Разгар зимы прошёл и, полна силушки, уходить она не собиралась. Было желание покуролесить, поозорничать, вставить фитиль, и агония казалась ей глупой выходкой старого дуралея Шута, паясничающего на рынке в выходные и праздничные дни за кусок чёрствой лепёшки и кружку кислого вина.
Нет, насмешкой было его существование. Так изощрённо мстила Шуту жизнь за прежние годы. Впрочем, было ли за что мстить? За то, чо остался верен родовой профессии веселить и развлекать публику? За то, что она, в большинстве своём неблагодарна? За то, что жена однажды без страховки вышла на канат, протянутый над рыночной площадью и на этом закончились её молодые дни? За то, что дети выросли и разбежались по тридевятым царствам, а внуки расселились по тридесятым государствам? За то, что и в зной, и в холод бегал, кривляясь перед народом за сущий пустяк в цветных обносках? За то, что виски поседели и плешь отполированной медью? За что мстит жизнь Шут не знал. Не задумывался об этом. Гнал прочь смутные думы и привечал бездомных животных вместе с птицами. А они с утра нонче, ой, как сильно расходились в крике-карканье, будто что нехорошее чуют! Шут перебрал в сундуке ставшую ветхой рухлядь. Вздохнул. Сел на стул да, вспомнив что, было приподнялся да, охнув, плюхнулся обратно. Несмазанными колёсами скрипят суставы. А была ведь молодость. Была! Вот она всё ещё за окном маячит чужим чистым смехом и беззаботными счастливыми улыбками. Была у меня молодость! – всхлипывает старый Шут безголосо, – была да сплыла сродни осенним туманам, на смену которым приходят зимние дни, а уж они-то и запорошили все дорожки. Всё было в жизни Шута, что ни захочешь! Да вот беда – многого и не хотелось. Семьи хотелось. Чтоб рядом была всегда любящая жена. Да детишек побольше и внуков-внучек ещё боле! Хотелки обернулись вон оно как.
Вчера пришла младшая внучка и сразу с порога: Так и так, дед, живёшь призраками прошлого; меняйся, дед, и жизнь меняй; вечно с тобой здесь торчать не намерена! Шут, взволновавшись, крикнул дрогнувшим голосом: Я тебя не держу; лети; ты птица вольная, крылья твои не перебиты, все выси и расстоянья – твои, – и увлажнились старческие воспалённые глаза и покрылись пепельной пеленой.
Что за день-то сегодня такой! Почему птицы расходились? Всё кричат да кричат, да в небе кружат?
Неверной рукой Шут открыл скрипнувшую, как и суставы, форточку. Будто того и ждала, влетела ворона и уселась на ладонь Шуту. – Кар-р! – сказала она резко, – четвёртый месяц зимы на исходе! – сказала и передвинулась к локтю, кося ершисто чёрным глазом. – Кар-р! – сказала ворона, раскрыв чёрный клюв, – что ждёшь али на что надеешься? – сказала и легонько клювом прикоснулась к локтевому сгибу. Кольнула и уставилась острым чёрным зрачком в левый глаз Шута. – Выполни мою просьбу, – подумал, промолвил Шут и ворона сердито шипя расправила крылья и пару раз присела на ногах. – Кар-р! – сказала она, – совсем ополоумел, да? Кар-р! ты тщательно всё обдумал и потом не пожалеешь? – сказала и поскреблась лапкой по ветхому рукаву выцветшей рубашки. – Не передумаешь? Шут двинул смешно бровями и ушами – ворона любила этот трюк, но сегодня он её не рассмешил, и она встревоженно загалдела: Зачем, вот скажи: зачем тебе твоя просьба? – сказала и пару со стуком щёлкнула недовольно клювом. – Если темно – зажги свечу. Если светло – занавесь окно. – Надо, – сухо сказал Шут, – просто надо. Не оттягивай время. – Оно сытым волком в лес не убежит! – рассудила ворона. – Надо, – тихо повторил Шут, – надо и всё. Ворона перебралась осторожно на плечо к старику и посмотрела на едва заметную жилку на виске. – Оттуда ты меня не услышишь, – слышалась печаль в голосе старика, – там ни о чём жалеть не придётся и передумывать времени не будет. – Ты подумал обо мне? – чёрный глаз вороны стал темнее, – у меня, как-никак, репутация. Шут устало закрыл глаза. Перья на затылке у вороны встопорщились. Она наклонила голову и так, и сяк, будто искала повод отказаться, будто что-то ей не нравится, будто сегодня не тот день, пригодный для этого. Затем птица выпрямилась на лапках и, прицелившись, выждала время между пульсациями височной жилки, совсем не больно для Шута клюнула.
В пустоте и одиночестве подходил к концу четвёртый месяц затянувшейся зимы…
п. Глебовский, 26 марта 2025 г.
