Решение я приму после переговоров с известными вам людьми. Ваша судьба теперь связана с судьбой доктора, так что решение будет касаться вас обоих. А пока…
Шевалдин неожиданно перешёл на шёпот.
- Ситуация нестабильна, полковник. Поймите, я не знаю, что ждать от Балицкого. Какие ещё фокусы… Флоранский вам известен?
- Специалист Управления, - ответил Ратманов. – Токсины, психотропные вещества, снотворные…
- Вот и хорошо, - продолжил Шевалдин. – Хорошо, что вы его знаете. Меньше будет вопросов. Через час он к вам подъедет. Пропустите его на объект. И помогите встретиться с доктором… Не пугайтесь раньше времени, полковник! Он просто поможет доктору заснуть, даст ему успокоительного. Пятнадцать – двадцать часов здорового сна пойдут доктору на пользу. А мы сможем отработать второй этап «Лабиринта», не отвлекаясь на этого беспокойного гения. Вам всё понятно, Ратманов?
- Так точно! – ответил полковник.
Но напомнил при этом:
- Доктор хорошо чувствует опасность. Экстрасенсорные способности…
- Плевать! – взорвался Шевалдин. – Плевать мне на всю эту эзотерическую чушь! На все эти способности! Думайте о деле! О выполнении моих приказов! Точка!
- Есть, - ответил Ратманов.
И услышал короткие гудки.
Он положил трубку на аппарат, отключил скремблер и по телефону внутренней связи набрал номер дежурного офицера.
- Ратманов… Оформите пропуск на имя Флоранского, Константина Евгеньевича. Пропустить без обыска и досмотра. Что?.. Да, сотрудник! И проследите, чтобы он сразу прошёл ко мне.
- Товарищ полковник, - жалобно затянул дежурный.
Ратманов поморщился.
- Что ещё? – раздражённо спросил он.
- Я уточнить хотел, - робко напомнил офицер. – По личному делу… По поводу вашего представления о лишении звания…
- Язык надо за зубами держать! – прикрикнул на него Ратманов. – И собутыльников тщательней выбирать! Остроумные все стали, я смотрю…
Потом, смягчившись, добавил:
- Старайтесь, бывший капитан! Рвение проявите, поработайте над ошибками. И всё образуется.
- Есть - рвение, - грустно ответил офицер.
Есть время для дневника. Когда вернулся пустой…
В чужой дом. В дом-западню!
Каждый шаг под контролем. Пусть смотрят, сволочи! Пусть читают.
«Будучи оружием правителей, террор служит, прежде всего, главам правящего класса; он подготавливает почву для того, чтобы наименее добросовестный из них добился власти».
Слова Кропоткина…
Ах, Пётр Алексеевич, как же вы правы!
«Наименее добросовестный…»
Террор ведёт к деградации власти, что, безусловно, облегчает работу революционных сил по переустройству общества.
Новая генерация правителей, пришедших к власти на волне террора, вопиющей некомпетентностью своей подготовит благоприятнейшие условия для таких потрясений, таких политико-тектонических сдвигов, что сегодняшнее репетиционное выступление моих «патриотов больного общества» покажется лишь небольшой шалостью и безобидным розыгрышем.
Я сотрудничаю с контрреволюционной, абсолютно реакционной и продажной властью, не подстраиваясь под её планы, но корректируя их в интересах дела революции.
Торжествующая реакционная диктатура буржуазии приведёт класс собственников к окончательному краху.
Буржуа прячется за спины пиночетов и гитлеров, но пиночеты и гитлеры тянут его за собой в могилу.
Я делаю торжество реакции абсолютным, и помогаю тем самым власти выродиться.
«Долг революционера - в том, чтобы делать революцию во что бы то ни стало».
Так писал отец городской герильи, Жуан Карлуш Маригелла.
Да будет так!
Власть тешит себя беспочвенными иллюзиями, полагая, что использует разрушительный потенциал террора для укрепления собственного могущества.
Власть демонстрирует ограниченность кругозора, прикармливая зверя, который никогда не станет ручным.
