История государства которого никогда не было.

преданий подобных сказке о казаке Вернигоре и песен  сочинённых Падурой и Ржевусским и опираясь на них стали каждый, по мере своих заблуждений, как можно красочней и романтичней писать историю Украины. Правда после длительного пребывания под гипнозом романтических грёз к людям, серьёзно занимающимся историей казачества в Украине, приходило прозрение, а с ним и разочарование. Так П. Кулиш сурово осудил свою  прежнюю литературную деятельность, и «Повесть об украинском  народе»,  где  впервые ярко  проявились  его  националистические взгляды,  он,  назвал  «компиляцией  тех  шкодливых для нашего разума выдумок,  которые наши летописцы выдумывали про ляхов, да тех, что наши кобзари сочиняли про жидов,  для возбуждения или для забавы казакам пьяницам, да тех, которые разобраны по апокрифам старинных будто бы сказаний и по подделанным  еще при  наших прадедах историческим документам. Это  было одно из  тех утопических и фантастических сочинений  без критики,  из  каких сшита у нас  вся  история  борьбы  Польши  с Москвою».  Выяснилось, что многие песни и думы совсем не имеют столь архаичного прошлого, которое им приписывали ранее. Так, «Дума  о дарах  Батория», «Дума  о  чигиринской  победе,  одержанной  Наливайкой  над Жолкевским», «Песня о сожжении Могилева», «Песня о Лободе», «Песня  о Чурае» и  многие другие  - подделаны в XVIII и в XIX веках. По заключению Костомарова, специально занимавшегося этим  вопросом,  нет ни одной малороссийской «думы» или песни, относящейся к борьбе казаков с  Польшей, до Богдана Хмельницкого, в подлинности которой можно быть уверенным. Но фальшивость украинской истории осознавали очень не многие из тех, кого увлекала её сказочная романтика.
Такая чуть ли не повальная увлечённость историей украинского народа подогревалась ещё и извне. Так ещё Иоганн Готфрид Гердер (1744 -1803г.г.), один из идеологов движения «Буря и натиск» и крёстный отец немецкого романтизма, писал: «Украина станет новой Грецией – в этой стране прекрасный климат, щедрая земля, и её великий музыкально одарённый народ, когда нибудь проснётся для новой жизни». Об украинских казаках, в связи с авантюрными похождениями Мазепы при дворе польского короля, писал и лорд Байрон. Поэтому не удивительно, что и для прогрессивно настроенных российских поэтов и писателей романтического направления тема украинского казачества и его борьбы за свободу, стала знаменем всего передового и прогрессивного, а казак стал идолом свободы. Не равнодушными к теме украинского казачества были такие киты русской литературы как А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, В.В. Капнист, но пожалуй самым пылким поклонником мифов о них был К.Ф. Рылеев. Его пылкую натуру с магической силой влекло всё, что связано со свободой и героической, вплоть до самоотречения,  борьбой за неё. Поэтому та романтическая атмосфера, которая сложилась в общественном (отнюдь не научном) взгляде на борьбу украинских казаков за свободу, вдохновила его на такие, совершенно далёкие от претензий на историческую достоверность, но духовно возвышенные романтические поэмы как «Войнаровский» и «Наливайко», в которых, скорее всего, перенеслась на действительно существовавшие исторические личности времён казацкой Украины и отразилась в них, идеология декабристского движения. Так в уста Северина Наливако, этого рыцаря удачи, Рылеев вкладывает  пылкую речь, чуть ли не революционера-бомбиста:  

Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На притеснителей народа.
Судьба меня уж обрекла,
Но где скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?

Войнаровскому, племяннику и сподвижнику предателя Мазепы, одному из тех, кто притеснял и гнобил народ Украины, Рылеев отводит роль благородного и не сломленного изгнанника, повествующего историку Миллеру, повстречавшему его в Сибирской тайге, свою жизнь и вспоминающего как:

Враг хищных крымцев, враг поляков,
Я часто за Палеем вслед,
С ватагой храбрых гайдамаков
Искал иль смерти, иль побед.

И вот теперь в печальном одиночестве суровый, как сама Сибирь и благородный как  рыцарь Айвенго, Войнаровский жалуется в порыве минутной слабости сентиментальному немцу «я одряхлел, я одичал», но мол «…ты печально не гляди, не изъявляй мне сожаленья» потому что:

За дело чести и отчизны,
Тому сноснее укоризны,
Чем сожаление врага.
Кто брошен в дальние снега.

Под стать Войнаровскому и его жена, которая тоже больше смахивает на героиню времён «Великой французской революции» или одну из жён сосланных в Сибирь «декабристов».
Ее тоски не зрел москаль,
Она ни разу и случайно
Врага страны своей родной
Порадовать не захотела
Ни тихим вздохом, ни слезой.
Она могла, она умела
Гражданкой и супругой быть.

Украинскому казачеству посвящено и множество «Дум» поэта, в которых он изъявляет пылкое желание:

Пусть гремящей, быстрой славой,
Разнесет везде молва,
Что мечом в битве кровавой
Приобрел казак права!

