– Вас, товарищ полковник.
– Что стряслось, Миша?
– Волнения, товарищ полковник.
Мендель и Бережной переглянулись.
– Волнения? – переспросил Бережной.
– Так точно! Если точнее – бунт!
Мендель тяжело вздохнул:
– Только бунта нам не хватало! Надеюсь не на корабле, лейтенант?
– Никак нет! – отрапортовал Мигуль, – в вверенном вам городе.
Пары дистиллята мгновенно испарились из голов обеих глав.
– Бунт? – произнесли они в унисон, глядя друг на друга и косо на гонца дурной вести.
– Народный бунт, – подтвердил лейтенант виноватым голосом, будто в том, что в городе Каракуба бунт виноват каким-то боком и он.
Полковник Бережной надел фуражку и решительно посмотрел на водную гладь ставка.
– Ну, что ж, поедем и посмотрим на этого Степана Разина!
– Какого Разина? – удивился Мендель, тоже быстро собираясь. – Я своих горожан всех по фамилии знаю!
– Это я так, образно, – поправился полковник Бережной и кивнул лейтенанту: – Едем, Миша, выполнять долг.
Стоял изнурительный душный солнечный день сентября. Дожди ещё только думали проливаться ледяной осенней влагой и молнии с громами репетировали выступление где-то далеко на отшибе вселенной, соревнуясь между собой, кто лучше. Эта духота совсем не помешала собраться перед зданием горсовета небольшой количественно группе активистов с задорным настроением и с плакатами в руках, на которых красным по белому фону коротко и не очень ясно читался один и тот же вопрос в разной интерпретации: «Доколе? Кто ответит за беспокойства?», «Дайте точный ответ: доколе будет длиться бездействие власти?» Как часто бывает на всех просторах суши планеты Земля, где она запятнана следами гомо сапиенса, стоит кому-нибудь созвать вече, как на клич соберётся малая толпа, она в течение недлительного времени значительно масштабируется в огромное человеческое море. Море волнуется раз, море волнуется два. В итоге на море шторм и грозовые ощущения!
Дядя Яша, известный всему городу рыбак с многолетним стажем ужения и носивший гордо приклеившуюся к нему кличку «Пират», слухам о чудовище на Кальмиусе не верил. «Мало ли что люди брешут, – разговаривал он сам с собой, чиня снасти и проверяя удочки на гибкость и выбраковывая старые, цепляя крючки и грузила. – Тут два правила: либо не пей, ничего казаться не будет, либо пей так, чтобы тоже ничего не казалось. А если кажется – крестись, как советовал мудрый старшина в одном замечательном военном фильме».
К дяде Яше друзья и от калитки интересовались: «Яша, слышал?» Он всегда кивал утвердительно: «Чайка в ключе принесла». Затем шла бурная обстоятельная беседа, чтобы это могло быть. По прошествии недели он встречал гостей так: «Слышал. Нового добавить нечего». Тогда приставали с расспросами: «Яша, ты человек поживший на этом свете, может это не монстр совсем? Рыба крупная?» Настойчивостью отличался друг Веня, из той же компании любителей свежей ухи на рассвете. «Какая?» – в свою очередь буравил лоб друга строгими глазами дядя Яша. «Сом, например», – говорил неуверенно пришедший с Веней свояк Никита. Дядя Яша долго не мог успокоиться, смеялся до слёз и икоты. «Ты ещё, Никита, скажи: осётр или налим, или ещё лучше: нельма или таймень!» – «Тебе смешно, дядя Яша, – говорил третий из компании пришедших, – а вот моя Анна меня на Кальмиус ни в какую на утреннюю поклёвку не пускает. Говорит: выбирай, или я, или рыбалка! Обидно ведь!» – «Ты больше жинку свою слухай, – советует дядя Яша, – за юбку крепче держись. Обидно ему!» Не обошлось без провокационных вопросов, направленных на подрыв авторитета дяди Яши. «Скажи, дядя Яша, ты сам, когда последний раз был на Кальмиусе? Ходишь ли?» Двинул бровями дядя Яша и ответил провокатору: «Ходил и ходить буду! Вчера был и сегодня пойду! Никакой монстр меня не остановит. Но ходить можно по-разному». – «Это как же?» – вострит ухо Никита. – «Ходи да оглядывайся!»
Вот и сегодня, когда с утра чесался к выпивке нос со вчерашнего дня и зудели коленки к перемене погоды, болтливая чайка соседка Катя сообщила, крича через забор: «пока ты, Яша, рассиживаешься тут, в городе такие вещи происходят!» Удивлённый экспрессией соседки дядя Яша отложил рыбацкие снасти. «Какие, Катька, вещи?» – «Сходи и узнаешь, – принципиально отрезала Катька. – Я своего пентюха к горсовету уже направила». – «Сама чего тут со мной болтаешь? Тебя хлебом не корми, дай сплетни послушать». – «Борщ доварю и туда же побегу». – «К горсовету?» – «К горсовету, Яшка! Чтоб ты сдох, чёрт глухой!»
