Спускаясь по лестнице со второго этажа, пришло решение выйти на улицу и разобраться с «ёлочными украшениями» на ветвях деревьев. В помощь взял самый мощный фонарь. Проверил в коридоре. Острый жёлтый луч скальпелем разрезал темноту коридора и, пройдя через оконное стекло, затерялся на улице.
Погода бесновалась с неистовством, будто решила всему человечеству отомстить за все проделки, на которые оно гораздо. Стоя возле уличной двери, Василий Фёдорович пожалел, что нет ромашки. Взял бы и погадал, выходить на улицу или нет. Покидать тёплое, уютное помещение казалось безумством. Первый порыв храбрости и решительности разобраться со всеми нестыковками и странностями на улице благополучно прошёл. Пришла холодная рассудительность. Она подсказывала единственно верное решение – остаться внутри и, если очень хочется, наблюдать за природно-погодными флуктуациями из помещения в комфорте, попивая крепкий чай с сушками или кофе с арахисом в сахарной глазури.
Успокаивая совесть и себя тем, что настоящие исследователи не отступают и не пасуют перед трудностями, Василий Фёдорович после пары-тройки дыхательных упражнений по неизвестной широкой публике системе йогов, открыл дверь и шагнул в пугающую неизвестность. В этот момент он представил себя астронавтом, прилетевшим на неизведанную планету с научными целями. Тотчас ощутил волну тревожности, посещающую человека, покидающего через шлюз корабль.
Удар ветра обезоружил. Лишил храбрости. Прижал к двери спиной. Короткий, резкий порыв остудил голову. Следом разъярённое недовольство грома. Барабанные перепонки на некоторое время перестали различать силу и величину звуков. И следом – зловещая тишина. Луч фонаря высветил на ближайшем к зданию школы дереве чёрные фигурки. Блеснули настороженно расплавленным серебром зрачки тёмных глаз. Смех едва не задушил. Свободно выдохнув, Василий Фёдорович успокоился. Казавшиеся издалека чем-то таинственным и ужасным тёмные фигурки при ближайшем рассмотрении оказались обычными воронами, сороками и грачами. «Трясця вашей матери! – дал он волю накопившемуся раздражению и страху. – Вася, Вася! – упрекал мужчина себя. – Вот же оболтус, мог и сам догадаться что к чему. Какие такие «ёлочные украшения» осенью облепляют ветви деревьев».
Близко сидящие одна подле другой птицы со стороны действительно могли вызвать в подсознании знакомые образы. Крепко вцепившись когтями в тонкие ветви, птицы раскачивались вместе с ними вверх-вниз. Было смешно и немного страшно. Неестественная неподвижность пернатых смущала.
Следующее событие отвлекло от мысленных посторонних посещений и способности создавать сверх меры ненужных сущностей.
Сильные руки ветра разорвали плотную ткань туч. Выглянула луна. Сиренево-блеклый свет окрасил всё вокруг в инфернально-мистические тона. Гром звучал тише. При каждом рыке перья на головах птиц ершились. После очередного затихающего зова-рыка птицы, не раскрывая крыльев, начали срываться одна за другой в небо в полной тишине, внезапно опустившейся на землю. Чёрные продолговатые тельца мрачно смотрелись на фоне сверкающей луны. Когда птицы все сорвались с веток, они образовали правильный круг вокруг невидимого центра, ориентируясь на небесное ночное светило и начали молчаливый круговой полёт. Затем они в такой последовательности выстроились в правильный ромб. Зависнув на мгновение полученной фигурой, они полетели вниз. Василий Фёдорович понял, целью атаки взбесившихся пернатых служит он. Виртуозно извернувшись на пятках, он едва успел влететь в тамбур, когда первые ряды птиц обрушились на дверь. Она содрогалась под сильными ударами и трещала, визжали петли и выгибалось парусом стекло. Птицы гибли, расплющившись о препятствие, но целенаправленно, с неким дьявольским упрямством атаковали дверь, бились о стекло, оставляя длинные кровавые потёки.
