Когда звезды стали ярче

привык, когда двери не выше фута над полом, а дальше—стены, колонны, балки, удерживающие своды. А этот город весь из паутинного кружева. Двери в стенах—сверху донизу, колонны не столько прямо, сколько наискось, балки тоже ни одной ровной нет, и они чуть ли не все свободное пространство заполняют. И среди всего этого великолепия, ослепительно сверкая, перепархивают или вниз головой ходят по балкам такие же сущности. Свист стоит такой, аж уши закладывает.
Через прозрачный коридор нас отводят в Цитадель—точно по образу и подобию той, что стояла в нашем городе. После этого зеркальный широко улыбается и ускользает чуть не сквозь стену, а на самом деле—через хитро упрятанную двойную дверь. Птиц свистит ему что-то вслед, потом устраивается под потолком, уцепившись когтями за барельеф.
––Оррин, похоже, нас хотят представить Старейшинам. Ты знаешь, где они могут быть?
––Ну, я одну цитадель сверху донизу облазил…
Ункани молча берет меня под руку, и мы из последних сил направляемся в церемониальный зал. Не знаю, где как, но у нас им пользовались крайне редко, даже защитников города награждали на главной площади. А в этом городе, похоже, им не пользуются вообще. Барельефы нельзя разобрать из-за намертво въевшейся пыли,  все девять высоких кресел в центре зала пусты и кое-где надломлены, тонко выкованные решетки проржавели насквозь, некоторые предметы обратились в неопределимые кучи хлама, углы скруглились от богатых драпировок паутины, у колонны прочно обосновалась стайка ящериц. Ункани тяжело вздыхает.
––Может, в кабинетах?––вспоминаю я.––Или даже в личных покоях.
Ни в одном из девяти кабинетов не было живой души, разве что крысы или бабочки-кровопийцы, а в личные покои мы даже и не заглянули, и так ясно, что никого мы там не найдем. Осторожные старейшины всегда оставляют охрану, когда находятся в покоях, а тут даже обычной боевой кошки нет.
Ункани останавливается, прислушиваясь, потом указывает на дверь чуть дальше по коридору. Через несколько шагов я тоже слышу неясное посвистывание, и даже негромкий стук стекла и керамики.
Это помещение выглядит намного приличнее, чем покинутый церемониальный зал. Стены надраены до такого состояния, что сверкают не хуже зеркальных обитателей этого странного города, лампы под потолком сияют ровно, даже какие-то шкафы сохранились в приличном виде, ни признака крыс и паутины. Но это я замечаю гораздо позже, вертя головой так, что многострадальная шея чуть не отвалилась. Первое, что притягивает взгляд, это резной базальтовый восьмиугольный стол, за которым восседает четверо крылатых, ловко орудуя двузубыми вилками и тонкими иззубренными ножами. Указывают на свободные места,  придвигают узорчатые стеклянные тарелки, выдают непонятные, но приветливые трели. Ункани нерешительно присаживается, я тоже. Кистень цепляется за спинку стула, потому приходится сидеть, невероятно изогнувшись. Чувствую, как вздрагивает резчица. И неудивительно—на тарелках аккуратно выложены жука размером с ладонь, запеченные и облитые полупрозрачным соусом. Зеркальная сущность, сидящая напротив, блаженно улыбается и вонзает вилку в паука, беспомощно разметавшего по тарелке тонкие лапы. Странная у них кормежка, чтоб не сказать больше. Даже страшно подумать. Но… Похоже, внутри у меня завелся зверь целиком из шипов и когтей, и теперь он беспокойно возится, разрывая все, до чего успевает дотянуться. Правильно, сколько времени не ели… И вроде никто не отравился. Попробуем… А между прочим, удивительной вкусноты блюдо!
