В маленькой комнате на узкой жёсткой кушетке Мария Андреевна засыпала крепким сном праведника. Просыпалась по заведённой с детства привычке перед самым рассветом. Омывала лицо родниковой водой из рукомойника и смотрела чистым взором на светлеющее небо, на снопы облаков, взрывающиеся алыми клубами. Открывала форточку и слушала пение проснувшихся птиц и радовалась новому дню. Он заявлял о своём пробуждении звонкими звуками природной симфонии.
После третьего дежурства Мария Андреевна пересеклась с Таисией возле кулинарии. Та безапелляционно заявила, что срочно нужно поднять настроение парой рюмочек крепкого чая. Схватила обалдевшую Марию Андреевну под руку и потащила в уже знакомую «Лакомку». На ходу вертя языком почище мельницы, Таисия назойливо интересовалась о дежурствах и открывавшую, было рот подругу останавливала, дескать, на месте поговорим.
«Лакомка» приняла подруг той захватывающей атмосферой заведений, где с момента закрытия ещё бьются звонко бокалы, провозглашаются тосты, льётся тонкий аромат спиртных напитков из каждой щели в стене, потолке и на полу.
После первой чашки Таисия предложила выйти покурить. Раскрыла модную в блёстках сумочку. Извлекла пачку тонких сигарет с зажигалкой. «Чего ждём?» – слегка затуманенные алкоголем глаза Таисии с трудом фокусировались на лице Марии Андреевны. – «Ты будешь курить?» – округлила глаза Мария Андреевна. – «Ты имеешь что-то против?» – «Так грешно же!» – Мария Андреевна никак не хотела верить в приверженность подруги к табачному зелью. Таисия расхлябанно рассмеялась. Махнула рукой. Едва не сшибла графин с водкой и свою рюмку. – «Марусенька, – протянула она нараспев, – какой грех! Успокойся! И не грех — это вовсе. Мы с отцом Лаврентием, поделюсь с тобой секретом, иногда дымим в укромном уголке. Я называю это снятием стресса». Долгих посиделок не получилось, чему обрадовалась Мария Андреевна. Таисии позвонили. Она сразу надела маску трезвого человека на лицо. Ответила, прикрыв трубку ладонью. Быстренько затем засобиралась. Махнула рукой, мол, надолго не прощаемся, улетела в неизвестном направлении.
Сон свалил с ног Марию Андреевну, едва она вошла в дом и завалилась на кровать. Первые мгновения снились приятные сны. Было в них что-то родное, тёплое и, довольно далёкое, отчего на сердце печаль и слёзы на глазах увидела она у себя себе же снящейся. Затем линия сна изменилась. Она увидела себя подростком в длинном до пят сером глухом платье, стоящей посреди чёрной, будто после пожара, лесной поляны. Сильный студёный осенний ветер рвал материю, путал волосы. Обугленные ветви отчаянно качались, выделяясь контрастно на синем ледяном хрустале осеннего неба, чужого, безжалостного и жесткого. Мария Андреевна тщетно пыталась защититься от сильных порывов ветра. Руки не слушались. Ноги не двигались. Чёрное облако густого дыма нахлынуло на поляну со всех сторон. Закричав во сне, Мария Андреевна попыталась проснуться. Её что-то силком удерживало. Мягкие, почти деликатные касания. Вздрагивание плеч. Судорожные глотки колючего сухого воздуха с занозистыми снежинками. Холод внутри. Широко открытые глаза, жадно пожирающие солнечный свет зари, шелковым алым платком покрытые дали и пунцовеющий горизонт. Далёкий, чистый, будто промытый слезами горизонт, открытый новому чуду жизни. Будто с него сдёрнули чёрную вуаль безнадёги. Солёная слеза радости избавления от прилипчивых страхов упала с ресниц, и Мария Андреевна проснулась.
Вскочила, как бывало в молодости с кровати. Подлетела к зашторенному окну. Развела в стороны плотную ткань. Огненные птицы кружились в небе прямо над её домом в полном тревожном молчании. Затем собрались в стаю и улетели. С острых огненных клювов свисали обожжённые трупы страшных ночных снов.
Обедая, Мария Андреевна ни с того забеспокоилась. Что-то нашептывало, предстоящее дежурство будет особенным. Почему? Терялась в догадках. Ощущение росло, заполняло её, беспокоило больше и больше, теснясь в груди и волнуя сердце.
Как обычно, ближе к полуночи, после обхода Мария Андреевна вышла на крыльцо здания и замерла. Вскрик удивления замер на устах непроснувшейся птицей. Землистый запах серой слякоти едва не сбил с ног. Знакомый до самой мелкой трещинки в асфальте церковный двор кипел и шевелился размытой грязью, будто под поверхностью проползали лениво длинные округлые твари. На поверхность всплывали пузыри, жадно блестя мутным оком и лопались с противным сипящим звуком. Вокруг летели мелкие брызги, похожие на не отстиранные деформированные снежинки. Вместо лип, берёз, туи и криптомерий по периметру вместо стальных прутьев забора тянулся чёрной лентой мёртвый лес. Обугленные деревья вспыхивали алыми угольками глаз и стояли замершими в уродливой красоте раскинув длинные ветви. Шевеля сучьями, будто пальцами, ветви судорожно дёргались и тянули свои скрученные, обезображенные сучья-пальцы к стоящей на крыльце женщине. Мария Андреевна шептала, как заведённая, мол, не может этого быть, это сон, он обязательно окончится чем-то хорошим. Кто-то неизвестный и невидимый, скрытый мороком ночи, стоял рядом и шептал ехидно, коверкая слова голосом Таисии: «Хорошо не кончится. Не надейся. Жизнь твоя беспробудный сон. Готовься…» К чему, неизвестный умолчал. Слова, готовые вырваться наружу, застряли у женщины в горле. Оно внезапно высохло. Язык покрылся острыми шипами. При малейшем движении они впивались алчно в нёбо и жалили изнутри щёки ядовитыми жалами.
