подальше от дня свадьбы и подальше от невесты. Я и предположить не мог, что у цивилизации роботов имеется машина времени. И вот с помощью этой-то машины меня просто перенесли хрен знает куда. К чёрту на кулички. В такое отдалённое прошлое, что и вообразить просто невозможно. Я, поверите ли, глазом не успел моргнуть.
Но вначале Жестяной пошёл на хитрость. Он заманил Хитрого Лиса в какую-то комнатёнку. Якобы только для того, чтобы обсудить со мной некоторые детали празднества. Потом подлый трус затолкал меня на стальную платформу, находящуюся в комнате, и, лихорадочно поблёскивая светодиодами, которые у него, как я уже говорил, заменяли глаза… в общем, одним движением он повернул рубильник.
Рубильник заскрежетал, посыпалась ржавчина. Платформа загудела. Из глаз у меня полетели искры. Потому что какая-то змеящаяся молния звезданула Хитрого Лиса прямо в центр груди.
- Будешь знать, как на чужих невест зариться! – крикнул вдогонку негодяй, лишь только меня завертел хроновихрь. Уже как из очень далёкого далёка донеслось: - На мезозойской Земле по чужим бабам не придётся шастать!
Вслед мне полетел топор. Наверное, чтобы мучился подольше. Жестяной всё предусмотрел.
Кто бы подумал, что зачерствевший в интригах и государственных разборках робот окажется таким ревнивцем. Вот и доверяй после роботам. А я так хорошо к ним относился.
Долго ли летел я не известно. Но любому полёту приходит конец. Как ни сладко бывает порой лететь.
Ударился я не слабо. Оглушённый и ошеломлённый какое-то время лежал на земле, пытаясь хоть как-то собраться с мыслями и проанализировать, что со мной произошло.
Не сразу ощутил я мягкую, шелковистую траву. А когда понял, что под Хитрым Лисом податливый дёрн вместо скользкого и твёрдого паркета, сел и огляделся. Насколько позволял оглядеться окружающий густой золотисто-голубоватый туман.
Обрывки и клочья почти непрозрачной субстанции скользили по моим щекам. Они лизали и гладили кожу рук.
Туман белой мглой поглотил мир. Меня. Он был, как белая ночь. Везде. Со всех сторон.
Само собой, всё, что хоть как-то связано с туманом, несёт оттенок романтичности, загадочности. Туман сам по себе – явление интригующее. Всё так. Однако бывает не до него. И уж во всяком случае, некогда любоваться туманом, если ты вываливаешься практически со свадьбы - пусть и не своей - и падаешь незнамо куда.
Несомненно, красота и красивость имеет некую притягательную силу. Но не следует забывать и о изнанке мира. Той неприглядной стороне, которая, прикрываясь лучшими моментами, наносит частенько подлые и ощутимые удары из-за угла. Выражаясь фигурально, конечно. А, если выражаться буквально, то и выражаться, поверите ли, мне тогда не хотелось. Потому что в данном вопросе в те минуты хватало и фигуральности выше крыши.
Так я размышлял, сидя на ковре из местной растительности, пока меня не посетила мысль о поджидающих в незнакомом мире опасностях. Только в результате прихода ко мне такой мысли я вскочил на ноги и сунул руку в карман. В тот карман, где лежал револьвер.
-Тысяча метеоритов в брюхо кометы! - выругался я, лишь только моя голова вынырнула из, как оказалось, невысокого, липкого слоя. - Похоже Шестнадцатый прав. От мезозоя не отвертеться. Мне не отвертеться.
Да, как и пророчествовал Жестяной-Шестнадцатый, меня окружал мезозой.
Уныло огляделся я, прикидывая и так и эдак, удастся ли в ближайшее время улизнуть отсюда. Ведь платформа, на которую меня затолкал Жестяной, исчезла. Потерялся и рубильник. Как, впрочем, и сам монарх-андроид. В природе всего этого больше не существовало.