Придя в себя, Василий Фёдорович с опаской подошёл к двери и направил луч света наружу и едва не потерял самообладание. Школьное крыльцо и прилегающий двор оказались чистыми. Тушки разбившихся птиц исчезли. Будто и не было этой искрометной безумной ярости, проявления чьей-то жестокой воли. Ветви деревьев будто висели будто в невесомости, сохраняя неподвижность. «А как же штормовое предупреждение и ураганные порывы ветра? А где же подевались эти безголосые летающие твари, кровожадные, аки псы преисподней?» Невесёлые думы прервал детский голосок, звучащий за спиной. Василий Фёдорович развернулся и увидел сидящую на табурете уборщицу тётю Клару, как он помнил, она всегда звонила перед началом занятий и в конце урока. Перед ней стояла лет восьми-десяти девочка. «Тётенька Клара, – заливалась серебряным колокольчиком девочка, – Лидия Терентьевна попросила вам передать, что время занятий вышло три минуты назад». Уборщица прогоняла сон, махая рукой перед лицом, вскакивала и нажимала на кнопку звонка. Сценка повторялась раз за разом. Говорила девочка и вскакивала уборщица…
Утром Василий Фёдорович позвонил директору. Сообщил об изменении намерения прекратить расследование и о продлении его так называемой командировки в школе на неделю.
Оставшийся с ночи плотный серо-сиреневый туман не разошёлся с рассветом. Не прогнал его к обеду залетевший с берегов Азовского моря бриз. Клочья тумана хоронились в кронах деревьев, свисая с них длинными мохнатыми прядями. Медленно завиваясь и вихрясь, туман клубился в тёмных и сырых глухих местах, то расслаиваясь на светло-прозрачные и тёмно-фиолетовые полотнища, то соединяясь в плотную непроницаемую стену мглы.
Повсюду в городском воздухе чувствовался отвратительный, раздражающий обоняние запах.
В одной части города у реки Кальмиус стоял метафизический запах бочковых перекисших огурцов и болотной застоявшейся тины.
В центре города на площади Ленина чувствовалось катастрофическое смешение несовместимых ароматов печёного сдобного теста и заплесневелых бананов.
С территории городского рынка тянуло жутчайшее амбре застарелого засора водопроводных труб; в жестокой схватке сошлись кислые удушающие запахи фекалий и пряное благоухание лепестков засохших роз.
Василий Фёдорович не остался в стороне, его, как и всех настигло наказание ароматами прямо на кухне во время чаепития. Поперхнувшись и отставив чашку, он втянул носом носившиеся, переплетённые в тугие жгуты «благовония». Для себя он выделил, почему-то совсем не удививший ароматический компонент – в окружающем воздухе носились запахи перезрелой клубники, выдохшегося шампанского и засыхающей крови. «Миленько начинается день, – протирая чашку подумалось ему, – что творится там, на улицах?»
Убедившись на собственном опыте, что гостей из параллельного мира раньше полуночи ждать не приходится, после медленного обхода Василий Фёдорович решил соснуть минуток так шестьсот. Сел на стул. Закрыл глаза. Провалился в сон.
Высокая по пояс ярко-зелёная трава медленно колыхалась. Шелестели выгоревшие до земельного цвета метёлки с семенами и длинными колючими усами. Невероятными исполинами высились репейники в полтора человеческих роста багрового цвета с мощными стеблями толщиной с кулак взрослого крупного мужчины. Поле и сам пейзаж были ему знакомы. За дальним пригорком, покрытом словно щетиной каменными останцами в виде тонких скрюченных пальцев на ладони великана, начинается с кладбища хутор Войково. Там он проводил лето у бабушки и всегда возвращался в город загорелым, как чёрт, чумазым, как тот же чёрт, и категорически не готовым к началу нового учебного года.
Пахло сухой, до першения в носу и чиха, землёй. Слышалось прерывистое пиццикато кузнечиков и жуткий вокал неизвестных насекомых. Барражируя над бутонами полевых цветов, упоительно жужжали пчёлы и стрекозы выписывали восхитительные пируэты между струй степного ветра. Высоко спрятавшись в выжженном небе пел тоскливо жаворонок. Между небом и землёй слышалась его песня, напоминая о печальном прошлом, к радости в нём же и оставшемся.
[justify] В испещрённую ледяными морщинами близящейся зимы кромку горизонта упиралось в перспективе поле. Ранняя донбасская осень, мягкая и тёплая, без неожиданных погодных сюрпризов, просматривалась в каждой черточке окружающего мира. Василий Фёдорович сорвал травинку. Растёр ладонями. Понюхал. Ожившие воспоминания непрожитой им жизни, будто прочитанные на скорую руку в библиотеке между стеллажей, заставленных покрытыми вековой пылью фолиантами, взбудоражили. Волна потрясения прошла по телу, испарина выступила на лбу. Перед глазами поплыло небо. Стремительно полетели, будто убегая или догоняя кого-то облака, в одном детском фильме сравненные с белокрылыми лошадками. Обломанные стебли травы вонзились острыми наконечниками в спину, пронзив ткань рубашки. «Всё, как тогда, в ту последнюю осень детства. Оно кончилось первым днём посещения школы и первым уроком обществознания и знакомства с новым миром знаний, в который
