Арнольде, вспоминая учеников из секции, очень скучая по своим мальчишкам, вспоминая тренера, который смотрел на нее улыбаясь, подбадривая еле заметным жестом, чуть вздергивая правую руку, пытаясь приподнять ее, заставить прыгнуть. Она думала о Мэй, вспоминала ресторан, ее доброту и строгость, но и чувствуя открытость и любовь к ней. И она любила ее, она всех любила, даже родителей, отбрасывая весь их психоз о ее будущем, отбрасывая назад все промытые пропагандой нравоучения, вспоминая их настоящих, любящих ее и брата, но все реже пробивавшихся сквозь броню навязанной госпропагандой личности. Но Юля знала, что они, настоящие, еще живы, и она вырвет их из этой уродливой куколки, вырвет из чужого тела.
Больше всего пугала тьма, заполнившая собой пространство после выхода за первый контрольный контур. Как и сказал киборг, зона не охранялась, и можно было свободно идти в любую сторону. Они шли по дороге быстро, не боясь во что-нибудь врезаться, и если бы нечастые приступы паники у Юли, то путь занял гораздо меньше времени. Дорогу освещали налобные фонари с вечными батарейками, они, как и кондовый дозиметр, входили в комплект горного инструмента, непонятно зачем нужен был топорик, но с ним было спокойней. Поднимаясь вверх по серпантину колодца, девушки держались за стену, приходилось ступать осторожно, дорога была вся в коварных трещинах, норовила осыпаться от их веса, грохоча и постанывая, издеваясь над ними. У стены безопаснее, можно было идти с закрытыми глазами на ощупь. Они так и шли, боясь посмотреть вниз. Особенно высоты боялась Йока, и теперь уже Юля вытаскивала ее то из паники, то из безнадежного ступора, без колебаний раздавая хлесткие, но не особо больные пощечины.
Шахта приняла их не сразу, пришлось поблуждать по левым тоннелям, уводившим вглубь пласта, будто бы кто-то специально хотел запутать, напугать и заставить побежать обратно, вернуться на ровную землю, вернуться к людям. Страхи не покидали их, особенно тогда, когда тоннели уводили к страшным обрывам, а черная бездна смотрела на них с откровенным пренебрежением, так похожим на взгляды школьной администрации, обращенные к массе школьников, но невидящие никого, кроме себя. Это так рассмешило Юлю, она рассказала об этом Йоке, которая ничего не поняла, потому что никогда не ходила в школу. И дорога стала веселее, а провалы и трещины перестали пугать, исчезло и странная тревожность и боль в животе, исчезло ощущение того, что за ними кто-то следит. Чем выше они поднимались, преодолевая вязкую от песка дорогу, карабкаясь по громадным камням, острым и ужасно скользким, перекрывавшим дорогу, тем спокойнее и свободнее становилось внутри.
Йока считала, что это снижается излучение, вездесущее око сканеров слабело в толще камней, и здесь они действительно становились свободнее. Она рассказывала Юле про интернат, где жила, как их учили и чему. Юля слушала и сравнивала, находя свою школу не такой уж плохой, рассказывая Йоке, как все в ее мире, наверху, а, может, внизу, какой мир выше? Йока знала больше обо всем, кроме нормальной жизни. Она и не могла знать такой жизни, потому что ее не могло быть под землей. Многое, что Юле дома казалось несправедливым, душным, отчего тошнило, виделось уже не таким страшным и неприемлемым. И тут она поймала себя на мысли, что начинает оправдывать несправедливость дома, сравнивая ее с подземным миром. Максим рассказывал ей, что на этом построена вся пропаганда, когда противопоставляются несравнимые вещи, смешиваются, вгоняя человека в тоску и страх, а потом открывается «заново» его жизнь, уже не такая серая и безрадостная, которую начинаешь ценить и любить, отбрасывая в сторону прошлые претензии. Метод был всегда один, никто не проверял или пытался узнать самостоятельно, доверяясь растущему в груди чувству благодарности и любви к государству, не допустившему хаоса. Так благодарен скот в стойлах, когда гнилую солому меняют на свежий корм, но стоило остается стойлом, как бы ни был свеж клевер.
— Знаешь, я никак не могу понять, почему вы знаете о нас, а мы ничего не знаем о другом мире. Я вот никогда не слышала об этом, а в те сказки и бред, который бродит по сети, я не верю, — Юля смотрела на газовую горелку, в жестяной плошке подогревалась каша, залитая водой. Получался густой суп, воду стоило экономить, и девушки старались пить немного.
— А ты подумай, — Йока загадочно улыбнулась и принялась выметать подобием веника песок. Она нашла по дороге засохшие ветви и связала из них веник, теперь на каждом месте привала она создавала небольшую «пыльную бурю», как называла уборку Юля. Место для привала выбирала Йока, внутренним чутьем находя удобные впадины и проемы, в которых когда-то хранились инструменты или еще что-то. Каждый раз они находили пустые ящики, служившие столом, стульями и лавками, если все составить вместе, то, обнявшись, можно было поместиться вдвоем, так было и теплее. — Она села напротив, в свете фонаря ее кожа казалась особенно бледной. — Оглянись, что ты видишь вокруг?
— Камни, камни и пыль, а еще песок, — пожала плечами Юля, помешав кашу. Есть не хотелось, но раз в сутки поесть было необходимо, а то можно было заснуть и не проснуться, оберег подсказывал ей, подавляя странную апатию, пришедшую довольно скоро после ухода страха и тревоги. У Йоки было то же самое, ее приходилось кормить насильно, угрожая мордобоем.
