вас?
— Похожа, если внимательно смотреть.
— О, я очень внимателен. Нет, никого похожего на вас я в последнее время не ел. Ее здесь не было, значит, ее определили в лагеря. Там жизнь сносная, хотя и скучная.
— Не то, что здесь, — хмыкнул Максим.
— А вы зря ерничаете, заметьте, я подключил ваш словарь, чтобы вам было понятнее. Жизнь здесь хоть и тосклива, но не так утомительная, как в лагере.
— Ну да, недолго мучатся.
— Верно, но помучаться придется. Знаете, истощение приводит ваших коллег по несчастью к безумию. И это действительно страшно, даже мне.
— Но вы думаете, что нас ждет другое решение?
— Другого решения не бывает — оно либо есть, либо его нет. Я думаю, что по вам будет принято положительное решение. Им как раз не хватает для баланса несколько душ из вашего мира. Я не знаю, как они считают, но мне шепнули, что в этом месяце придется поголодать. Я не против, надо бы сбросить, а то стал застревать в тоннелях. Вам повезло, что судья в этом цикле стал половозрелой женщиной. Она во всем сомневается, поэтому вы до сих пор живы.
— А что будет с Айной?
— Девочка останется здесь. Она не нужна для обмена. Придется ее утилизировать. Мне жаль.
— Подождите, не надо, — Максим лихорадочно стал думать, но голова болела так, что все вокруг стало красным. — Так нельзя, она же ребенок. Она же ни в чем не виновата, не совершила ничего! Она же гражданин, правильно я понимаю логику ваших законов?
— Правильно, но вы не учитываете, что судья в этом цикле женщина. Лучше было бы для Айны, если бы она была собакой, как в прошлый раз. Не важно, кто судья, важно то, что Айна лишена прав.
— Нет, так нельзя! Заберите меня! Отпустите Альфиру и Айну, а меня можете забрать! Так подойдет, сойдется ваш баланс?! — хрипло выкрикнул Максим.
Нечто приблизилось к его лицу настолько близко, что можно было бы вытянуть руки и нащупать огромные зубы, тремя рядами заполнявшие бездонную пасть. Максиму стало невыносимо страшно, если бы в нем что-то было, то мочевой пузырь точно бы не выдержал. Позором больше, позором меньше, нахождение в яме, без нормальной уборной и хотя бы воды давно сделали из него вонючее животное.
— Вы говорите искренне. И вы угадали, поздравляю, — поток низких частот раздавил его, и Максим осел на пол. — Жертва, если она искренняя, если она исходит из глубины сердца, где находится ваша душа, слабый протодух, о котором вы забыли, тогда она принимается. Я принимаю вашу жертву и скоро оглашу свое решение.
50. Похороненные заживо
— О духи, что же это?! — Йока в ужасе зажала рот пыльными рукавицами, песок заскрежетал на зубах, но она лишь сильнее сжала лицо, сдавливая крик.
Кричать было нельзя. Любой громкий звук расширялся, усиливаясь о железные колонны и полусгнившие металлоконструкции, служившие когда-то опорой свода и стен. Крик переходил в жуткий резонанс, и сверху с оглушительным свистом падали острые куски каменного свода, метившего в жалких гостей. Юля тоже кричала, но она сорвала голос еще в первом хранилище, свистящим шепотом выпуская из себя страх и боль от увиденного. Им не везло, вот уже неделю или больше они блуждали по лабиринтам шахты, поднимаясь все выше или спускаясь ниже, девушки потеряли ориентацию в пространстве, как потеряли счет времени. И все-таки они двигались наверх, как бы не шутили над ними уставший мозг и непроглядная тьма, часто настолько густая от висевшего после пыльной бури песка, что не видно было своих пальцев в свете фонаря, казавшегося жалкой точкой, напоминавшей им, что они еще живы. Дышать в пыльную бурю было нечем, и они бросались в убежище, натыкаясь на стены, падая в песок, двигаясь на четвереньках в угловой проем, попадая в кладовые или склады с инструментами. Проемы делали так, чтобы ветер, дувший сверху, обходил комнату стороной, наметало у входа, как буран заметает снегом крыльцо.
Но это было в первые дни, пока они не поднялись в цеха или огромные бесконечные склады. Если бы они сразу выбрали верную дорогу, то пришли бы раньше, идя по широкому серпантину вверх, но для этого надо было разгрести завал, который они тогда приняли за обрушение колодца. Это было под силу киборгам, которые много десятков лет назад и закрыли этот выход наверх, оставив запутанную тропу, которую рыли первопроходцы, желавшие узнать глубину полезного пласта.
По огромным подземным полям свободно гулял бешеный ветер, возникавший из ниоткуда, но когда стихал, можно было понять, откуда он пришел. Девушки так и шли на ветер, как движется судно в ночи на свет маяка. Хуже всего было с водой, которой осталось слишком мало. Они с трудом сдерживались, чтобы не выпить лишнего, слишком долго спали, поднимаясь еще больше разбитыми, почти мертвыми. Из-за бурь приходилось оставаться в этих комнатах. Как их назвать, как понять, для чего нужны были эти хранилища, они не могли. Девушки вжимались в свободную от стеллажей и стоек стену, пережидая пыльную бурю, часто засыпая. Хорошо, что сны кончились уже давно.
