подумал Руднев. «Не до того теперь… Не до нюансов! Что же случилось всё-таки?»
И посмотрел вопросительно на повешенный в приёмной портрет президента.
- Когда-то я любил дождь…
Ратманов резко остановился и, попятившись, спрятался за дерево.
Он нашёл доктора, но… По больничному парку, по дальней от корпуса, заросшей травою дорожке доктор гулял не один.
Рядом с ним шла Наталья.
Они разговаривали о чём-то, и доктор был необыкновенно оживлён и даже как будто…
Улыбался?
Сдержанно и немного грустно, но улыбался.
«Не ожидал, признаться, не ожидал» подумал Ратманов, отступая под зелёный свод разросшейся сирени. «Не устояла перед чарами нашего Мерлина? А я ей так много интересного рассказал о докторе. Надеялся, что она станет моим союзником, а она… Увы, Наталья, увы! Чувства у вас превыше разума. Понимаю, таки мужчины не каждый день встречаются, но ваши тёплые чувства к этому узнику и почти что смертнику только я и могу оценить. А вот начальство не оценит! И спасти вас я не смогу…»
Ратманов вздрогнул.
Ему показалось, что доктор замедлил шаг и стал поворачиваться… В его сторону?
Да, он повернул голову.
Ратманов прикрыт был зелёной стеной, но знал, слишком хорошо знал полковник, что взгляд доктора проникает и через бетонные стены.
Не то, что через эти, сплетённые из ветвей.
«Господи, он что, почувствовал моё присутствие? Меня… Меня почувствовал? На таком расстоянии.. Неужели он видит меня?»
Полковнику стало не по себе. Сердце запрыгало холодной лягушкой, и зябкая дрожь волною прошла по коже.
Он вытер липкую влагу со лба.
И, повернувшись, быстро пошёл – дальше, дальше!
«Неприятный… Я потом…»
Он поговорит с доктором потом. Обязательно поговорит. Потом.
Когда сил будет больше.
Шевалдин нажал на кнопку вызова.
- Слушаю, товарищ генерал-полковник!
- Вот что, - сказал Шевалдин секретарю, - срочно найди Ратманова. Немедленно найди его! Максимум через десять минут он должен быть у аппарата с защищённой линией. Лучше в основном корпусе своей богадельни. Где бы они ни был, но через десять минут – у аппарата. Я буду с ним разговаривать…
Генерал выдержал паузу и уронил, тяжело, свинцово:
- Лично!
- Есть! – ответил секретарь.
Погас красный огонёк на панели телефонного аппарата.
Генерал оттолкнулся ногой от стола и развернул кресло к окну. Повернув рычажок на пульте управления, открыл жалюзи и поднял тяжёлые шторы.
И, зажмурившись от дневного света, сидел неподвижно, в оцепенении, минуты две.
Потом вскочил и резким движением сорвал с шеи галстук. Намотал на ладонь и с силой, с размаху – ударил кулаком по столу.
Скривился от боли. Замотанный в ткань кулак качал, уложив на левую руку. Убаюкивал боль.
Подошёл к столу. Слепыми, мутными глазами смотрел на раскрытую папку.
«Лабиринт… Сами заблудимся в нём! Сами!»
А он потом вздохнул тяжело.
Размотал галстук. Посмотрел равнодушно на смятую шёлковую ткань – и бросил на пол.
Расстегнул ворот рубашки и закатал рукава.
«Как же подышать хочется! Свободно, так, чтобы в лёгких до отказа – воздух. Сосновый, прохладный…»
Он присел на край стола. И прошептал:
- Ратманов, сволочь, что же ты натворил!..
- Когда-то я любил дождь, - сказал Балицкий. – Давно, в детстве. Не в том совеем уже далёком детстве, когда у меня была мать, а в другом. Когда её уже не было… Я остался один. Дети не любили меня. Никто не хотел со мной играть. Сам не знаю. почему… Честное слово, не знаю!
Он замедлил шаг и, повернув голову, начал, прищурившись, всматриваться в зелёные заросли, закрывшие самый дальний и заброшенный угол парка.
- Что там? – спросила Наталья Петровна.
Балицкий покачал головой.
