Захолустье

собеседник. – Как, говорите… зидовудин?
        - Ага. Главное, дожить до нового века. Поиски вакцины идут по всему миру. Вам стоит отправиться в путешествие, прекрасный рыцарь в блестящих доспехах. Курс – Эльдорадо. Кандид, мать твою!
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Часть четвертая

МОСКВА, СТОЛИЦА ПОГРАНИЧЬЯ
 

                                                                                   В мире всегда была война, всегда была
                                                                                   чума. И, однако ж, и чума и война, как правило,      
                                                                                   заставали людей врасплох.
                                                                                                        Альбер Камю. «Чума»
 
       Пленка 01d. Серенус. Чума в анамнезе

       На перроне станции метро «Маяковская», безмятежно залитой огнями и мраморными бликами,  в 1989 году появилась крыса. Тощая, мокрая до синевы, а хвост возмутительно розовый. Крыса не боялась людей. Она рушила устои социума. Черный зев туннеля таил неведомую досель угрозу. Была ли омерзительная тварь гонцом грядущих катаклизмов? По крайней мере, подвергала сомнению стереотипы.
       Земля, казалось, не круглая. Плоская что блин. Как сковородка, блин, на коей поджарены идеалы. В восточномсегменте пришли к выводу, что рай на Земле нереален, а на западной половине – что демократия, даже приправленная специей либерализма, штука несъедобная или удобоварима дли единиц. Что подтверждало общее правило. И обе стороны принялись с новой силой обвинять друг друга в кознях и грозить вселенскими карами.       
       К излету бурлящего века ненависть, разлитая по шарику тонким слоем нерафинированного масла, начала выкипать, нестерпимо вонять, разгоняя жильцов всемирной коммуналки, дымить, чадить черными струйками, и уже без открытого огня спорадически тлеть торфяными очагами. Силенок для продолжения драки не осталось, острая фаза перешла в хроническую. Разнятые драчуны, переводя дыхание, издали показывали кукиш, с восточной стороны, и средний палец, с западной, да плевались друг в дружку, уповая на воздушно-капельный путь передачи. Это называлось холодной войной. 
       Где-то с восьмидесятых годов зародилось подозрение, что евразийское государство, распятое штыками погранвойск КГБ от морей до океанов, всерьез больно.
       (Не менее, а то и поболе, хворал хваленый Запад, но пребывал в счастливом латентном периоде и делал хорошую мину при больной игре, уверовав в «пиарову» победу. Лыбился по-голливудски что идиот, не ведающий о своей девиации. Точку над i, над диагнозом idiot, поставит мировой консилиум в новом веке, еще при жизни Бассарова, но так как живем известно где, то вернемся к родным для наших героев истокам).
       И невооруженным глазом было заметно, что тучный организм, облепленный друзьями-паразитами, страдает одышкой и вообще неважно выглядит. По всей видимости, незыблемый иммунный статус здоровяка, разбросавшего врагов, покачнулся в борьбе за светлое будущее. Точным диагнозом не заморачивались. Ни за зубчатыми стенами, ни за пределами Садового кольца. Любопытному могли прописать лечение электричеством.
       При визуальном осмотре наблюдались другие первичные симптомы. Появление крысы на станции метро «Маяковская» как нечаянная чернильная клякса в тетрадке отличника. Ее розовый хвост метрах в пяти казался белым, чистым до тошноты. Богомерзкая тварь прислонилась к колонне от усталости, словно замотанная провинциалка, набегавшаяся по столичным магазинам в поисках дефицита. На перроне раздался сдавленный крик и глухой звон. Хвостатая отлепилась от колонны, невзирая на боевые кличи молодых людей, полакала, что кот, пролитого молока. И поскакала, будто на модных шпильках, прочь, подволакивая длиннющий хвост, еще долго белевший в мрачной клоаке туннеля.
       В анамнез истории болезни попала и вербальная информация. Старожилы Москвы истолковали необычное поведение представителя рода Rattus, не иначе, как предвестьем грядущих бед. Такое уже бывало в канун войны – «этой и той», уточнила пенсионерка с авоськой в руках, намокшей от разбитой бутыли, когда оклемалась от испуга на лавке под лестницей перехода на другую ветку. Досада усиливалась тем, что молоко трехпроцентной жирности размочило добытые с боем рулоны туалетной бумаги. Двойной урон семейному бюджету выпихнул,нежданно громко,  из уст тети Фроси, в прошлом беглой колхозницы и лимитчицы, точный и емкий диагноз: «Зараза!.. Ах ты, зараза!»
       Зараза. Это зараза. Не успели сколы молочной бутыли смести с перрона, как словечко подхватило сарафанное радио Москвы. Оно вирусом разнеслось кругами по России – сперва «колбасными» электричками, далее плацкартой за Кавказ и за Урал, их упреждали речевые потоки из кабинок междугородней связи и шлейфы усталых ТУ-104. Еще дальше словцо раскрутили лопасти вертолетов, колеса «Жигулей», грузовых «Камазов» и «Магирусов», пассажирских «пазиков» районного сообщения, и, наконец, вбили в стылую почву копыта ездовых оленей. И там, коснувшись пласта вечной мерзлоты, вербальный вирус впал в спячку. В режиме standby. Зараза достигла Захолустья.
