Когда я объявил Ринату о решении взять его в Москву - у того снесло крышу. Его мечты о малиновом пиджаке обрели материю. Ринат не ездил далее областного центра, разве что в армии, да и то по пути на срочную службу и обратно, по дембелю, был беспробудно пьян. Хотя я отчетливо понимал, что мне с моим приятелем с его таежными ухватками росомахи в столице придется туго. Как росомаха, он ничего не боялся, даже стаи волков. Я видел, как Харя обезоружил пьяного буяна с взведенным карабином. Пошел на него с голыми руками, приговаривая: «Целься лучше, падла, убью а то!» Выстрел вырвал щепку над головой Хари. И пока его визави нервно передергивал затвор, «загасил» того с одного удара. Ринат, не качок, но гибкий, резкий и дерзкий, был наделен поистине зверской силой. Так росомаха, размером с собаку, бьется на равных с медведем, не уступая ни тропы, ни добычи. Бурые мишки предпочитают не связываться с наглой тварью-одиночкой. И часто отступают - понятия позора нет в дикой природе. Охотники Захолустья рассказывали, как росомаха отобрала у молодых волков законную добычу – косулю. Перед нападением она не шипела, не скалилась, не бугрилась загривком, не завывала как разного рода хищники – она просто не обращала на противную сторону внимания. Полный игнор. Деловито, с развалкой, клоня маленькую головку, подошла к растерзанной туше с другого боку и принялась на глазах у оторопевших молодых волков рвать ее клыками. Харю вполне могли прозвать Росомахой – кличка не приклеилась лишь в силу ее длинноты. Однажды на задах пивнушки Харю полчаса избивала толпа заезжих бичей, пропивавших свои подъемные. Утомившись, бичи отвалились от жертвы. Но тут встал Харя, не встал – восстал, страшный, в крови, и, усмехаясь, завалил вожака, амбала с дубиной, и принялся давить на кадык обидчика той же дубиной. Теперь спасать пришлось уже амбала.
Начиная с отрочества, Харя зубами вскрывал пивные бутылки, позже тару с более крепкими напитками. С детства Ринат, как все пацаны Захолустья, жевал «серу» - смолку, и клыки у Хари были немногим хуже, чем у той же росомахи. Передний зуб ему выбили прикладом.
Как всякие цельные натуры, Ринат органически не мог предать. Как может предать дикое животное? Этот резон был решающим: могли ударить из-за угла, со спины. И таких углов в столице немало. Ведь в Москве, золоченой, прекрасной и продажной, мне, говоря языком Виссарионыча, предстояла многоходовка.
Пришлось сводить Рината к зубному ортопеду. В кресле стоматолога дружок матерился так, что распугал очередь в коридоре.
Однако и с отремонтированной пастью, не успев ступить на землю златоглавой, пассажир из-за Урала навел шороху. На стоянке в Домодедово столичный таксист, отвертев окошко перед провинциалом, лениво процедил таксу.
- Ты чо, ссучился, пидар?! – ощерился Харя и плюнул на переднее колесо.
Завидев тусклый оскал фиксы, таксист дал по газам.
До ближайшей станции метро доехали на перекладных: электричкой, далее троллейбусом.
Оно и к лучшему: денежки беречь надо. Хотя бы на взятки.
Ринат неодобрительно хмыкнул: «Тебе видней, босс…»
Пленка 04d. Серенус. Минздрав предупреждает
Неглубокая речка Неглинка, она же Самотёка, привлекла ее первооткрывателей неглинистым дном и чистотой своих вод. «Неглинок» на древнеславянском - болотце с бьющими ключами. Остальная местность по имени Москва была топкой, вязкой. Безымянный основатель выбрал для города удобное место - узкий мыс на впадении Неглинной. Отсюда пошла Москва. Но с течением времени когда-то хрустальные воды ключей Неглинки порядком испоганили, да так, что пришлось уже в начале ХХ века заключить речку в подземные стены и коллекторы. При этом зловонная Неглинка стала таковой во многом из-за устойчивого притока воровства. Деньги, выделенные на благоустройство и очистные сооружения, нещадно разворовывались. И даже Сандуновские бани, прописанные на улице Неглинной, не могли отмыть разномастных воришек, мелких и матерых.
Москва всегда измерялась в двух измерениях – златоглавой на виду, и злачной, воровато-незримой, под землей.
Только в XVI веке город перешагнул через Неглинную и каменные ограды Черного города, окружив ее низовья стенами Белого города. Так называемое Занеглименье перестало быть пригородом.