Разве притворится на время, чтобы удобней было откусить руку дающего…
Придёт время, и вдохновлённые примером нашей борьбы отряды новые городские партизаны навяжут продажной и некомпетентной власти затяжную и кровопролитную войну, которая уничтожит обывательский мир и подорвёт сами основы буржуазного государства.
Благословенна глупость буржуазии, в очередной раз порождающей своих могильщиков!»
Последняя запись в дневнике Балицкого С.С.
«Я храбрюсь, но тоска в душе.
Учёная крыса, я унижаюсь и танцую перед врагами.
Хлеб для моей революции.
Но как противен добытый унижением хлеб…
Противно идти на поводу у врага. На брюхе ползти к победе.
Если я ошибаюсь? Если мне не спасти бедных?
Изменение мира переделкой сознания человека…
Кому это надо?
Мне? Лично мне? И никому больше… Или ещё – моим пациентам.
И тем, кто нуждается в лечении?
Никому! Никому ничего не нужно!
Только - их иллюзорный мир, воображаемая сытость, безумная «рациональность» всемирной барахолки, всепобеждающего блошиного рынка!
Вот что им нужно.
Враги – все, кроме истинно бедных.
Как же мало нас…
И как же мало у нас сил! Как тяжело исправить это проклятое человечество, раз за разом возвращающееся к привычной и милой для него кормушке после слабых попыток по вертикали мироздания совершить переход на новый уровень.
Милые мои человеки! После бойни семнадцатого года всего полвека прошло – и вы прыгнули в космос.
Я бы устроил вам такую кровавую баню, после которой вы добрались бы до самых дальних уголков Вселенной и звёздные корабли ваши швартовались бы у Ориона и Кассиопеи.
Какими бы чудесными космическими существами я вас сделал!
Да только вы удавите меня, человеки.
Если Тот, Кто На Небе не поможет мне…
Если бы я мог верить. Просто верить.
Верить-что-там-на-верху-кто-то-добрый
Клыками схватит за шиворот и
Вытащит меня из болота
Ещё человек или
Я, тварь Божия, криттер…»
Яично-жёлтый, дрожащий свет в коричневом от пыли плафоне.
Электричка раскачивается в полночной полудрёме, катит по смазанным дождями рельсам в дальнее, укрытое серыми полями Подмосковье.
На стыках рельс подрагивает вагон, от тамбура – металлический звон Хлопает дверь. Влажный холод затягивает в вагон, табачный туман и горькое пиво.
Топот шагов, съезжает тяжёлая дверь. Кто-то прошёл по вагону, мимо сонных рядов. Поднимаются головы. Блики жёлтого света в помутневших от усталости глазах.
Беседа. Разгорается спор. Сначала спорили двое, потом, кажется, к ним присоединились ещё попутчики.
Обрывки фраз.
- Что в Москве творится, слышали?
- Мне племянник рассказывал: полквартала снесло… А в газетах фотография была… Да там не рассмотреть, но кровищи, говорят, в метро было – по колено!
- Да ладно вам, по колено! Тоже, болтают ерунду… По телевизору выступление было министра. Ну, который внутренних дел. Диверсия была… Террориста захватили…
Вильгельм открыл глаза.
Чужая куртка-ветровка, большая – не по размеру, но тем она ему и полезна.
Чёрным коконом закрывает его. Скрывает контуры тела. Скрадывает движения рук.
Капюшон – пониже, закрыть лицо. Но так, чтобы осталась полоска внизу. И можно было видеть: пассажиров, вагон, проход между рядами. И главное – дверь в вагон. И вторую дверь – справа от него.
Вильгельм сидит у самого выхода из вагона, в полразворота к окну. Он вжался спиною угол. Голова его опущена на грудь.
Со стороны кажется, будто он спит, закрывшись широким чёрным капюшоном от света.
Но Вильгельм не спит. Он следит за обстановкой в вагоне. Он настороже.
На пути из Москвы в Голутвин уже трижды проходили по вагону милицейские патрули.