       Смута. Этим чисто расейским историческим понятием можно одним словом охарактеризовать конец 1980-х и все 90-е. Смута что инфекция. Страдающим излишним весом организм империи Советов допустил снижение иммунитета, и в его щели проник вирус инакомыслия, ну и иной. Будучи поведенческим заболеванием, она зарождается в головах - предчувствием войны.
       А война шла. Вялотекущая – не сравнить с мировыми заварушками века. В начальной фазе. В периоде «окна». Но в отличие от войны, этой и той, у нее отсутствовала линия фронта. Сооружение окопов сублимировали рытьем ям своим ближним. Апокалипсис состоялся в усеченном формате глобального гамбита. В жертву принесли отдельно взятую территорию. Мир на издыхании безумного века отрыгнулся от фаст-фуда, и, что видно из моего окна, устоял.
        Радары раннего оповещения НАТО, нацеленные на Урал, начиная со второго квартала 1983-го, лишь проецировали угрозу повышенным свечением мониторов, а бортовые акустики атомных подлодок то и дело ловили спорадическое пощелкивание-потрескивание, от ста кабельтовых и ближе, что, впрочем, списали на глобальное потепление, брачные игры скатов и переговоры дельфинов в мировом океане.
       Много позже для противостояния с трудом найдут название - гибридное. Уже не холодная война, еще не обжигающе наземная. И не испепеляющая, хвала Создателю. Ход молчаливой войны без фронтовых сводок схож с постыдной болезнью, о коей в приличном обществе не говорят, а шепчутся.
       Да и за рубежом нравы не смягчились, но измельчали. Драку за обладание самкой заменили кухонными сплетнями в суде первой инстанции, вооруженный конфликт – информационной войной на первых полосах утренних газет. На худой конец, контрольным выстрелом в затылок. Этот худой конец света обернулся его генеральной репетицией - в форме вселенской прививки, похмельного недомогания человечества, сыпи на внешних покровах континентов и язвочек в тени мегаполисов.
       Талонов от беды на всех не хватало. Население Евразии плавилось в гигантских очередях за водкой, исстари признанной универсальным средством от любой напасти, а срок талонов истекал. Не более двух штук в одни руки. В очередях возникали локальные драки.       
        Диагноз Смуты в общих чертах известен: люди уже не стесняются вырвать кусок у слабого, отжать место у костра. И даже почитают сие за удаль. Отвратная поговорка тех лет: «Хочешь жить – будешь жид». Эмиграция в Израиль (далее везде) породила еще одну очередь - у стойки регистрации рейса Москва–Вена.
       Придуманные от безысходности законы не спасали. Антитела отчаянно дорабатывали ресурс. Истекал инкубационный период, зачатый роковым десятилетием.Зараза упала на разрыхленную вольнодумством почву империи духа, чей иммунитет уже не мог противостоять удару ниже пояса. Вирусу безверия и застенчивого разврата начхать - воздушно-капельно  - на границы, начертанные человечеством в детской песочнице. Зараза пришла оттуда, откуда ждали, что позднее дало придворным историкам обвинить в шоковой терапии спланированную утечку из секретных лабораторий.
       «СРУ!..» – возопил в очереди за водкой слесарь пятого разряда Василий Х-в, командированный в нее сотоварищами по вагоноремонтному цеху. Пока члены бригады трудились за себя и того парня, Василий за час продвинулся к магазинному крыльцу на пять шажков - хвост очереди терялся в перспективе улиц Красногвардейской и Калинина. А дело шло к обеду. Организм изнемогал. Товарищи могли подумать, что гонец присвоил талоны и ушел в запой. Мысль была невыносимой.
       «СРУ!..» - Василий утерся кепкой, запрокинул в пустое осеннее небо давно не стриженную голову, зажав в мозолистой ладони два заветных розовых талончика.
       Милиционер, один из двух стражей, регулировавших отпуск горячительного, сошел с крыльца вино-водочного магазинчика, и за шкирку выволок Василия из очереди.
        - Ты это… того, бляха муха, мать твою… зачем выражаешься?! При людях! – вопросил  сержант в серой, как небо, шинели. – Кто тут сру… срал?
        И сержант стал наговаривать в черную коробочку у левого погона, вызывая наряд. По прибытии оного Василия хотели поместить в собачий ящик со слоганом «Спецмедслужба», слесарь был – еще или уже – неподобающе трезв, и с чувством собственного достоинства упирался и выражался. Насчет того же - СРУ. Василию грозили 15 суток за хулиганство, прилюдную матерную брань, прогул в рабочее время и общее нетрезвое выражение лица.
       Страждущего доставили в отдел и только тут дежурный старлей, имеющий высшее педагогическое образование, догадался, что нарушитель обличал в очереди за водкой Центральное разведывательное управление. ЦРУ. А это можно. Это приветствуется.
       - А я думал, оно Секретное! Управление-то! – воскликнул слесарь, пытаясь раздвинуть мозолистыми ладонями решетку «обезьянника». – Гады америкосы! Это они, они по секрету водку и колбасу скупили на корню! Я где-то читал, правда-правда. А оно, выходит, Центральное, ёлки, как Политбюро…
       - Щас загремишь по новой, понял, - показал огромный, как в детском спектакле, ключ от обезьянника дежурный, - и не на пятнадцать суток, на пятнашку годков, сечешь!
       Василий начал биться лохматой башкой о решетку, что означало раскаяние.
       Учитывая деятельное раскаяние и сотрудничество со следствием, патриота-сквернослова вернули на прежнее место и отоварили вне очереди.
        По-настоящему, однако, загремели далече от очереди за русской