы в кипящий бой. Само небо готово звонко откликнуться на удары копыт моего стремитель-но мчащегося воодушевления. Но где мне взять подходящую химеру или хотя бы полдюжины вам-пиров? И змеи мне тоже уже давно не попадаются. Всё больше мелкие ящерицы и неповоротливые ежи.
– Разве это моя забота – добывать тебе противников? – резонно возражала юная дева. – Ты сам должен проявить в этом деле энергию, настойчивость и смекалку. Я полностью уверена, что у тебя достанет силы и мужества, чтобы заставить дрожать любых демонов.
Увы, не хватило бедному Элвину то ли настойчивости, то ли смекалки, то ли простейшей спо-собности к сыску, но героя из него так и не получилось.
Зато рыжий Эрик, притащил однажды издыхающую химеру и широким жестом швырнул её к ногам прекрасной Эммелины.
И стала с той поры честолюбивая Эммелина хозяйкой в большом доме Эрика.
– Надеюсь, после этого она хотя бы предложила Элвину свою дружбу, – сказал добрый Тарта-лья.
– Нет, она не сделала этого, – ответил старый гусляр. – В каждой женщине присутствует одно-временно жалкий раб и беззастенчивый тиран. По такой причине женщина совершенно неспособна к дружбе; в лучшем случае она знает лишь любовь.
– Я много раз пытался понять, – признался принц, – насколько умны женщины. Но мне