2
В безмятежный, крепкий со на сколоченной из деревянных реек лавке в осеннем парке ворвалось нечто дисгармоничное, шумное и навязчивое.
В ярком платье с рюшами и оборками в белых гольфах и белых туфельках перед спящим мужчиной лет тридцати пяти в домашней одежде скакала девочка-школьница с небесно-голубыми глазами. На голове в ритм с её прыжками мотался хвост из светло-пшеничных волос, собранных на затылке. Подпрыгивая то на правой ноге, то на левой, она задорно, с аффектацией выкрикивала: «Вад-сон, про-снись!» На правой ноге: «Вад-сон!..» На левой: «Про-снись!» Правая нога, левая. Праг, скок, прыг: «Вад-сон!..»; скок: «Про-снись!» Подол платья взлетает вверх и вниз. Мелькают белые туфельки и гольфы. Мужчина машет рукой: «Успокойся, невоспитанная девочка! Найди себе другое развлечение». А девочка знай себе прыгает: «Вад-сон, про-снись!» Пылают озорством детские глазёнки цвета летнего безоблачного неба.
Как бы ни был крепок сон, как бы не кричала-скандировала неизвестная девочка свою кричалку, Вадим Мандрыка, частный детектив с трудом услышал пробившуюся через акустическую занавесу сна телефонную трель. «Он же отключён, – к своему стыду во сне признался Вадим, – за неуплату». Рывком приняв сидячее положение, чему тот воспротивился протестными скрипами. Резко повертел головой, размял шею. Крепко сжал веки и разжал. Автоответчик равнодушно передавал чужие эмоции: «Вадсон, просыпайся!» Щелчок. Звонок. Вадим хватает трубку:
– С вами говорит…
– Я в курсе, кому звоню. Привет, Вадсон. Ещё спишь?
Бесцеремонностью отличался всего один человек в его окружении, кому он позволял эти вольности в отношении себя.
– Даже не ложился, Женя. Работы немерено…
– Хоре трепаться. Нет у тебя работы. – Голос в трубке умолк, говоривший помолчал, выдерживая паузу вместо извинения. – Сорвалась, Вадсон. Не люблю лжи.
– Да я и не ду…
– Вадсон! – прозвучал требовательно в трубке женский голос, принадлежавший человеку, привыкшему командовать и отдавать распоряжения.
Не разжимая зубов, Вадим со всей тщательностью и учтивостью, на какую только был способен в это далеко не радостное утро, процедил:
– Евгения Александровна, я просил вас впредь не называть меня Вадсон! Просил?
– Да.
– Так какого чёрта…
– Когда ты злишься, Вадсон, – Евгения нарочно нервировала Вадима, – такой…
– Я ложу трубку!
– Побереги связки, Вадсон. Вырвалось по привычке. Знаю, ты уже меня простил. Правильно? Молчание – знак согласия. Попробовал бы иначе… Или ты, что, Вадсон, на меня обиделся?
Вадим выпустил пар и стал прежним внутренне и внешне спокойным.
– Женька, разве можно на тебя обижаться?
– Нельзя, Вадсон.
Вадсон, – не путать с Джоном Ватсоном, хронистом Шерлока Холмса, – нарекла его Женька Колодяжная, школьная любовь и незаживающая сердечная рана. Произошло это спонтанно, где-то в начале учебного года. Он провожал её домой, нёс её портфель. Они весело болтали, как вдруг Женька заявила на полном серьёзе:
– С этого дня, с этой минуты нарекаю тебя Вадсон.
Была у него одна особенность. Он мог в любую свободную минуту ненадолго вздремнуть. Не сказать, что его не покоробила Женькина вольность, но он рассудил, лучше промолчать. Так с того дня и приклеилось прозвище Вадсон с лёгкой руки Женьки Колодяжной. Друзья, знакомые, школьные товарищи, учителя и в последнюю очередь родители иначе, как Вадсон, к нему не обращались. Будто данное ему с рождения имя Вадим не отражало полностью черты его характера.