- Сам не знаю… Показалось, должно быть…
Какое-то время шли они молча. Балицкий будто утратил нить беседы, или, быть может, не хотел больше исповедоваться перед спутницей своей.
Но Наталье так нужен был этот разговор, так важен он был для неё, что, против обыкновения, не стала она терпеливо ждать дальнейших откровений (которых вполне могло бы и не быть), и не позволила доктору спрятаться в непробиваемую его, глухую скорлупу.
- Не любили играть? – спросила она. – Дети не любили вас?
Балоицкий кивнул в ответ.
- Я сменил много приютов… Везде было одно и то же: одиночество, боль... И унижения. Так много унижений! Слишком много!
Балицкий схватил её за руку.
- Человека нельзя унижать! – быстро и сбивчиво, с захлёбывающимся хрипом и придыханием заговорил он. – Нельзя! Он же разумен! Разумное существо… Нельзя обижать бедного, слабого человека. У него же… Здесь, внутри!
Он отпустил её руку и надавил пальцем себе на висок.
- Здесь… вы понимаете, что здесь творится? Какая это фабрика кошмаров! Монтажный цех демонов! Уроды сходят с конвейера, ползут, ползут… Адский завод! Это же всё в маленькой костяной коробочке, и каждый человек носит эту коробочку с собой. Всё время носит! Не я запустил станки, не я…
Он остановился и закрыл ладонями лицо.
- Не надо, - попросила его Наталья. – Не надо о ваших монстрах… Давайте забудем о них. Хоть ненадолго. Лучше расскажите про дождь.
Балицкий опустил руки и посмотрел на небо.
- Да, дождь… Тучи собираются. В воскресенье лило как из ведра, и сегодня, похоже, ближе к вечеру начнётся потоп… Да, я любил дождь. С ним я дружил. Летний дождь, что же может быть лучше? Так я думал… Открывал настежь окно, забирался на стул – и смотрел на подрагивающие под ударами капель листья, на важно плывущие по небу тяжёлые, тёмно-серые, будто толстым грифельным стержнем нарисованные тучи, считал вспышки молний, и слушал шум… Самый тогда для меня приятный шум – дождя. Падающей с неба чистой воды.
- И ещё мне нравилось ожидание грозы. Последние минуты перед пришествием небесного огня. Стены домов становились ослепительно белыми на фоне чёрного неба. На крыши наползала тьма… Поднимался ветер. Бежали люди, пригнув головы. А я стоял и ждал – первой вспышки, первого удара. Так сладко щемило сердце, и охватывавшее душу волнение было непереносимо-прекрасным! И, казалось, что промедли гроза с первым своим ударом, промедли хоть немного – и не выдержит душа, вырвется, вырвется из тела. Навстречу огню!
Балицкий осёкся и улыбнулся смущённо.
- Красиво я стал говорить… Бумажные цветы… Ни к чему это. Всё красивое в наше время фальшиво. Только цинизм честен. Так, Наталья?
Он впервые назвал её Натальей!
Странный, жестокий, опасный человек – он тянулся к ней. От холодности его и равнодушия не оставалось и следа.
Но…
«Хотелось верить, верить… Есть ли в нём хоть немного жизни?»
Наталья посмотрела на него… испытующе или с надеждой?
Кто знает.
- Нет, - сказала она. – Цинизм лжёт. Ему нельзя верить. Для него только низость правдива.
- Низость…
Балицкий усмехнулся, грустно и обречённо.
- Что вы об этом знаете, милая и наивная Наталья? Что знаете о низости? О настоящей низости? Подлинной! Той, которая в змеиное логово приводит! Пришли со мной проститься. Поговорить по душам… Ваши слова? Вы не говорите, вы думайте. Думайте, Наталья, думайте, а всё прочитаю. Все ваши мысли прочитаю. По глазам. По движению губ. По жестам. Увижу написанными в воздухе. Я же маг, Мерлин… Оборотень!
Он остановился. Положил ей ладони на плечи, и она…
Она почувствовала странный, тревожный жар, исходящий от него. Будто от далёких и вечно близких углей проклятого места.
