стране в середине девяностых с ART была напряженка, по выражению Тришиной. ART - Антиретровирусная терапия. Искусство умирать, мать твою. При ней смерть отодвигалась надолго. Возможно, на десятилетия. Если правильно себя вести.
- Правильно – это как? Переходить улицу на «зеленый»?
- Правильно себя вести это не задавать глупых вопросов, - начала припудривать щеки Тришина. Они у нее постоянно были красноватыми, будто дама только что, не снимая белого халата, вышла из парной.
- А еще не пить, не колоться, не нюхать, не заниматься гимнастикой в секс-оргиях, а делать обычную гимнастику, не стрессовать, разнообразно питаться, бывать на свежем воздухе, токо не загорать… И вообще, аккумулировать положительные эмоции. Ясно? – захлопнула пудреницу хозяйка кабинета, подняв облачко сладкой пыли.
- Что значит аккумулировать положительные эмоции, доктор? Ловить кайф?
- Ага, токо без наркоты, - Тришина начала снимать белый халат.
- Самый доступный кайф в нашем случае это секс. Опять двадцать пять! То бишь, шестьдесят девять…
- Ага, токо без порнухи, ну, без грубостей в постели... В вашем случае я бы посоветовала…
И она начала рыться в ящике стола.
В дверь заглянули.
- Извините, я насчет дочки…
- Я же сказала, маадой чиаэк, занята я! – врач бросила халат на спинку стула.
«Маадой чиаэк» с седой бородкой скрылся. Из-за двери донесся невнятный шум, возня – в проем просунулась кудрявая голова.
- Здрасте! Лексевна, плохо мне…
- А-а, дорогая пропажа! Сартако-ов!.. – развернулась всем корпусом клиницист. – А ну-ка, подь сюды, подь, подь, не боись, бить не буду.
В дверь протиснулся парень в застиранных джинсах с лицом, узким как филе окуня. И зрачки такие же – красные. Точнее, лица не было – нестерпимо отсвечивали лишь глаза, когда-то голубые, они выгорели до стального отблеска. Под ними чернели круги. На ногах кеды, один кед не зашнурован. Казалось, его шатало сквозняком. Пациент ухватился за шкаф.
- Сартако-ов!.. Собственной персоной. Соизволили, ха! Удостоили, значит. Рассупонилось красно солнышко! Извините, я нонче без кокошника, без хлеба-соли, инда озимые не взопрели… - Тришина согнулась в поясе, изобразила древнерусское приветствие.
- Худо мне, Лариса Лексевна, - парень без приглашения сел на стул, закатил глаза.
- Так, Сартаков, почему пропускаем плановое обследование? Ась? – Тришина стала натягивать белый халат.
- А можно мне лечь… - Сартаков сполз со стула. Стек вниз словно студень.
Тришина всем телом внушительно нависла над пациентом, который, сидя на полу, привалился к стулу.
- Короче, дело к ночи. Мать твоя вчерась тут час ревела … Ты понимаешь, Сартаков, что можешь со дня на день ласты склеить? А?
- Понимаю-ю-у-у… - диспансерный пациент тоненько завыл, размазывая слезы, отчего личико стало наполовину черным, как у плачущей женщины с потекшими тенями. Завоняло какой-то химией. Наверное, не мылся неделю, сообразил Бассаров. Он отошел в дальний угол, и с содроганием, но и с интересом наблюдал будни клинического отдела.
Тришина распахнула дверь.
- Эй, кто там в очереди? Мужики, утащите болезного до процедурной. Христа ради!
Лица мужского рода, очередники, вошли в кабинет, попыхтели, унесли распластанного на руках Сартакова. Один кед упал, рука прочертила на пыльном линолеуме извилистую линию нестриженными ногтями. Кед на ходу положили пациенту на грудь.
- Капельницу ему!.. Трупов тут не хватало для полного счастья!.. – врач крикнула вослед в проем.
- Блин, задолбали пины! – захлопнула дверь Тришина.
- Как, пни? – не разобрал Бассаров.
- Ну, торчки, мама дорогая, ПИНы, ну? Потребители инъекционных наркотиков, что тут непонятного, - выдохнула заведующая клиническим отделом.