Очнулась Мария Андреевна в церкви. Она сидела на жёстком стуле с высокой спинкой, вжавшись в спинку всем телом в позе фараона. Ладони покоились на бёдрах. Шея окаменела от напряжения и пульсировала болезненными сигналами в мышцы. «Матерь Божия, Царица небесная, что это было?» Милостивая Богородица промолчала. Вместо слов по нефу пронёсся горячий ветер. Вспыхнули ярко свечи, ослепляя своим пламенем. Оно колыхалось, закручивалось спиралью, двоилось и троилось, и было в этом загадочном танце пламени что-то страшное, заявлявшее о своём существовании таким необычным способом.
Огромная прозрачная ссутуленная фигура медленно пересекла неф по диагонали и скрылась прямо в алтаре, оставив после себя тонкий зловонный аромат плесени и гнилых водорослей.
Уклонясь от разговора с уборщицей Феней, слегка полоумной от рождения женщиной, Мария Андреевна торопливо вернулась домой. Захлопнув за собой дверь, она почувствовала себя в безопасности. «Почему не читала молитву? – вопрошала она сама себя, – зря, что ли, отец Лаврентий дал, как его, молитвослов?» – «Ты такая умная, даже название забыла, да? – оппонировала она себе, – чего ж не читала? Буквы забыла?» – «Растерялась», – мгновенно нашлась Мария Андреевна. Послышался издевательский, гомерический хохот. – «Только на неё посмотрите – она растерялась! Скажи честно, никто дразниться не станет – испугалась!» Почти до трёх пополудни вела Мария Андреевна сама с собой ожесточённый спор, пока не забылась за кухонным столом сном на кухне, куда пришла выпить чаю. Бессмысленная тоска рвала на клочья сердце. Беспричинная жалость к самой себе только обостряла внутреннее противоречие и неутихающую боль. И снова, в дневном сне, больше похожем на гипнотический транс, кто-то неизвестный, растворённый в солнечном свете, изводил жутко исковерканным голосом Таисии, зудя прямо в ухо: «Вот так и проходит слава мирская, ни за понюшку табаку и не за кружку кислого пива». Возразить ничего не могла Мария Андреевна, будто воля и память парализованы. «Амба-карамба, тебе! – куражился над нею неизвестный на все тона склоняя голос подруги. – Амба-карамба!» – «Врёшь! – исказилось от злости лицо Марии Андреевны и, просыпаясь, ударила по столу, на пол полетели чайная пара и, звеня ударилась о пол, ложечка. – Врёшь!»
Тени внутренних мучений не остались незамеченными.
Прихожанки, с кем Мария Андреевна сумела свести мимолетное знакомство на почве религии и споров о существовании бога, и Таисия не докучали расспросами. Поинтересовались, мол-де, как самочувствие. И тихонечко, на цыпочках, отошли в сторонку. И верно, рассудила Мария Андреевна, сегодня она склонна пускаться в шокирующие откровения. Ответила с тихой улыбкой на тонких устах, наклонив голову.
В пустой церкви, посреди икон со строгими ликами в неярком свете чадящих тонких, будто больных свечей, с колеблющимися капельками пламени, Мария Андреевна поняла, она защищена. Не страшным казалось приближение ночи. На всякий случай женщина запаслась парочкой школьных белых мелков, на защитную функцию их не рассчитывая. Всплыла в памяти сцена из фильма «Вий», где Фома Брут окружил себя кругом меловым, читая молитвы у гроба молоденькой панночки.
Не страшил уличный шум.
Толстые, прочные кирпичные стены бывшего кинотеатра, рассчитанные на прямое попадание крупнокалиберных снарядов во время предполагаемых городских боевых действий, должны по идее выдержать любую атаку агрессивно настроенной нечисти. В связи с этим природные звуки легко проникали через кирпичную кладку и чувствовали себя раздольно в огромном помещении. Эхом они носились по бывшему зданию культуры. Наперегонки обгоняя друг друга. Что-то знакомое слышалось Марии Андреевне в этих весёлых проделках, что-то навсегда потерянное, утраченное со временем. А время идёт целенаправленно вперёд, сокрушая любые преграды. Будь то судьбы и жизни людские. Будь то созданное человеком-созидателем, строившем на века циклопические сооружения. Каток времени всё превращает в пыль. Прах воспоминаний рассеялся и осел весной цветочной пыльцой душистыми ароматами. Ещё чудились Марии Андреевне высокие, просторные пустые залы с жутким антуражем и декорациями, припорошенными прахом чьих-то грёз, зависти, радости, грусти, веселья и плача…
Не захотела молитвой прогнать набежавшие видения Мария Андреевна. Не хотелось нарушать строгую гармонию не ею созданной сказки.
[justify] Воздух в церкви незримо дрожал. Тлели огоньки лампад. Догорали огарки в напольных подсвечниках. Лики святых на иконах