И надо отдать должное поэту,  в том что «гремящая быстрая слава» не заставила себя долго ждать, заслуга Рылеева весьма ощутимая.
- «Примите выражения  признательности  моей  и  моих  соотечественников, которых  я  знаю»,  писал  Рылееву  Н. А. Маркевич,  автор  одной из  «Историй Малороссии», путеводителем для написания которой послужила не безызвестная нам «История Русов» Конисского-Полетики. -  «Исповедь  Наливайко глубоко  запала в наши  сердца... Мы не забыли еще высокие дела великих людей Малороссии... Вы еще найдете у нас дух Полуботка». И первым кто по-настоящему ощутил в себе этот «дух», занесённый в душу и ум мизерной части малороссийской интеллигенции, российским декабристом Рылеевым и польскими революционерами и писателями «украинской школы» оказался выкупленный из крепостничества самородок, фактически, не существовавшей до него украинской поэзии, Т.Г. Шевченко. Почему мизерной? Да потому, что начиная с момента присоединения Украины к России (в смысле окраины России к её материковой части) никому и в голову не приходило, что судьба-злодейка свела под одну «крышу» два разных народа. Выступления же старшины и пошедших за ними казаков, это было не что иное, как давно забытые в Европе  вспышки феодальных войн. Тем боле ни кто из здравомыслящих людей не мог допустить такой мысли в начале XIX столетия. - «Тип «малоросса», який поєднував симпатію до України, до її природи, пісень і т.п., з відданою службою Російській імперії, був однією із характерних фігур в українській політичній і культурній історії XIX ст» - пишет украинский историк Грицак. И действительно, млоросские дворяне служили империи (не прислуживали) не за страх, а за совесть.
- «Уроженец южной киевской  Руси,  где земля и  небо  моих  предков, я преимущественно ей принадлежал и принадлежу доныне, посвящая преимущественно ей и мою  умственную деятельность. Но с тем вместе, возмужавший  в Москве, я также  любил, изучал  и северную московскую  Русь, как  родную  сестру нашей киевской Руси,  как вторую половину одной и той же святой Владимировой Руси, чувствуя и сознавая, что как их бытие, так и уразумение их одной без другой, недостаточны, односторонни». Так выразил свои патриотические чувства видный филолог и историк, ректор Киевского университета в 30-х годах XIX столетия   Максимович Михаил Александрович. А вот как писал о себе великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь: «Скажу  вам, что я сам не  знаю, какова у меня душа, хохлацкая или  русская. Знаю только то, что  никак бы не дал  преимущества  ни  малороссиянину  перед   русским,  ни  русскому  перед  малороссиянином…». Примерно так же могло о себе сказать почти всё малороссийское дворянство. Но стараниями польских и российских революционеров и борцов против самодержавия, несмотря на неудачу «декабристов» и поражения поляков в восстании 1830 – 1831 годов, стали появляться те немногие из малороссийских дворян (как правило, среднего и низкого достатка), которые соблазнялись выдуманной романтической историей украинского народа и становились проводниками совершенно беспочвенной идеи Яна Потоцкого об обособленности украинцев. К ним же принадлежит и бывший «кріпак» и по большому счёту первый «справжній» украинец Шевченао Т.Г.
Когда-то мне доводилось сталкиваться с мнением, что государства, дескать, создают не политики и не вожди, а талантливые поэты и писатели, способные своим творчеством пробудить в народе его самосознание, его национальное «эго». И лишь только после того как эти черты начинают проявляться, за дело берутся политики. Возможно это так и есть, но только для того чтобы народ понял и принял ту или иную идею такого певца-предтечи, надо непременно, чтобы источником из которого он черпает ту живую воду своего творчества, которая способна дать жизнь чему-то или кому-то, был сам народ, с его культурой, традициями, с его живой исторической памятью в виде легенд, былин, народных сказаний.  Надо чтоб его творчество горело неугасаемым, вечным огнём любви, надежды и веры.  Всё это легко можно обнаружить у Гердера, Гётте, Шиллера, Пушкина, Есенина. Можем ли мы тоже самое сказать о Шевченко? Нет!  Поэзия Шевченко никогда не имела глубоких корней, уходивших в глубь столетий, никогда не черпала вдохновения из глубин устных народных преданий и легенд, потому что у того народа который воспевал поэт их не было. Не встретим мы в его стихах  и любви – одна злоба, нытьё и зависть.
- «Я не читал этих пасквилей, и никто из моих знакомых их не читал – писал Белинский Аненкову о творчестве Шевченко - (что, между прочим, доказывает, что они нисколько не злы, а только плоски и глупы)...  Шевченку послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь его судьею, я сделал-бы не меньше».
Вы знаете, я почти согласен с Белинским, тем более, что кое-что из шевченковских віршей не только читать, но и зубрить мне доводилось. И, тем не менее, как это не протеворечиво выглядит, я убеждён, всегда говорил и говорить буду, что Шевченко великий поэт. И обладай он вместо тех свойств, которые ему присущи (злоба, нытьё, зависть) всеми выше перечисленными (вера, надежда, любовь) возможно и стали бы украинцы с его подачи нормальной самостоятельной нацией, связанной братскими узами с российским народом, а не нацией, «сиротою» во всём похожей на своего Великого Кобзаря, но…. – В чём же велик Шевченко как поэт?
В старину, когда умирал человек, для того чтобы контрастней обозначить картину постигшего их горя, родственники покойного приглашали плакальщиков. Среди таких плакальщиков нередко встречались настоящие виртуозы своего дела. Они абсолютно без всякой жалости к усопшему, без капли сострадания к его родным и близким, так причитали над лежащим в гробу покойником, что слёзы на глазах появлялись буквально у всех, кто находился рядом, исключая, конечно, покойного. Шевченко обладал высочайшим искусством плакальщика. Да, действительно, Белинский прав, поле деятельности плакальщика лежит в чрезвычайно узкой плоскости и особого ума не требует, но плакать даже там, где другой бы смеялся, для этого надо обладать талантом. Так в своём стихотворении к Гоголю Шевченко писал:

  Ти смієшся, а я плачу,
    Великий мій друже.

Давайте поинтересуемся, с чего же это вдруг