Как бы там ни было, и что бы впоследствии не писали в галактической прессе о данном прецеденте, но в те драматические и неподражаемо сложные для меня минуты, звериным чутьем, проснувшимся во мне, я понял, что застрял здесь всерьёз. Всерьёз и, по всей видимости, надолго.
На такую далеко не оптимистичную, хотя и не совсем упадническую мысль наводили некоторые соображения, являвшиеся логически обоснованным следствием моих визуальных исследований окружающего пространства.
Всё дело в том, что, как я уже упоминал выше, находился я, насколько я мог определить, в абсолютно девственном мире, на некой живописной лужайке. С другой стороны лужайки возвышались довольно высокие красноватые скалы. И у основания скал паслись нервные, то и дело с подозрительностью озирающиеся небольшие травоядные динозавры - полноправные аборигены, как я помнил из школьных учебников, мезозойских пространств.
Из всего выходило… Блин! Блин-блинище!.. Что-то происходило. Что-то со мной происходило! Что-то происходило с памятью. Моей памятью. Память стала изменять Хитрому Лису. Ни с того, ни с сего воспоминания о прошлом начали стираться из моей памяти. Я её терял. Терял память. В минуты прояснения сознания я ещё помнил об Астрае, а так же о том, кто я такой на самом деле и по какой причине здесь нахожусь. Но такие прояснения случались всё реже и с некоторых пор стали похожи на озарения.
Кстати, кто такая Астрая?..
Может она - один из тех пасущихся неподалеку динозавров? Или так называют эту скалу?... Ах, Астрая - моя любимая женушка (бывшая), забросившая меня с помощью неких загадочных таблеток в далекий мир. Или это не она отчебучила с моим переносом? Хотя, с неё станется.
Но кто, в таком случае, я?.. Хитрый… мм… Хитрый. Эээ… медведь... Нет! Хитрый… заяц... Или баран?.. Точно! Вот оноооо!! Хитрый баран!
Нет, наверное, я всё-таки глупый осел. Если уж логически. Если позволил засунуть себя какой-то ушлой бабёнке в эту проклятую богом дыру.
Короче, благодаря своему незапланированному - или запланированному? - выпаданию из квартиры? Из свадьбы? - я оказался по уши в дерьме.
Вот чёрт! Прежде, чем меня отыщет эта несносная и неугомонная Астрая, я здесь запросто свихнусь только от того, что и поговорить-то толком не с кем. Ведь, как известно, динозавры существа малоразговорчивые и предпочитают больше думать о жратве, чем вести светские беседы.
Стоит ли после этого говорить, что жилось мне мезозое не сладко, и что эта жизнь приятными сюрпризами не баловала? Думаю, не стоит.
Во всяком случае, одно то обстоятельство, что на неопределенно долгий срок я совершенно был лишён крыши над головой, привычного меню и еще многих других радостей цивилизованного мира, которые делают нашу жизнь полноценной и, самое главное вполне сносной и удобоваримой.
Конечно, я не Астрайка и не могу поглощать Эвересты кондитерских изделий в один присест. И, сдаётся мне, я, не затрачивая на то особых усилий, могу обойтись достаточно долгое время без фруктозы и сахарозы. Но, согласитесь, ежедневный рацион, основой которого является органический белок в виде плохо прожаренных зеленых ящериц и змей не вселит долгосрочного оптимизма в будь кого. Во всяком случае, и в данном контексте это не просто игра слов, но сладкой такую жизнь не назовешь.
Вываренная, стерилизованная обработанная всевозможными способами пища человеконаселённого мира, дотоле так полюбившаяся урбанизированному мне, была отныне недоступна опять же - мне же.
А наличие всех этих донтов, завров и подов, кишащих здесь в изобилии и в поражающем глаз многообразии, только усугубляло моё и так далеко ушедшее вперед в плане усугубления положение.