- А вы сейчас. Наталья, стоите рядом с убийцей, - кривя губя, тихо произнёс Балицкий. – И не о несчастном сыне моём речь… О нём хотели поговорить? О нём спросить? Его уже не жалко. Только мне, быть может, его жалко. Но не вам! Никому больше! А вам должно быть жалко себя. Себя пожалейте, Наталья, прошу вас! Очень хорошо…
Он убрал ладони с её плеч и отступил на шаг.
- Очень хорошо, что пришли проститься. Самое время, Наташа, самое время. Скоро это место станет опасным, поверьте мне. Давайте простимся… Давайте я расскажу вам, почему сейчас не люблю дождь.
Он засмеялся. Истерично, отрывисто.
- Это другой дождь! Не тот, что в детстве. Я сам могу диагностировать моё помешательство. Грязь! Я боюсь грязи… Вода растворяет глину, вода несёт с собой заразу. Боюсь растаять. Когда ткань…
Он дёрнул себя за рукав.
- …Когда эта ткань промокает, грязь проникает через неё. Грязь проходит сквозь влажную кожу. Кожа истончается… Дождь стал другим. Ненавижу, ненавижу его!
- Успокойтесь! – попросила его Наталья Петровна, встревоженная нарастающим лихорадочным блеском в его глазах. – Успокойтесь, Семён Сергеевич.
Балицкий послушно замолчал.
«Странно» подумала она. «Никому ещё не удавалось остановить его…»
И вдруг…
Он протянул руку.
- Давайте… Подержу в своей ладони вашу ладонь. Мне будет приятно, Наталья. Давайте попробуем притвориться, что всё у нас хорошо, что мы – просто добрые друзья и гуляем в погожий день на окраине лета по старому парку. Старому… Кстати, по моему, это бывшая на этом месте была когда-то дворянская усадьба. Потом – дом отдыха НКВД. Потом…
Он брезгливо поморщился.
- Какой-то спецобъект КГБ… Спецобъект! Какие гадкие, куцые, обрубленные словечки придумывают людишки этой породы! А теперь вот – повторяй за ними. И живи на их «объектах» под охраной. Пойдёмте же…
И они пошли дальше. К старой, покосившейся деревянной беседке, что стояла у паркового пруда.
- Самое романтичное место здесь, - заметил Балицкий. – Если, конечно, доверяете вы мнению самого неромантичного из ваших кавалеров…
- Самым неромантичным был мой муж, - ответила Наталья.
- Бывший муж, - поправил её Балицкий.
Наталья посмотрела на него удивлённо.
- Откуда вы знаете?
- Вот это уже не фокус, - ответил Балицкий. – Простая и, я бы даже сказал, житейская логика. Будь у вас семья, разве выдержали бы вы наш график работы? Если у женщины есть семья, то… Ни к чему ей слишком длинный рабочий день. И незачем проводить выходные в обществе малосимпатичного доктора-циника. Тем более, что цинизм лжив. Так ведь? И доктор, должно быть, запутается скоро в циничных своих рассуждениях…
- За сверхурочные платят, - заметила Наталья.
- Да, да, конечно, - с явной иронией в голосе произнёс доктор. – А теперь вы бежите от этой синекуры… И вам есть куда бежать? Простите, Наталья, но я был безразличен к вашей жизни. А теперь вот… Заинтересовался отчего-то. Есть вам куда пойти? Есть куда вернуться?
- В комнату и неопределённость, - ответила Наталья. – Комната осталась после развода. А неопределённость… Ну, она-то всегда со мной.
- И муж, значит, неромантичным был? – переспросил Балицкий.
- Да вот, тем самым… циником, - ответила Наталья. – И, конечно, нечестным человеком… Хотя, почему был? Он и сейчас есть. Живёт и здравствует. Позавчера за лыжами приходил. После развода почти год у меня хранились его лыжи. Ему, видите ли, негде было поставить. Я и перевозила… С одной съёмной квартиры на другую. Кажется, поцарапала… Он увидел царапину и распсиховался. Кричал, что это очень дорогие горные лыжи. Требовал компенсацию, грозил в суд подать. Мало ему, что он с помощью своих адвокатов квартиру у меня отобрал. Мою квартиру, которую завещала мне мать. А я молча выслушивала оскорбления. Ему нельзя возражать. Он же преуспевающий бизнесмен. Занимается спортом, следит за здоровьем. Давит слабых.