— Камни и пыль — с рождения и до смерти. И больше ничего, только камни, камни, камни! — голос ее зазвенел и дрогнул, шахта одобрительно загудела, послышались далекие голоса, так похожие на человеческие, но это было странное эхо, или все-таки голоса. — Как бы ты ни был туп, все равно наш мир настолько ограничен, что начинаешь замечать самые мелкие детали. Власти с этим борются, заставляют переключать внимание на контент в шлакопроводе, но все равно мы видим и знаем что-то. Все никто не знает, даже на самом верху знают только то, что им положено знать, а мы слышим, подсматриваем, додумываем. Так и рождается народное знание. Это еще в питомнике, или как ты его называешь, в интернате чувствуют и понимают дети. Как бы ни была выверена программа обучения, дети начинают видеть грань миров очень рано. Это похоже на игру воображения, когда придумываешь себе тайного друга, а он вовсе не тайный. Дети видят духов, которые часто свободно переходят из одного мира в другой. Это не те черные духи, которых ты видела у вас. Они другие, высший уровень, а черные так не могут, поэтому им нужно открывать порталы, нужны жертвы у вас, чтобы закрепить портал. Твой друг такая жертва, и те девушки, о которых ты рассказывала. Твой оберег не дает тебе увидеть всего. Он защищает тебя, иначе ты сойдешь с ума.
— Нет, Илья не умер!
— Для вашего мира он умер. Мне дух немного рассказал про тот обряд, что над ним совершили. Самое смешное, что ты сделала ровно то, что от тебя ждали — ты закрепила вход в ваш мир. Дух долго не хотел мне рассказывать, но я с ним договорилась.
Йока засмеялась и потрепала Юлю по плечу. Юля сидела, нахмурившись, пытаясь понять. Как и в школе, давалась это с трудом, ей нужно было больше времени, чтобы въехать. И почему нельзя сказать прямо, почему все постоянно говорят загадками, или для нее это загадки?
— Я не знала этого. Я не понимаю, что тогда сделала, как это вырвалось из меня. Если бы я знала то!
— То ничего бы не смогла с собой сделать, — перебила ее Йока. — Мы неподвластны сами себе. Это мне дух сейчас нашептал. Не переживай об этом, твой друг жив, но в моем мире, не в твоем.
— Мне кажется, я знаю, где он, — Юля вспомнила о волке, огромном звере, слишком большом для обыкновенного волка.
— Вот только не думай, что он тебя помнит. И помнит, и не помнит, так бывает. Какая-то часть его что-то помнит, но это искаженная память, потому что это уже не он. Когда встретишь его, сама поймешь. Я не знаю, как это тебе объяснить, но у нас каждый ребенок это поймет без труда. Мы все это понимаем, так как живем с духами всю жизнь, и многие вещи словами объяснить не получится — это надо почувствовать.
49. Перевернутый мир
Темнота, абсолютная, без единого проблеска света или фантомной искры. Он никогда не думал, что бывает настолько темно, что человека можно погрузить в абсолютно черное тело, и живой организм растворится в нем без остатка, потеряв даже слабый намек на свое существование. Наверное, так и произойдет, если он проведет здесь год или больше, но и недели хватило, чтобы прочувствовать это.
Максим сверился с внутренними часами, они пока не давали сбой, и прошло более семи дней, как их заперли здесь. Корм и вода выдавались автоматически, в положенное время открывалось окно в стене, и выезжала полка с тарелкой и кружкой. Кормили один раз в сутки и очень мало, особенно тяжело было без воды, горло рвало от жажды, а от мерзкой еды тошнило. Приходилось заставлять себя есть, сдерживаться, чтобы не стошнило, потеря воды вела к смерти. Максим не знал об этом, понимая животным инстинктом многое, что происходило с ним сейчас. Его внутреннее животное не давало ему надолго задумываться, уходить в опасные рассуждения о собственном существовании, о существовании мира, есть ли материя на самом деле, или они окажутся плодами воображения какого-то сверхсущества, о чем любили рассуждать из книги в книгу писатели-прорицатели, которых так любил читать Леха, потом до хрипоты споря с Настей о прочитанном. Яркие воспоминания прошлой жизни, казавшейся сейчас такой далекой и невозможной, поддерживали разум в шатком равновесии. Темнота давила, отсутствие света исключало его из жизни, и если бы не внутреннее животное, постоянно ощупывавшее себя, щипавшее тело, раздавая звонкие пощечины, заставляя есть и выполнять все требования организма, он бы забился в угол и сидел. А двигаться было больно, особенно первые дни. Его сильно избили, и когда он очнулся в каменном мешке, то подумал, что ослеп. Перед глазами вспыхивали красные и желтые искры, превращавшиеся в нараставшее с бешеной скоростью красное пятно, несущее за собой чудовищную головную боль. Он отключался на час, не больше, и ничего не видел, кроме густого черного цвета.
Голова разбита, кровь запеклась и налипла отвратительными струпьями на лбу, на лице. Он отдирал их аккуратно, боясь повредить заросшую рану. Каменный мешок оказался именно мешком, ему не хватало места вытянуться полностью, и спал он на ледяном полу, свернувшись дохлой креветкой. Руки и ноги болели безумно, тело дрожало от боли при каждом прикосновении, невозможно было выбрать позу, при которой было бы не так больно лежать. Но спать необходимо, приходилось мириться с болью, а мозг отключался по часам, отключив все лишнее. Он вспомнил, как его избивали, как хлестали шлангами, набитыми песком, по ногам и