Скорее всего, я являлся единственным и неповторимым представителем славного некогда, а теперь безвестно сгинувшего рода человеческого, совершенно единственным мыслящим существом во всей солнечной системе. А, учитывая тот факт, что человечество начало распространяться по Вселенной именно отсюда, с Земли, на которой я и находился в данный момент, довольно мрачная картина демографического апокалипсиса вставала передо мной во всей своей неприглядной, вопиюще откровенной реальности.
Glava XXXlX.
А попробуйте и вы оказаться первочеловеком, единственным представителем человеческого вида во Вселенной.
Отныне и естественно в силу изложенного, я не вправе был рассчитывать на чью-либо помощь в своих дальнейших скитаниях по этому миру.
Мое жилище, найденная мной в первый же день пребывания в триасе, каменная пещера была неплохим средством защиты от агрессивного мира. Тем более, что находилась она на высоте не менее восьми метров от земли. Я специально выбрал такую пещеру, чтобы даже самый высокий из местных хищников, насколько я был знаком с палеонтологией, даже самый рослый из них не смог бы дотянуться до входа.
К тому же по вечерам я неукоснительно, по раз и навсегда заведенному правилу, зажигал у входа костер. Что само по себе способствовало ещё более надёжной охране.
В общем, я стал жить в этом девственном, нетронутом мире, жить в странной, параллельной вселенной, посвящая день рутинной, неинтересной, но жизненно необходимой работе. А, когда непроглядная ночь опускалась на землю, и янтарные отблески горячего пламени плясали на отливающих красным скалах, я предавался размышлениям о смысле жизни, о жизни во вселенной и возможности процесса схлопывания вселенной до размера одного атома, сообразуясь с теорией, вычитанной некогда в одной бульварной газетёнке.
Иногда, сквозь чуткий, насторожённый сон, смаривавший, так или иначе, меня в эти короткие и в то же время непомерно длинные ночи, я слышал утробный рёв и тяжелую поступь, от которой вздрагивала земля и затихало всё живое. И тогда волосы на моей голове, даже во сне шевелились, а душа тоже во сне уходила в пятки.
С дико колотящимся сердцем я просыпался и вглядывался в обступившую светящиеся угли темноту. И моя подстёгиваемая страхом фантазия рисовала существ, аналогов которым нет даже в самых кошмарных снах.
Но рёв стихал, и я успокаивался. И снова проваливался в чуткую, легко проницаемую для звуков внешнего мира дремоту.
К своему счастью или несчастью я не мог даже и предположить кому принадлежал тот или иной ночной рёв. И, тем не менее, встретиться с исполином, исторгающим подобные звуки, я бы не согласился, предложи мне кто-нибудь нечто в таком роде.
Видимо, лишь по этой простой и вполне понятной причине в определённый период времени пришлось изрядно потрудиться. Я нашёл свой топор, который бросили вдогонку Жестяной и который с тех самых пор так и лежал в траве.
Вот таким образом, с помощью одного только топора я соорудил отличную ограду из остро отточенных бревноразмерных кольев. Ограда опоясала всю лужайку и одну из скал с моей пещерой в ней. Ещё ограда прихватила часть холма, на котором, собственно, и стояла экспроприированная мной у мезозойских пространств скала. Скала - гигантский камень, природное образование, не меньше, чем восьмидесятиметровой высоты - глядела в низкое, закопченное вулканами и забитое до отказа птеродактилями небо словно бросая вызов всему живому на этом участке планеты.
Я трудился не покладая рук. И на четвертый день непосильного и изнуряющего труда на моих ладонях даже полопались кровавые мозоли. Зато через три недели ограждение, представлявшее собой двурядный частокол, состоящий, как я уже говорил, из небольших, заостренных кверху и вкопанных в землю тупым концом, бревен, это ограждение обозначило периметр моих владений. При всем при том, внутренний ряд кольев смотрел строго вверх, а
