Беспечные и спесьеватые

        (Н.В.Гоголь  «Женитьба»)
    - Учитель, мы пришли спросить вас, для чего создано такое странное животное, как человек?    - Во что ты вмешиваешься? – сказал дервиш – Твоё ли это дело?    - Но, преподобный отец, - сказал Кандид, - ужасно много зла на земле.     – Так что же? – сказал дервиш, – Кому до этого какое дело? Когда султан посылает корабль в Египет, заботится ли он о том, хорошо или худо корабельным крысам?      - Что же делать? – спросил Панглос.      – Молчать, - сказал дервиш.     – Я льстил себя надеждою, - сказал Панглос, - побеседовать с вами о следствиях и причинах, о лучшем из возможных миров, о происхождении зла, о природе души и о предустановленной гармонии.     В ответ на эти слова дервиш захлопнул у них перед носом дверь.     Вольтер  «Кандид» (1759), пер. Ф.Сологуба.     (Панглос и Кандид у «лучшего философа Турции»)                                          

   В этой пьесе и её судьбе много странного. Начнём с того, что Гоголь работал над ней около десяти лет (читал друзьям, снова возвращался к её переработке), а она воспринята довольно равнодушно, как безделица какая-то.
    Попробуем подобраться к ней, исходя из того, что занимало Гоголя непосредственно перед тем, как он начал работу над «Женитьбой», и чему посвящены «Вечера на хуторе». Тем более что и там довольно много говориться о любви и браке, а Иван Фёдорович Шпонька – несомненный предшественник Подколесина (как и его тётка – Кочкарёва).

          БЕСПЕЧНЫЙ СОЛОПИЙ ЧЕРЕВИК
Блажен народ, который полн / блачестивой веры к Богу! … / О росский бодрственный народ,/ отечески хранящий нравы!              
Г.Державин  Вельможа
Не винен Ты, что мы создали / Себе из рая страшный ад.                                Я.Княжнин Стансы Богу

