Когда звезды стали ярче

охотник странно вильнул в боковой проход—такой узкий, что там и змея не пролезет—и вернулся, неся за задние лапы отъевшегося на мелкой живности крота. Гордо взглянул на шаманку. Та неопределенно повела плечом. Ункани перехватила ее взгляд и отрицательно махнула рукой. Крот извернулся, куснул Зарна, и когда тот разжал руку, крот шлепнулся о камни и, прихрамывая, улепетнул.
––Ну и зачем?––уточняю я.
––А как? Они не хотят крота обдирать. И непонятно, как варить.
Ну, скажем, на первое время пожевать у нас есть. Только хватит ли до города. А, ладно. Грибов наберем, есть такой, бхуна называется, его сырым едят. И… Как раз водой тянет...
––Зарн, а как ты по рыбке?
––Когда я отказывался поживиться?
Через несколько поворотов мы выходим в просторную пещеру, своды которой полностью затянуты мхом и лишайником, а из-под камней пробивается неглубокая чистая речушка. Остроглазый охотник замечает то, что приводит в восторг. Прошагав вдоль речушки, и выбрав наиболее удачное место, достает из мешка за спиной странное переплетение костяных полос и стеклянных шипов, садится на корточки у самой воды.  Повозившись с этой хитроумной ловушкой, выпрямляется и довольно вытирает мокрые пальцы о завязанный на поясе платок.
––Ха! Зарн, ты нигде не пропадешь!––одобряет его действия шаманка и по-кошачьи скользит вглубь пещеры, заинтересовавшись каким-то особым лишайником.
Ункани отворачивается, спиной изобразив, что ее ничего не касается, и обдирает грибы—те самые бхуны—прямо под ногами. Надо же, а я и не заметил, так здорово грибочек подделывается под камни.  Я перебираюсь по камням к речушке—быстрое течение перекатывает гладкие камешки, несколько симпатичных халцедончиков я по привычке вылавливаю и тут же бросаю обратно. Еще раз оглядываюсь—воронковых медуз не видно, зато есть раковины, облепившие дно. Я отбиваю несколько штук острым камнем.
Шаманка, подкравшаяся, как всегда, незаметно, тянет меня за рукав и косится вглубь пещеры. Я оглядываюсь на Зарна, но тот не сводит глаз со своей ловушки.
Отребье почти не скрывается, белесую шерсть отлично видно в отблеске светящегося камня. «Что, подлец, рыбки захотел?»­­––зло спрашиваю я, и эхо перебирает мой голос, словно бусины, превращая его то в резкий вой, то в свистящий шепот. Ункани возмущенно фыркает, а Нэла Шорох страдальчески заводит глаза под лоб. Понимается это одинаково—«Незачем так шуметь». Отребье молчит—или они совсем не умеют говорить, или настолько презирают чистокровок. Перепрыгнув речушку по крупным скользким камням, я надвигаюсь на него, помахивая кистенем. Вместо того, чтобы убежать, отребье бросается на меня, но я уклоняюсь и бью в голову. Отребье тяжело падает в воду, и быстрое течение уносит его.
Тем временем Зарн с торжествующем воплем снимает со стеклянных шипов, почти невидимых в воде, наткнувшихся по неосторожности рыб—крупных, пучеглазых, с мелкой блеклой чешуей. Нэла, взяв его охотничий нож, принимается чистить рыбу, а я—разбивать раковины камнями.
Покормившись от души и сложив остатки пищи в рюкзаки, мы продолжаем путь—не вглубь пещеры, чтобы не сталкиваться с отребьями, а вдоль реки. И питьевая вода всегда есть, и подземным тварям труднее подобраться. Крокодилов тоже не должно быть—они любят спокойные водоемы. Ункани то и дело останавливается, чтобы процарапать черточку на скале или сложить пирамидку из камней—отмечает дорогу. Ей пришлось за свою жизнь больше проплутать, чем нам. Ну, разве что охотник… Кстати, всю дорогу держится бодро, а я, если честно, каждый шаг проклинаю потрепанные сапоги—любой камешек в них чувствуешь. Нэле в тяжелом и теплом плаще не легче—то и дело вздыхает, обмахивается растопыренными ладонями. Ункани косится на нее с завистью, а сама то и дело вздрагивает от холода, и я жертвую ей свою куртку на кротовьем меху.
