Разговор проходил в центральном офисе в Донецке. И вот он, Василий Фёдорович Саенко, снова в родном городе Каракуба. В родной школе. Ищет то, сам не знает, что. И обязательно найти должен.
Василий Фёдорович прошёлся упругим гимнастическим шагом по коридору. Поскрипывают ботинки при ходьбе. Звук экранируется стенами. Коридорное окно, выходящее на школьный двор, закрыто снаружи решёткой. Остановился возле окна. Посмотрел в него. Прислушался к себе. В который раз в груди ничего не шелохнулось. Будто память отказывается от каких-либо воспоминаний. Не первый раз всматриваясь в окно, Василий Фёдорович мысленно обращался к Адамяну: «Что же ты, Жорик Гришикович, увидел такое? Что тебя так потрясло? Что взволновало?» Ответа не получал. За не находящегося рядом собеседника давать объяснения не решался. «Что-то же ты, чёрт возьми, увидел?» – уже вполголоса спросил Василий Фёдорович. Холод стекла ожёг ладонь и некое эмоциональное цунами накрыло с головой. Запах свежей краски ударил в нос. Волна радости в груди – распирает от счастья: – ура! – начинаются занятия! Встреча с друзьями после каникул! Надо поделиться новостями! Друзья вместе с классом столпились на пороге классной комнаты. Перешептываются. Шушукаются. Не решаются войти. Крашенные полы в комнате отражают солнечный свет. Слепят глаза. Сама аудитория наполнена размытым золотисто-янтарным загадочным полумраком. Свет свободно льётся через высокие чистые окна. Солнечный сентябрьский свет. Тёплый и нежный. Переминаются ребятишки-второклассники с ноги на ногу. Робеют. Как будто в первый раз пошли в школу. Смотрят ясными взорами на ряды выкрашенных парт, на школьную доску с меловой надписью: «Дорогие ребята! С первым сентября! С днём знаний!» Внезапно голоса ребятишек стихают. Незаметно подошла классный руководитель и спросила, как заведено, строгим голосом… Василий Фёдорович встряхнул головой. Наваждение исчезло. Немного нервно рассмеялся. «Стоит разыграться воображению, чего только не привидится!»
Спать не хотелось. Позвонил бывшей супруге. «Лена, прости за поздний звонок, что для тебя значит школа?» – «Василёк (от этого обращения сердце стеснило в груди), с тобой всё в порядке?» – «Всё хорошо, Лена. Просто скажи: с чем у тебя ассоциируется школа?» – «С чего бы это вдруг ты затронул эту тему? Встретил школьного товарища или школьную любовь?» – «Лена, ты можешь без своих этих психологических штучек ответить, что…» – «Василёк, не нервничай! Береги нервы. Значит, школа… Школа для меня… Погоди, это в каком возрасте? В смысле, твой вопрос к какому возрасту относится?» – «В нынешнем, Лена. В каком же ещё?» – «Ну… Знаешь, Василёк, ты поставил меня в трудную позу». – «Ставят в неловкое положение, Лена. Слушаю тебя». – «Тогда не перебивай, умник! Школа… Гм… Во-первых, начнём с того, что это приятные воспоминания об озорном детстве…» – «Спасибо, Лена». – «Погоди, Василий, я не закончила. Что за плебейская привычка постоянно перебивать, не выслушав оппонента!» – «Прости, Лена». – «Прости, Лена… Ох, что же мне делать остаётся, как не прощать. Кстати, я давно тебя простила за все твои закидо…» – «Лена, пожалуйста, о школе. Ты так интересно сказала – озорное детство». – «Чтобы я и дальше интересно говорила, не перебивай. Это не сложно. И не смей говорить, что я сама… О-ом… Я спокойна… О-ом… Короче, Василёк, школа – это как дом». – «Может, дом-музей, Лена?» – «Молодец, Василёк! Клянусь памятью мамы, так точно сформулировать не смогла бы – дом-музей! Дом-музей! Какое романтичное звучание! Василий, ты прав, школа – это дом-музей нашего озорного детства. Вспомни, какими в детстве были весёлыми и бесшабашными. Сколько было в нас радостного задора. Вася, знаешь ли, ты разбудил во мне ту маленькую Ленку, что осталась в далёком детстве. Боже мой, вспомнить радостно и больно. Меня в саду и в школе дразнили: Ленка-пенка колбаса на верёвочке оса. Поначалу горько плакала от обиды, какая же я колбаса и оса. Затем поумнела. Перестала обращать внимание. Очень быстро из скромненькой, застенчивой девочки я стала бедовой и заводной. Во мне проснулась львица. Василёк?» – «Да, Лена». – «Ты меня слушаешь?» – «Внимательно». – «Дай уточнить: внимательно или очень внимательно?» – «Лена, тебя нельзя слушать не очень внимательно». – «В этом ты прав, Василёк». – «Спасибо тебе, Лена». – «Пожалуйста, конечно. Хотелось бы узнать, за что». – «Ну…» – «Не мямли!» – «Ты внесла ясность в мои сомнения и …» – «Что там ещё за «и»?» – «И за то, что ты есть, Лена». – «Вот сколько понадобилось времени, чтобы до тебя…» – «Не начинай, Лена!» – «Кто бы говорил: не начинай! Василёк, не надо начинать всё сначала. Все наши распри и ссоры, споры и обиды давно остались в прошлом. Я тебя простила. Хотя, если помнишь, не я послужила причиной нашего рас…»