     Важная мысль Гоголя достаточно выпукло, с нажимом продемонстрирована в «Страшной мести»: потомки не только несут крест собственных грехов, но и расплачиваются за грехи и преступления предшествующих поколений. 1  Эта идея определённым образом отразилась позже в реплике Чичикова «не оставить потомкам ни честного имени, ни состояния» (сама конструкция фразы намекает на то, что прибавить состояние к честному имени удастся очень немногим) …
    Повествование («Вечера») ведётся от лица двух типов рассказчиков: от человека книжной культуры (включая Степана Ивановича Курочку и автора двух предисловий, с демонстративной условностью изображающего «пасичника») и от народных сказителей – слепого бандуриста («Страшная месть») и дьячка Фомы Григорьевича. Степень приобщения последнего к европейской культуре Гоголь обрисовывает с предельной полнотой: Фома Григорьевич не сморкается в полу своего балахона, как иные дьяки, а, высморкавшись в платок, торжественно складывает его обратным образом «в 12 частей». «Вечера» выстроены очень строго: за каждым из четырёх рассказов «от книжников» контрапунктом следует повествование «от сказителей».
     На первых же страницах книги Гоголь характеризует «наш край» как «православный». В сущности, вся книга – об этом самом «православии». Несколько  забегая вперёд, можно сказать, что вывод Гоголя отвечает позднейшей его формулировке: «Соотечественники, страшно!».
     «Край православный» … Не просто христианский, но истинно христианский … Например, отец Афанасий («Вечер накануне …») почитает католиков за врагов рода человеческого … Кроме того, Гоголь явно обыгрывает двойное значение слова «край» - и «местность» (страна) и «окраина» (Украина) православного мира. Так что далее он говорит не только о том, как обстоят дела с христианскими ценностями и добродетелями, скажем, на Миргородчине, но – и во всём  православном мире Российской империи.
    В самом начале книги, на первых страницах «Сорочинской ярмарки» нас  ожидает фраза, ключевая не только ко всей книге, но во многом – и для последующих текстов  Гоголя. Обнимающиеся Грицько с Парасей разогнали этим страх Черевика и заставили его «обратиться к прежней беспечности». Лукавство и остроумие Гоголя во всей их силе!  Бога эти люди не боятся, вот в чём беда!  Гоголь смеётся над «беспечностью» Черевика, которого отвлекли от «важных» разговоров о страшной нечистой силе, и плачет о подлинной его беспечности  -  Черевик совсем не думает о своей душе! Богобоязненного Вакулу мы увидим только в пятом по счёту тексте – в «Ночи перед Рождеством», да и там не всё гладко: Вакула сын ведьмы, знается с нечистой силой (как всякий кузнец, всякий художник, всякая креативная личность?). Чёрт и всяческая нечистая сила заполняют речь героев Гоголя. А Бога Черевик вспомнит (один раз!) очень нескоро и только для того, чтобы предъявить ему свои претензии. 2 «Господи, Боже мой, за что такая напасть на нас грешных! И так много всякой дряни на свете, а ты ещё и жинок наплодил!». Подобно Кандиду, Черевик усматривает изъяны в Предустановленной гармонии, заявляет свою рекламацию и (дело происходит на ярмарке), кажется, готов поторговаться … Черевик рассчитывает что-нибудь урвать себе в этом торге, совершенно не задумываясь о каких-либо своих обязанностях.
    Кум в «Ночи перед Рождеством» считает «развращением нравов» то, что никто не появляется в шинке угостить его вином (его собственный кредит уже иссяк) – очередная горькая усмешка Гоголя: слова в этом мире утрачивают своё истинное значение – верный признак хаоса, утвердившегося в их сознании.
    А что же пастыри? Они пытаются бороться с суеверием (отец Афанасий в «Вечере накануне», отец Осип в «Ночи перед Рождеством») как с  угождением сатане. Но у «книжников» об этом почему-то ни слова в двух их первых текстах («Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь»). А паства воспринимает эту борьбу с греховным направлением мыслей по-своему – как реальное противостояние (на равных) двух магических сил и предпочитает придерживаться в этом противостоянии роли нейтрального наблюдателя. Это касается и самого «сказителя» дьяка (!) Фомы Григорьевича. Он же Фома, сомневающийся, как и апостол, носивший это имя (Ио 20: 24, 27-29). «Эдакое неверие разошлось по свету!  Даже в ведьм не верят!». 3 В той же «Ночи перед Рождеством» (третьем тексте «книжника») впервые упомянута и церковная проповедь (отца Кондрата).