Мы сворачиваем в небольшую пещеру—шагов пять в длину, в ширину не больше, недалеко от той же речушки. Спугнув стаю летучих мышей, Птиц закрепляется под низким—рукой можно достать—сводом.
––Как хотите, но я дальше не полечу,––ворчит он, заворачиваясь в пушистые крылья.––Устал так, что в глазах темно.
––Летун, ты прав. У нас, охотников так: где упадешь--там и дома. Лично я уже упал.––ухмыляется Зарн и, положив стрелицу под руку, падает на мох.
Выпавший из его пальцев светящийся камень бросает отблеск на уставшее и осунувшееся лицо. Ухмылка уже поблекла, глаза закрыты.
––Остроглазый прав,––тонко улыбается Ункани, уставшая не меньше.––Привыкший к тяготам жизни.  
Шаманка ласково укрывает Зарна своим плащом, подворачивая края с лезвиями, чтобы тот не оцарапался. Да уж, а мне всю ночь мерзнуть, куртку—и ту отдал! Хрупкая Ункани подтаскивает ко входу в пещеру крупные валуны.
––Лень всю ночь на страже стоять, спать хочу смертельно,––смущается резчица.––Вспомнила, как Юйва камни швыряла.
Я выкатываю тяжеленный валун, перекрывший вход в пещеру почти доверху—никакое отребье не пролезет. О том, что сдвинуть камень ему будет намного легче, нежели хрупкому чистокровке, я не задумываюсь. Змей, скорпионов и пауков, если пролезут, переловит Птиц…  Рухнув без сил на мокрый мох там, где стоял, я в полной мере понимаю Зарна. Из глубины пещеры слышится звон металла по камням—не иначе, Нэла вворачивается под теплый плащ. Охотник чуть ли не мурлычет. Совсем рядом—звук падающего тела, резчицу тоже свалила усталость. Ункани придвигается поближе и заботливо укрывает меня краем куртки. Никогда еще не был так близко к маленькой смелой Ункани... Мурлыкать начинаю уже я, а Зарн понимающе хмыкает.
Просыпаюсь я ужасно—от холода. То есть заледенел до самых глаз, даже головы не повернуть. Только усилием воли я поднимаю свое намертво примерзшее тело. Под спину мерзко сквозит—кто-то откатил валуны в сторону. Мох немного примят.
Ункани…
Отребья утащили Ункани. Совсем недавно.
Где мой кистень? Догоню—мало не покажется. В том, что резчица сможет сбежать от них, не сомневаюсь нисколько, но подземные твари должны получить по заслугам.
Выхожу из пещеры в пробитый рекой проход. Краем глаза замечаю движение у воды… Сейчас они получат!
––Оррин, ты куда собрался? Не подождешь никого? Может, поешь сначала? И куртку заберешь? Кстати, спасибо за нее…
Возле самой реки на корточках сидит Ункани и шумно отфыркивается, по лицу и волосам струится вода. Я подхожу и тоже зачерпываю воду горстями, умываюсь и вытираю лицо ладонями.
––Я вот что думаю,––продолжает она,––До города идти далеко, а я не хочу до конца жизни бродить по пещерам. Надо упасть на хвост каравану, быстрее доберемся. Достаточно найти караванную тропу.
––И как ты собираешься ее искать?––уточняет Зарн, подпирая ближайшую стену и рассеянно жуя ломтик сушеной крысятины.––Подземных духов вызывать?
––Я тебе вызову,––ворчит Нэла, выходя из пещеры.—Ха, флейту мою сломал, она в кармане плаща лежала. Хоть склянки не подавил, уже хорошо.
   Она немного пригибается—рост у шаманки огромный для чистокровки—и одной рукой поправляет плащ на плечах, а другой удерживает забытую охотником сумку с гарпунами. Тот краснеет, потом привычно ухмыляется и подвешивает их за спину. Бормочет под нос: «Подумаешь, флейта…Я чуть не умер от холода, а никто даже согревающей мази не предложил» Под пронзающим взглядом шаманки принимается разглядывать камешек, подвешенный на шее на цепочке, и протирать его рукавом.