Едва ли они специально кого-то выискивали (похоже, и никаких инструкций особых у них не было), да и проверок милицейские не устраивали, но сама частота их появления заставляла быть настороже.
Он не был в курсе последних новостей. Он ничего не слышал о чрезвычайном положении, введённом в Москве и Московской области несколько часов назад.
Когда в семь вечера транслировали выступление президента – Вильгельм отсиживался в тихом месте на границе Выхино и Люберец.
Потому новостные программы пропустил.
Но чувствовал: что-то происходит. Нехорошее для него. Потому…
Он бодрствует, хотя клонит в сон. Он решил, что сон сейчас – не для него.
Отоспится он потом. Когда найдёт заброшенный дом в хорошо известном ему (и только ему!) местечке под Коломной.
Вот там… Тишина… Старая яблоня у крыльца. Яблоки некому рвать. Место всеми забыто.
Крупные, желтые яблоки.
Чёрт!
Каким же медленным, невыносимо медленным кажется ползущий ход электрички!
Сон… Так трудно притворяться спящим, когда действительно хочется спать.
Обрывки фраз.
- Никого в метро не захватили. Да точно говорю! Мне один рассказывал – в тоннель он сбежал.
- Кто? Там пятеро бандитов было!
- В тоннель сбежал, под Москвой бродит…
- Да перестаньте вы слухи распускать.
- Точно, бродит! И что там министр знает? Он что, в метро ездит?
Вильгельм улыбнулся уголками губ.
«Ах, Крот… Слышал бы ты это!»
- Ой, господи! Да я теперь в жизни в метро не спущусь!
Женщина в расстёгнутой, не по сезону тёплой ватной куртке обмахивается сложенным вдвое полиэтиленовым пакетом, будто веером.
- Нет, и не уговаривайте!
Её никто не уговаривает.
- А мне вот Ельцин покойный приснился, - присоединяется к общей вагонной дискуссии старушка в старомодном вязанном платке, бережно прикрытом от дождя зелёной накидкой из болоньи. – Да, приснился вот… Синий весь, но весёлый! «Терпи» говорит «Матвеевна, терпи…» И давай на гармошке наяривать! К чему бы это?
- К дефолту, бабка, - серьёзно и сурово отвечает взъерошенный мужик, что рассказывал пассажирам о гуляющем под Москвой бандите.
- Да ладно вам слухи распускать! – кричит его оппонент.
Взъерошенный не отвечает.
- У меня на улице Молостовых племянница живёт, - шёпотом произносит кто-то. - Звонила… Говорит, вывозят. Эвакуация. То ли дым, то ли газ какой-то… В Новогиреево все перетравились. Со слезами и соплями бежали, кто как мог… А до Молостовых сразу не дошло, но их тоже на всякий случай.
- А этот… Магазин большой, - донеслось из другого конца вагона. – Это что творится? Маркет-то этот… Сколько там народу сгорело! Удавить бы этих бандитов!
Вагон загудел.
- Демократы довели… Я при советской власти тридцать лет прожил, и горя не знал! А с девяносто первого – покоя нет! То путч, то реформа, то приватизация… Тьфу! Террористов развели…
- Да при чём тут демократы? Их сколько лет уже у власти нет! Хватит на демократов валить! Это всё холуи президентские да питерские…
- Мужик, язык придержи! А то устроят тебе демократию в ближайшем отделении!
Лязг.
Створки дверей резко разъехались в стороны.
Разговоры мгновенно стихли.
Трое милицейских. Автоматы – наизготовку. То ли проинструктировало их областное начальство, то ли они и без того к службе серьёзно относятся, но работать по вагонному люду они начинают серьёзно и вдумчиво.
- Документы? Почему нет? Что, без документов передвигаетесь? А у вас что? Что в сумке?
Пассажиры, недовольно кряхтя, лезут за документами. У кого нет документов, заранее состраивают жалобное и плаксивое выражение лица.
- Лейтенант, да я откуда знал? С утра выехал, ни о какой проверке не предупреждали…
- Что, уже и в области прописку проверяют?
Лейтенант подошёл к Вильгельму.