     «Народные сказители» высказываются о священнослужителях достаточно уважительно. У «книжников» позиция совершенно иная. В «Сорочинской ярмарке» два духовных лица: попович, огородами спешащий к чужой жене, как только она осталась одна, и прячущийся от разоблачения и расправы на полатях, и где-то среди декораций – его отец, аттестуемый исключительно размерами осуществляемых им поборов с паствы. Сколько-нибудь положительная характеристика священника появляется только в «Ночи перед Рождеством» - всё в том же «книжном тексте №3». Там же впервые (в «книжном тексте») упоминается о церкви, о её внутреннем убранстве и о том, что поселяне бывают в ней по воскресеньям.
     Теперь самое время обратиться к заявленной теме любви и брака, как она освещена в «Вечерах». В этих восьми текстах не упоминаются ни крестины, ни отпевания, но в четырёх из них молодые люди, полюбив друг друга, решают соединить свои судьбы. Что же происходит дальше? В «Сорочинской ярмарке», если даже допустить совершенно невероятное, что автор, уделивший столько внимания разным пампушечкам и товченникам, почему-то забыл упомянуть о венчании, то и тогда благолепие венчания просто некуда вклинить в эту чёртову кутерьму устроенного цыганами спектакля. «Гражданский брак» в селе начала  XIX века?!  Тогда подобный скандал совершенно единодушно воспринимался бы чуть ли не наравне с собачьей свадьбой. В «Вечере накануне» опять-таки не упоминается ни о каком венчании, да оно и там было бы совершенно неуместным из-за обстоятельств, при которых заключён этот брак. Только в «Майской ночи» мы, наконец, слышим (довольно казённую, впрочем) реплику головы: «завтра вас поп и обвенчает». Автор как бы через силу, наконец, уступает накопившемуся читательскому недоумению. Ну и конечно во всей книге нет ни одной благополучной семейной пары, им тут просто нечего делать.
     Раз за разом Гоголь буквально тычет нас носом в поразительный контраст между упоительной гармонией, царствующей в природе (в основном – восхитительные картины роскошного украинского лета) и удручающим непорядком в душах его героев.
     В «Сорочинской ярмарке» Гоголь довольно точно указывает время действия (это очень редко у него бывает, другой подобный случай обнаружим в «Женитьбе») – август, «лет тридцать назад». Первая часть «Вечеров» увидела свет в сентябре 1831 года, таким образом, мы оказываемся здесь в пору «дней александровых прекрасного начала»! … А это заставляет нас повнимательнее прочитать «Страшную месть» - о предках Катерины, о двух братьях-рыцарях Петре и Иване. Иван благородно отдал Петру половину громадного жалования, полученного за подвиги от короля Степана (Батуры, Батория?), но Пётр позавидовал успеху Ивана, убил Ивана и его младенца сына, чтобы одному владеть всем этим богатством. Значит, нам следует вспомнить, не случалось ли чего-нибудь похожего среди российских властителей, начиная, скажем, с последних Рюриковичей. ИВАН Грозный убил наследника ИВАНА же, ПЁТР Великий так же убил своего наследника, а бабуся императора Александра (ЕКАТЕРИНА!) с внучёнком за каких-нибудь 40 лет изловчились отправить на тот свет аж трёх императоров (ПЕТРА Последнего, ИВАНА Последнего, успевшего младенцем малость поцарствовать, … ; мужа, дальнего родственника, отца). Просто волосы дыбом встают от этой зловещей игры имён – и в истории, и в гоголевской притче (ко всему прочему – какая удивительная симметрия: прадед убил сына – правнука убил сын).
     Книга начинается с «проклятого места», где никакой путной торговли не получится, а оканчивается «заколдованным местом» - там что ни посади, обязательно вырастет какая-нибудь дрянь …
     Такая вот невесёлая историософия …  Это уже не какой-нибудь завалящий «скелет в шкафу», а именно как у Гоголя – целая пропасть, наполненная грызущими друг друга мертвецами. Так много преступлений, и так много лжи … 4
     Осенью 1801 года Лагарп советовал Александру всё же судить заговорщиков. Очень трудно представить себе, как бы выглядел такой суд, тем более – церковное покаяние … Могла ли Россия выдержать ещё и такое потрясение?

              БЕСПЕЧНЫЕ   И   СПЕСЬЕВАТЫЕ
        … соотечественники! страшно! … Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастанья и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от них подымутся … Россия несчастна от грабительств и неправды, которые до такой наглости ещё не возносили рог свой … повсеместное помраченье и всеобщее уклонение всех от духа земли своей … эти бесчестные плуты, продавцы правосудья и грабители, которые, как вороны, налетели со всех сторон клевать ещё живое наше тело и в мутной воде ловить свою презренную выгоду.      
«Завещание», «Занимающему важный пост» / «Выбранные места из переписки» (далее «Переписка»)
          Правильно писать может только дворянин. Оно конечно, некоторые и купчики-конторщики и даже крепостной народ пописывают иногда; но их писание большею частию механическое: ни запятых, ни точек, ни слога. («Записки сумасшедшего»)