На массивных стеллажах и пирамидальных стойках лежали тысячи черепов, смотревших пустыми глазницами на вошедших. И так было в каждом хранилище — одинаковые стеллажи, пирамиды и черепа, будто бы двигавшиеся в свете фонаря. Здесь не было песка в воздухе, можно было свободно дышать, а стены и потолок были выкрашены белой фосфоресцирующей краской, усиливавшей свет любого фонаря. И девушкам было видно все, и черепа приветствовали их сардоническими улыбками вполне искренне, но страх, придавливавший к стене, был сильнее разума. Когда буря кончалась, и они выходили из этого склепа, плетясь дальше вверх, Юля подмечала каждые сто шагов новый вход куда-то, точно такой же, где они уже были. Проверять никто не хотел, Йока дрожала, даже ее дух забился куда-то глубоко и молчал. Сколько здесь было захоронено, почему надо было делать такие жуткие склепы и где все остальное? Много разных вопросов, странных и часто глупых, не имевших ни ответа, ни смысла, вспыхивало у Юли перед глазами, а усталый мозг медленно считал входы, умножая сразу на два, на другой стороне этого поля было то же самое, она была в этом уверена. Десятки тысяч превращались в сотни, а сотни в миллионы.
Очень сильно болело все тело, особенно сердце. Они не жаловались, зная точно, что подруге не лучше. А еще постоянно что-то жутко скрипело, щелкало и тикало, и чем выше они поднимались, тем чаще и настойчивее становился треск. От еды тошнило, кожа покрывалась кровавыми язвами по всему телу, словно разрывала себя на части в отчаянье, желая выпустить из себя что-то. Но это было неправдой, как и многое, что стало видеться им по дороге. Они сходили с ума, видя одно и то же. Галлюцинации двигались за ними по следам, иногда обгоняя, не для того, чтобы напугать, а скорее поиграть. Юля не сразу это поняла, вспомнив про духа страха, с которым она играла в самолетики. Йока не понимала, пока Юля не залепила ей сильную пощечину, тогда и дух внутри нее проснулся и подтвердил слова Юли. И галлюцинации усиливались вместе с треском прибора, о котором они забыли, но который был с ними и работал, предупреждая, бил тревогу.
— Стой, ты слышишь? — Йока схватила Юлю и потащила к стене.
— Нет, — Юля устало оглянулась и ничего не увидела, кроме еле различимых очертаний ржавых колон.
— Молчи и слушай, — Йока показала вперед, откуда слабо дул холодный ветер.
Через минуту или больше, что значила минута в этом месте, она услышала движение. Двигалось что-то огромное, двигалось очень медленно, издавая странный свистящий и хрипящий звук, похожий на вздох болота и скрип мертвого леса, переходя в сотни, тысячи слабых голосов, которым не дают выйти на свободу. Они спрятались в узкой нише, им повезло, что это не был вход в очередной склеп.
Сверху спускалось нечто, больше похожее на огромную многоножку. Черное пространство странным образом осветилось, зажглись редкие прожекторы, дымным желтым светом пронзая черное пространство. У многоножки не было ни головы, ничего, что могло бы быть у страшного монстра из глупых игр или трешовых фильмов. Оно просто двигалось и шелестело. Вскоре движение выровнялось, и шелест перешел в топот тысяч ног, идущих не в ногу, сбиваясь и падая. К ним приближалась бесконечная колонна людей в серо-бурой робе. Кто-то падал, и если его не успевали поднять, то двигавшиеся сзади вдавливали ослабевшего в пол. Не было ни криков, ни просьб или стонов — все были мертвы, давно, бесконечно давно, сохраняя человеческий облик на почерневших костях жуткими лоскутами гнилой плоти.
Девушки впали в ступор. Юля старалась понять, убедить себя, что все это очередная галлюцинация, но дымный желтый свет усиливался, а колонна мертвецов подходила все ближе. Вот они уже шли мимо них, не замечая живых, но девушки видели живых мертвецов. Некоторые стали водить изъеденной червями головой в разные стороны, словно принюхиваясь. Йоку затрясло, и она вскрикнула, не успев зажать рот. Колонна застыла на месте, как по команде.
Ближайший к ним мертвец распался на гнилые части, и черви поползли к ним. Юля закричала, но оберег сжал ее грудь, а потом согрел, желая показать, что опасности нет. Йока схватила ее, видя, как подруга медленно выходит из ниши, но Юля вырвалась и с размаху ударила ногой в идущих к ней мертвецов. И это было жутко и смешно одновременно. Сначала она почувствовала, как нога вошла во что-то мягкое и ужасно мерзкое, в лицо брызнула гниль, но через секунду она провалилась в пустоту, не рассчитав удар от усталости и страха. Да, она провалилась, как новичок, только-только научившийся делать сильные удары, но еще не чувствовавший точку опоры.
Она оказалась внутри мертвецов, которые стояли неподвижно. Как только она начинала бояться, они придвигались к ней, но оберег сжимался внутри, и страх отступал. Здесь никого не было, кроме их страха и жуткого треска из кармана. Она достала дозиметр и ужаснулась. Как же она могла о нем забыть, а ведь он предупреждал их, трещал, что было сил.
— Йока! Здесь никого нет! — изо всех сил закричала Юля, но вместо крика вырвался глухой шепот. — Выходи, выходи же, не бойся!
Но Йока не слышала. Она билась в углу, видя перед собой живого мертвеца, тянувшего к ней костлявые пальцы, чтобы погладить по щеке. Она не слышала ни Юлю, ни духа внутри себя, кричавшего ей о том же. Вдруг мертвец схватил ее за руку и потащил. Йока визжала и отбивалась, как могла, но мертвец был сильнее. Он втянул ее в самую гущу жаждущих ее плоти