@info_Klio
Москва – столица Захолустья (западного). Этот град именовался степняками как укрепленный «заахн улс» - форпост западной границы монголосферы. Монголосферу как понятие ввел в оборот Л.Н. Гумилев. Его теория пассионарности положительно оценивает татаро-монгольское нашествие на Русь, называя его не «игом», а «симбиозом». Спорные тезисы вызвали волну критики. Но Гумилев был не одинок. Историки-евразийцы П.Н. Савицкий, Н.С. Трубецкой и Г.В. Вернадский в своих трудах делали акцент на том, что монголы были веротерпимыми и этим уже лучше западных агрессоров, которые насаждали католичество. Г.В. Вернадский писал: «Монгольство несло рабство телу, но не душе. Латинство грозило исказить самое душу». При этом подчеркивалось, что самостоятельно с западными агрессорами русские не справились бы. Как считал П.Н. Савицкий, «…в бытии дотатарской Руси был элемент неустойчивости, склонность к деградации, которая ни к чему иному, как к чужеземному игу, привести не могла… Велико счастье Руси, что в момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам, и никому другому». Евразийцы были пристрастны, как всякие эмигранты. Но вот что писал задолго до теории пассионарности и течения евразийства отец всех историков Карамзин: «Нашествие Батыево, куча пепла и трупов, неволя, рабство толь долговременное, составляют, конечно, одно из величайших бедствий, известных нам по летописям Государств; однако ж и благотворные следствия оного несомнительны… Москва обязана своим величием ханам».
На улице Неглинной и располагалось Министерство здравоохранения Российской Федерации. В Минздраве люди ходили отнюдь не в белых халатах. Как, впрочем, и в других учреждениях Белого города. А ходили в остроносых туфлях, на каблуке, реже в галстуках. Дамы преобладали, что было мне на руку.
Одинокий и слабый стук пишущей машинки в дальнем кабинете на фоне почти неслышного шелеста компьютеров напомнил, что в стране переходный период.
В коридоре третьего этажа меняли вывески. У высокой двустворчатой двери притулилась стремянка, на паркете валялись крашенные под бронзу дощечки. На стремянке стоял некто в фартуке с дрелью в руке, лица не разобрать, и победно обозревал с верхней ступеньки снующих по коридору женщин. Завидев Бассарова, крикнул:
- Э, земляк! Подай вон ту… ну да, эту, эту!
Бассаров поднял с паркета массивную вывеску с надписью «ПРИЕМНАЯ» и бронзовыми буковками помельче.
- А где, мил человек, комитет фармакологии будет? – задрал голову «земляк».
- Дык он самый и есть, комитет-то! Токо таперича это длиннее будет… этот самый…
- «Департамент… фармакологии», – прочитал, подавая вывеску, Бассаров.
При этих словах дверь приоткрылась и просунулось личико с золотыми серьгами.
- Погодите, не сверлите.
- Как на охоту идти, так собак кормить, - проворчал человек в фартуке. – Щас бы присобачил... вывеску-то. Чего раньше думали?
- Ариадна Аркадьевна только вчера приехала из Копенгагена, еще не утвердила текст… - протараторила девица. – Товарищ! - повелительно обратилась к Бассарову, - занесите таблички… да, да, все!
Борис ухватил тяжелую стопку табличек с наименованиями отделов.
- Давай, земляк, я покурю покамись, - хмыкнул рабочий, сполз со стремянки и оказался ниже Бассарова на голову. Лицо у него было в оспинах.
- И не курить в туалете, - строго выпалила секретарша, - Ариадна Аркадьевна ругается.
- Ага, минздрав предупреждает, - хохотнул веселый ремонтник и подмигнул Бассарову, когда девица скрылась за дверью. – Трахнуть бы, да с моим ростом токо со стремянки спикировать! А ты дерзай, земляк, - он распахнул дверь.
- Не, мужик, я тут не копенгаген…- бросил на ходу посетитель.
Ремонтник хохотнул в спину.
Не оборачиваясь, худенькая секретарша сделала неопределенный жест: «Кладите здесь!» Стуча каблуками, обогнула столик с дюжиной папок, села за массивный с новеньким, салатного цвета, компьютером. Цветы на подоконнике, ряд стульев у стены, массивные, в человеческий рост, часы с маятником, в углу бочком притулился посетитель, по виду командировочный, и нервно барабанил по «дипломату».
Борис бережно занес таблички и разложил их на паркете приемной. Среди них дальний гость углядел искомую: «Отдел региональных программ».
- И куда ведет нить Ариадны? – Бассаров махнул рукой на таблички и отряхнул незримую пыль.
- Ариадны Аркадьевны? Постойте, товарищ… - внимательно оглядела случайного гостя. – Извините, в коридоре темно… Так вы командировочный? – девушка поправила мелированные волосы, светло-медные, а-ля «маленькая Вера», качнула серьгами. У нее было кукольное личико с мелкими чертами лица.
- Но. Ходок из Сибири, - поклонился Борис.
- Н-да? – хихикнула девица. – И много у вас таких… мм… ходоков?
- Мало. В тайгу подались. Нонче гон начинается.
- Что, простите, начинается?
- Гон! Ну, сезон спаривания, слыхали? Случка-с. Пардонте.
[justify] Секретарша нервно хихикнула, поправила прическу и