Запив необычную трапезу отваром из корешков, один из зеркальных—в алом одеянии в виде куска ткани с прорезью для головы и двумя ленточками по нижнему краю, завязанными на лодыжках—поднимается. Смерив меня и Ункани по очереди задумчивым взглядом, хватает под локти и ведет в непонятном направлении. Я пытаюсь извернуться и достать из-за спины кистень, но природная ловкость меня подводит. Резчица же выглядит явно повеселевшей, из ее огромных глаз исчезла вечная печаль, а кожа остается чуть розоватой, хотя при ближайшей опасности все Полутени начинают сливаться с фоном. Я тоже не вижу чтобы движение вокруг меня замедлялось. Или чувство опасности нас покинуло, или побои и всякие неприятности пока откладываются.
После затяжного странствия по коридорам разной степени заброшенности, зеркальный распахивает перед нами слегка поржавевшую дверь, кивая на застеленное мехами и шелком возвышение в дальнем конце комнаты. Да, отдохнуть бы не мешало… Тем более, что в симпатичной стене, обитой мягким зеленым пластиком, обнаружилась небольшая дверца, которая ведет в умывальню. С подачей воды тоже все в порядке… Так что поплескавшись от души—строго по очереди, не подумайте плохого—мы устраиваемся отдыхать. Я сворачиваюсь в клубок у края возвышения, положив под локоть кистень и закрывшись мехами с головой. Вспоминаю, как Нэла Шорох рассказывала о своих страданиях—ей приходилось закрывать голову, чтобы посторонний шум не мешал спать. И где теперь она? Надеюсь, Зарн не даст ей пропасть, охотник все-таки.
Уже засыпая, чувствую, как тонкие пальцы развязывают ленту, которой я стягиваю хвостик и аккуратно перебирают отмытые до изначально-золотистого цвета волосы. Развернувшись, крепко обхватываю резчицу за талию, и получаю в ухо рукояткой собственного кистеня. «И где твое чувство опасности, храбрый мой Оррин?»--ехидно фыркает Ункани и устраивается на моем плече.
Утро начинается неожиданно и неприятно—кто-то самым жестоким образом свистит в ухо. Разомкнув намертво сросшиеся веки и отбросив от лица черную как отчаяние прядь, первым делом я замечаю давешнего зеркального в алой накидке, а потом—Птица, которого тот держит под мышкой. Этого хватает, чтобы со смущенной физиономией попытаться заползти под возвышение и хорошенько стукнуться, ибо оно оказалось монолитным. «Ах, чтоб тебя, совсем чувство опасности потерял»--ворчу я и слышу подозрительный стук с другой стороны. Отряхиваясь, поднимаюсь и вижу, как по ту сторону возвышения встает во весь рост Ункани, потирая лоб. Потом она, с нереальной быстротой орудуя гребнем, собирает черные волосы в сложную прическу, а я кое-как стягиваю взлохмаченные патлы лентой и поправляю изрядно потрепанные одеяния. Зеркальный что-то свистит, и Птиц выдает:
––Кто вы и откуда родом?
Это он издевается или как?!
––Ты что,––говорю,--опять головой в стенку приложился? Это ж я, хозяин.
––Да я знаю,––ворчит летун.––Вот, он спрашивает. Кстати, его имя по-чистокровочьи звучит как Созерцатель.
––Так ты понимаешь, что они свистят?––огромные глаза Ункани становятся еще больше.
––Еще бы не понять, это язык летунов, мы так общаемся между собой. Хоть кто-нибудь слышал, чтобы мы решали свои летуновские дела на чистокровочьем? Вот и я о том же. А теперь объяснись.
Созерцатель нетерпеливо подсвистывает.
––Я Оррин Увертливый, родом из Крисви,  механик и ювелир,––называюсь я, церемонно поклонившись.
Птиц выдает ушераздирающую трель.
––Ункани Полутень, рожденная в Кьерне. Резчица по кости, еще много знаю о строительстве,––отрекомендовалась Ункани.
Прежде чем Птиц успевает расшифровать, зеркальный Созерцатель впадает в ярость, хлопая крыльями и выронив летуна на каменный пол. К счастью, я успеваю перехватить Птица в падении.