Эти двое могут скандалить хоть до окончания времен, а я, наскоро перекусив, выдвигаюсь все так же, вдоль реки. Все равно дальше проход узкий, никуда не свернешь. Остается только тоненькая кромка вдоль воды, так, что приходится распластаться по скользкой скале и передвигаться боком, держа светящиеся камни в зубах, а пальцами цепляться за мельчайшие трещины в камне. С каждым шагом я все сильнее кляну Птица, хотя летун ни при чем, просто спокойно летит над водой и ловит блеклых подземных мотыльков. Кромка становится все тоньше и сходит на нет. Поскольку я иду первым, мне и плыть… Спросить бы Птица, глубоко ли там, а то я не вижу ничего, кроме шероховатостей стены перед носом, каменной кромки под ногами, да влажного блеска водной ряби. Треклятый камень зажат во рту, ни полслова не скажешь… Вдыхая носом, я спрыгиваю. Кистень бы на дно не утянул и припасы в мешке не промокли…
Красивым прыжком я вхожу в воду и сразу же отбиваю себе ноги. Глубина—от силы по колени. Круглые обкатанные водой камешки. Светящиеся кальмары так и сквозят, хотя что им в таком мелком месте делать… С шумными всплесками присоединяются остальные, меня обдает брызгами.
––Зарн, злодей, роняй свое тело аккуратнее!––ворчу я, отряхиваясь.
––А ты под ноги смотри!—не остается в долгу он, выхватывая стрелицу.
Громкий всплеск—и на иззубренном наконечнике  гарпуна извивается тошнотворно-розовое тело воронковой медузы. Охотник брезгливо соскабливает ее о скалу, и поверженную тварь принимаются растаскивать мелкие рыбки. В глазах темнеет—еще немного, и медуза бы сорвала всю плоть с костей.
Шаманка передает небольшой, причудливо украшенный флакон, просто произведение стеклодувного искусства.
––Оррин, ты идешь первый, как увидишь еще—присыпь солью.
Но больше ни одна не попалась, зато свод становится все ниже, и приходится пригибаться. Нырять не хочется совершенно… Но над водой чуть в сторону начинается довольно широкий коридор, сплошь затянутый паутиной.
––А ну, расступись!––шаманка расталкивает нас локтями, долго роется в многочисленных карманах. Случайно коснувшись паутины локтем, с ворчанием отдирает ее, и кусок ткани, вырванный из перчатки, остается прилипшим к паутине. Страшно подумать, что станет с кожей, если зацепить такую паутину, скорее всего, ее обдерет так, что можно истечь кровью насмерть.
Широко размахнувшись—я едва успеваю уклониться—Нэла закидывает что-то округло-блестящее вглубь коридора. Ревущее пламя перекрывает его сверху донизу, трусливый Птиц с писком прячется за спиной, Зарн отворачивается и жмурится от слепящего света, Ункани закрывается от жара рукавом. Нэла же выглядит страшно довольной.
––Ха! Получили свое!
И, дождавшись, когда огонь угаснет, храбро входит в пещеру. Своды почернели, камень еще теплый, а выжженная паутина настолько хрупка, что от малейшего прикосновения рассыпается в пыль.
––Там кто-то есть!––Зарн настороженно всматривается в густую тьму.––Похож на паука, но я не уверен…
Свет от камней отражается в цепочке выпуклых глаз. К паукам это существо имеет то же отношение, что глубинный житель к чистокровке—почти одного рода, но изменилось до неузнаваемости. Глаза опоясывают тело кольцом, под ними—восемь лап, усеянных шипами, прочный матовый панцирь тускло блестит. Гарпун Зарна просто скользит по нему, оставив только царапину.
Из трещин в скале вывертывается таких еще штук пять или шесть. Зарн подбирает гарпун и явно спадает с лица. Шаманка сосредоточенно шарит в карманах. Ункани чуть отступает за мое плечо. Я половчее ухватываю кистень, хотя перед глазами плывет, но не показывать же резчице, что я боюсь чуть ли не больше всех.
На ближайшего паука падает немаленький камень, сбивая того с ног, а Птиц (он-то откуда