Василий Фёдорович отключил телефон и лёг спать. Беседа с Леной всегда вносила напряжённость и лишала покоя. Сегодня произошло наоборот: он ощутил спокойствие. Может, что-то изменилось в нас самих и во мне? Незаметно, как происходит смена дня и ночи. За такими мыслями Василий Фёдорович уснул, едва коснувшись головой подушки. Он и во сне с кем-то невидимым спорил. Выдвигал веские доводы. Его оппонент выставлял не менее убедительные контраргументы. Из небытия во сне проступал размытый силуэт Жорика Гришиковича. С присущей армянам экспрессией он говорил, сопровождая слова жестикуляцией и строя ужасные рожицы. Пересыпал отборную русскую брань, зачарованно звучащую с армянским акцентом, вперемешку с одному ему понятными сочными и крепкими кавказскими выражениями.
Затем налетал ветер. Он нёс на своих широких крыльях потерянное эхо голосов прошлого. Возникали из тумана небытия лица бабушек и никогда не виденные въяве образы дедушек, один погиб в Крыму, другой сложил голову под Николаевом в Одесской области. Затем откуда-то издалека доносился серьёзный тон замполита. Он интересовался, чем Василий займётся на гражданке. Хрипловатый басок сослуживца по учебке Буйволенко раскатисто звучал в вечернем сумраке Пинских улиц и мелодичный голосок Полины, с ней познакомился бесцельно шатаясь по Пинску, сладким бальзамом ложился на душу.
Тревожную грусть воспоминаний прервал будильник. Следом затрезвонил телефон. Друг и начальник интересовался ходом дел. Василий Фёдорович обрисовал видевшуюся непосредственно им ситуацию. Затем признался в правоте друга, когда тот рекомендовал не задерживаться. Потом высказал предположение, что случившееся с охранником Адамяном ничто иное как эмоциональная усталость и рабочее выгорание. После отпуска и медкомиссии можно будет подумать о том, оставить его на прежнем месте или перевести туда, где спокойнее. «Закругляйся, Василий, – рокотал друг и начальник, – здесь тоже работы непочатый край. Предлагают один интересный проект. Вернёшься, обсудим обстоятельно».
Сентябрь передал дела Октябрю. Днём погода баловала почти летним солнцем и теплом. В тени ощущалась лёгкая осенняя зябкость. Почувствовав её сразу возникало желание поплотнее укутаться в шарф или надеть тёплую куртку.
Выпроводив последнюю группу учеников и преподавателя, Василий Фёдорович долго стоял на крыльце. Ветер касался лица. Прикосновения напоминали касания маминых добрых рук. Шелестела задумчиво листва клёнов и тополей. Берёзы с кем-то вели весёлый спор. Горела ягодами рябина и красными плодами радовал взор, вошедший в моду сумах и росший почти на каждом шагу.
Ближе к вечеру погода изменилась.
Ветер крепчал сильней и сильней. Гнал мусор и пыль по дорогам и тротуарам. Обрывки газет, бумаги и фольгированной продуктовой упаковки восходящие потоки воздуха понимали на высоту крон старых деревьев и шиферных крыш двухэтажных зданий. Кружась, мусор опускался на землю. Там его снова подхватывал резвящийся ветер. Иногда густые кроны деревьев будто сети рыбу улавливали специфические отходы продуктов цивилизации и эти отходы гармонично вписывались в ландшафтную природную инсталляцию.
Василий Фёдорович с интересом наблюдал за изменениями через стеклянную дверь и коридорные окна. Что-то мистическое и загадочное, полное неких нераскрытых тайн виделось ему в этом разыгравшемся карнавале осенней жути. Будучи многими друзьями характеризован как человек со стальными нервами, он непроизвольно вздрагивал и сдерживал дыхание, глядя на беспокойство колышущихся ветвей.
[justify] Напевая под нос известные марши, таким способом Василий Фёдорович успокаивался или настраивался на рабочий лад, он курсировал по коридорам