Новость оказалась необычной. Митинговать народ отучили дядя Яша уже забыл, когда. Разъяснили представительные серьёзные до кишечного запора чиновники в серых отливающих металлом костюмах, мол, время нынче другое, направляйте свою энергию в другое русло.
Народ на площади Ленина перед горсоветом разошёлся и разогрелся до нужной точки восприятия. Если что и кипело, то точно не вода в электрических чайниках. Неясный громкий гул сотрясал светлый сентябрьский день, воздух потревожено над толпой дрожал и переливался. Эманации возмущения электрическими искрами висели на зелёных иглах елей, растущих вокруг памятника Ильичу в скверике.
С видимой осторожностью и опаской, не быть некстати узнанным и втянутым во что-то неприличное, дядя Яша вышел из ворот городского парка возле Дома культуры и остановился в хлипкой тени туй. Одновременно с ним на площадь въехал чёрный блестящий красавец, гордость заграничного автопрома с эмблемой-прицелом на капоте.
Мендель и Бережной под окрики быстро взлетели на высокое крыльцо администрации, повернулись лицом к народу. Мендель поднял правую руку. Гомон утих.
– Чего шумим, славяне? – обратился городской глава к собравшимся.
Едва поднявшуюся волну народного ора Мендель снова остановил властным движением руки и строго повторил:
– Чего шумим, граждане? Предлагаю обоюдовыгодный диалог.
Толпу предложениями о диалоге лучше не дразнить, как кошку привязанной на верёвке колбасой. Толпа воспринимает предложение прямолинейно и шум, сродни звукам тревожным прибоя снова повис над площадью Ленина, множась отражением в окнах и разлетаясь звонким мелодичным эхо по прямым и пересекающим их перпендикулярным улицам.
Третий раз рука городского главы долго не опускалась.
– Бардака не допущу! Криков тоже! Говорит один за всех, – чётко, будто отдавая военные приказы заговорил Мендель, подкрепляя каждое слово резким взмахом руки. – Делегируйте того, кому доверяете. Он выходит вперёд, становится рядом со мной, рассказывает, что вас тревожит так, чтобы слышал даже далеко отстоящий от площади человек. Можно попросить микрофон и вывести звук на уличные динамики.
Шумела толпа долго. Гомон достиг неба и распугал птиц над площадью. Тревожно и взволнованно они летали и представляли взорам собравшихся природные чудеса, называемые мурмурацией, стая птиц попеременно собиралась то в одну геометрическую фигуру, то, распавшись, в другую. Говорили разом все и все старались перекричать друг друга, женщина спорила с мужчиной, толстенький добрячок с тощей воблой соседкой. Кандидатуры легко выдвигались и с той же лёгкостью самоустранялись. Нельзя сказать точно, сколько бы ещё длился этот спонтанный цирк шапито, если бы группа заинтересованных лиц не увидела скромно стоящего в сторонке дядю Яшу, с искренней заинтересованностью слушавшего ор с лёгкой философской улыбкой на простовато-хитром лице.
– Дядя Яша! – выкрикнула с неожиданной радостью и душевным облегчением с десяток, а то и более глоток, осипших от ненужного спора и выхода из сложившейся ситуации, – вот, кто будет нашим парламентарием! Нашим голосом народа!
И повисла неземная тишина. Такая, что даже глухой от старости Каракубский грек-долгожитель дед Пантелеймон смог расслышать полёт шмеля в родном селе Солнцево.
Быстрый взор Менделя отыскал фигуру предлагаемого народного парламентария и протянул в его сторону руку.
– Что же вы стоите, Яков Пименович? Народ выбрал вас, и мы все жаждем выслушать вашего авторитетного мнения. Поднимайтесь, пожалуйста, к нам. Не робейте. Становитесь тут со мной.
[justify] Дядя Яша степенно подошёл к крыльцу. Окинул толпу взглядом. Поднялся. Он быстро сориентировался в обстановке, понял, чего точно от него ждут и приготовился выдать на гора́ импровизированный спич. Говорить он умел и любил. Подолгу и ни о чём конкретно, переливая из пустого в порожнее. Сейчас интуиция ему подсказывала, нынче не время для цветастых, пространных речей. И в то же время дядя Яша не хотел ударить лицом в грязь, но и преподнести своё видение так, чтобы не остаться виноватым. На крыльце дядя Яша почувствовал всю глубину того, что