––Дикие существа!––Птиц обиженно шмыгает носом.––Мало того, что швыряется, как бешеный, а еще у них самкам не положено держать ответ. Ну что за…звери!
––Хороший вопрос… Сами-то вы кто и в каком городе мы находимся?
Вот зря я это спрашиваю. Потому как Созерцатель свистит долго и переливчато, как только дыхания хватает. Птиц, закатив глазки, в меру сил обеспечивает перевод:
«Это город Сиари, а сами мы—Сверкающая раса, так нас нарекли создатели, еще до угасания прилившие кровь летучих мышей. Там, где стоит город, раньше добывали особый металл, из которого получали энергию и оружие. Мы не знаем, каким образом. До угасания люди были велики… Но невидимые лучи, испускаемые металлом, приводили к медленной смерти. А для городов использовали любое углубление, любую трещину… Тогда люди заметили особую породу летучих мышей, изменившихся настолько, что обживали шахты без вреда для себя—их кожа отражала опасные лучи так же хорошо, как и обычный свет. Ученые воспользовались этим, превратив людей не в таких тоненьких большеглазых существ, а наполовину летунов. Нам достались крылья, блестящая кожа, длинные пальцы… но мы уже не могли говорить, так как изменилась и гортань. Пришлось выдумать свой язык, который потом переняли ваши летуны»
––Так ты, Созерцатель, моему Птицу родственник?––не удерживаюсь я от подколки. Летун благоразумно молчит… Тогда я спрашиваю уже серьезно:––А старейшины-то ваши где?
Сверкающий горестно вздыхает, страдальчески прижимает лапки ко рту и отвечает:
––Нет у нас больше старейшин. Умерли от вредоносных лучей, хотя цитадель полностью защищена. Но спустились навести порядок в городе, и… Хотя не скажу, что их ужасно жалко. У нас и так в городе полный порядок, как от основания. А у вас как?

Следующие полдня проходят в повествованиях о городах, чистокровках, и всем, чем мы живем, будь то добыча меди, приготовление пищи или служение культам. За трапезой я поражаюсь способности Сверкающих одновременно говорить и есть. Мы с Ункани так не можем, но я слышал, что древние летающие существа птицы могли. По-моему, птицы—это те же летучие мыши, только у них клювы были и крылья не кожистые. Несколько зеркальных присоединяются за едой и тоже внимательно выслушивают. Поначалу придираются к Ункани, не позволяя ей произнести ни слова, но потом привыкают, тем более, резчица очень многое знает о городах. Очень удивляются украшениям из камней и узорчатой резьбе или гравировке. Меры по очищению крови тоже принимают, но не детенышей в другой город отправляют, а наоборот, берут себе взрослых существ. Да, городов, подобных Сиари, не меньше, чем чистокровочьих, но Сверкающие могут перелетать большие расстояния…
Когда мы уже не в состоянии вымолвить ни полслова, Сверкающие покидают нас и расходятся по своим делам. Тогда Ункани осушает кувшин воды и высказывается:
––А по-моему, Созерцатель врет. Не знаю, в чем, но точно врет. И вообще они сами по себе странные, того и жди предательства. А чувство опасности их не замечает.
––Точно, точно. А надо бы осмотреться…
Отдышавшись, мы принимаемся осматривать цитадель, хотя дело это почти безнадежное, используются только несколько помещений, остальные пребывают в ужасающем запустении. Даже личные покои старейшин, в которых не осталось богатого убранства, созданного еще до Угасания… даже пластиковое покрытие со стен ободрали, и, судя по восхитительной толще пыли и выводкам крыс по всем углам, довольно давно. Во всех девяти покоях одно и то же. Только Ункани, явно заметив что-то скрытое от моих глаз, водит растопыренными ладонями по дальней стене, отфыркиваясь и чихая от взметывающейся пыли.
––Оррин, подай-ка свой кистенек, тут что-то интересное.
Крепким ударом отшвырнув крысу, нахально взбирающуюся по моей ноге, с изящным поклоном подаю оружие. Резчица прицеливается и