С новым именем Вадсон, Вадим Романович Мандрыка покинул стены школы. С ним поступил в институт. Два года в армии сослуживцы и прапорщики с офицерами, потеряв его из виду, спрашивали: «Вадсона не видели? Встретите, скажите ему…»
По окончании юрфака он принял предложение служить в милиции. И там тоже, товарищи по службе, потерпевшие и подозреваемые обращались Вадсон, и те, и другие произносили имя с неким уважением и теплотой. Через пару лет, поняв, что внутренние органы не его поприще, Вадим уволился и открыл частное сыскное агентство. В агентстве для подчинённых и для клиентов от остался Вадсон, но уже как начальник. Вкладывали в имя некий смысл, считали оригинальным и для созвучности старались звук «д» произносить «т», чтобы получалось – Ватсон.
– Говори, зачем звонишь, Женя. Не справиться о здоровье бывшего мужа ранним утром.
– К твоему сведению, Вадсон, уже ранний полдень. Звоню по делу. Нужна твоя помощь.
– С госструктурами дел не веду.
– Помню. Поэтому и звоню.
– Работаю не за благодарность.
– Телефон оплатила.
– Этого мало, Женя. И потом, я занимаюсь розыском пропавших домашних любимцев и неверных супругов. Вывожу их на чистую воду. Женя, это не намёк.
– Хорошо. Вернусь к делу. У нас в Каракубе произошло ЧП. Следствие зашло в тупик. Нужен взгляд со стороны человека, обладающего…
– Жень, ЧП – это измена жены районного прокурора с его водителем?
– Убийство. Очень странное. Полно загадок. Всё в твоём вкусе. Как ты любишь. Не перебивай, Вадсон. Документы сейчас отправлю на электронку. Прочитаешь внимательно. Может, что-то найдёшь упущенное нами. Перезвонишь. Да, Вадсон. Принимая во внимание твой финансовый кризис, аванс перечислю на карту. На бензин, надеюсь, машина на ходу. Да? Удивительно. Ну и на голодный желудок работать нельзя. Это сытое брюхо к учению глухо. Целую, Вадсон. Взаимности не требую. Запомни, я на тебя возлагаю большие надежды.
3
Дверной звонок не работал. На настойчивые удары ладонью в дверь реакции не последовало. Выглянула соседка. Сообщила, что Фильки нет, Нинка точно дома. Дмитрий Никитович со всей пнул дверь. Тотчас изнутри квартиры послышался визгливый крик. Женский взвинченный голос сыпал проклятия на голову, решившему побеспокоить добропорядочных людей в такую рань. Услышав Нинку, Дмитрий Никитович скривился. Он недолюбливал эту несдержанную бабёнку, которая никого не любила и кляла, на чём свет стоит, и окружающие платили хабалке той же монетой. Подавив брезгливость Дмитрий Никитович поинтересовался, можно ли увидеть Филиппа.
– Своего друга-каторжанина ищи в гараже. Вторые сутки квасит с бандитами, пропойца, чтоб его, – в выражениях Нинка не стеснялась, для неё в порядке вещей назвать человека острожником, алкашом и так далее, при этом не испытывая угрызений совести. – Найдёшь там, если не сдох от водки. И по тебе, Митька, петля плачет.
От слов Нинки Дмитрий Никитович содрогнулся, будто узнал пророческое предсказание; развернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, быстро слетел с пятого этажа; выбежал на улицу и подставил лицо солнцу. Он чувствовал облегчение от прикосновения тёплых солнечных лучей, казалось ему, они смывают с него налипшую грязь от общения с неприятной женщиной.
Успокоившись, рассмотрел среди расположенных в два ряда металлических гаражей нужный и с радостью увидел нужный с раскрытыми воротами. Направляясь к гаражу, Дмитрий Никитович думал, как преподнести другу горькую весть об ужасной гибели Антона и хотел предвидеть Филькину реакцию. Подойдя, постучал по металлической створке ладонью.
– Хозяин, войти можно?
– Заходи, раз пришёл, – хрипло прокаркал Филька, его голос всегда звучал искажённо после продолжительного запоя.
[justify] Дмитрий Никитович привык к сумраку в гараже и рассмотрел друга. Тот никогда не следил за собой. Серое, худое небритое лицо, несколько зубов во рту, вставлять не хотел, говорил, один чёрт помирать, что с зубами-протезами, что без них. Глубже прорезались морщины в дряблой коже и казались чёрными. Поблекшие глаза будто провалились в глазницы. Тяжёлый дух водочного перегара в гараже