Бассаров вышел из угла и чуть не упал, поскользнувшись на середине кабинета. Линолеум был влажным.
- Ё!.. – принюхалась Тришина. – Вашу мать!.. Дык этот поросенок еще и обоссался тута!..
Распахнула дверь, рявкнула:
- Санитарку жива-а!
Стянула халат – он был ей мал, и его она явно не любила. Села за стол.
- Такие дела. Как назовешь судно, так оно и поплывет.
Пока санитарка протирала пол шваброй, Тришина протянула Бассарову брошюру. На титуле красовался логотип международной научной конференции.
- Это пособие по искусству умирать, доктор? – пролистнул брошюру Бассаров. Штриховые иллюстрации, много латыни и английского.
- А, вы про ART? Эй-Ар-Ти? Пока мы умираем, мы живем, ясно?
Я призадумался. В конце концов, что есть жизнь? Медленное старение, комфортное умирание. И жизнь не стоит на месте. Надо выиграть время. Главное в этом искусстве - не умереть раньше срока. А там, глядишь, вакцина против СПИДа к новому веку подоспеет.
- Бесполезняк! Чуда не будет, – читая мои мысли, возвестила заведующая клиническим отделом. Тришина подошла к настенному зеркалу, одернула облегающее выпуклости шерстяное платье с вырезом, зачем-то подняла руки. – Ставьте перед собой реальные цели, молодые люди. Даже если найдут вакцину, еще лет десять, блин, будут ее клинически обкатывать… На наш век не хватит. И стоить вакцинка будет ого-го. Завышенные ожидания – тупиковый путь. Предлагаю скорректировать тактику…
Тришина опустила руки, повернулась боком, задумчиво лицезрея собственный живот и бюст. Бассарова она, поняв, что он верен своей тощей спутнице, за мужчину не считала. Втянула живот, осторожно изъяла золотой кулон из глубокой ложбинки.
Бассаров покашлял.
- А, да! Я тут прикатила с конференции… Симпозиум, ё! Куча иностранных импотентов, япона мама. Дальше своего каппучино ни хрена не видят… Завышенные ожидания, ха! Простите, я опять про свое, про девичье… вау, а сколько времени?.. на обед пригласили… Так, один тип. До вас ему далеко, мм-м.
Хозяйка повертелась перед зеркалом, и, судя по всему, осталась довольной своей полнотой. Села. Стул взвизгнул от возмущения.
- Так вот, предлагаю скорректировать тактику… Там, на конференции болтали, что страна вот-вот вступит в «Глобус». «Глобальное объединение усилий против СПИДа». А «Глобус» это налаженная линия препаратов. Западных, доказанных в натуре! Но в число избранных попадут лишь десять пилотных регионов. И этот автопилот на всю страну! А нам надо ждать не чуда, а бесперебойной терапии. Короче, если пробьете зидовудин, то можно начать терапию. Главное, попасть в десятку. Я гляжу, стрелок вы еще тот, на ходу подметки режете. Вопросы есть? Вопросов нет.
Тришина вынула из сумочки зеркальце и пудру, давая понять, что прием закончен.
- Лариса Алексеевна, имеется компактная пудра, польская или турецкая, не помню, хотите?
- Хочу! – рука с ваткой замерла на полпути к щеке. – А то социальное происхождение замучило. Рабоче-крестьянское! Вся родова работала или на свежем воздухе, или в горячем цеху! Генетически предрасположена к покраснению кожных покровов. На лице, голубчик, на лице! А вот на филейных частях – как у аристократки, даже обидно, лучше бы наоборот, честное слово. Так что я хочу. Страстно! А щас, Борис Артамонович, извините, мне пора. В ресторан пригласили-то. Вы же, ё-мое, не приглашаете, ась?..
- Удачи. Занесу завтра. И набор теней, - Бассаров взялся за дверную ручку.
- Минутку, Борис. Даю наводку. Баш на баш. Зидовудин, он в наличии. Немного. Держат для одного деятеля. Политического. Но учтите, я вам ничего не говорила…
Когда Бассаров открыл дверь, его чуть не снес пожилой «маадой чиаэк».
- Дохтур, дохтур, я насчет анализа дочки… Сама-то идти боится…
- Япона матрена, никакой личной жизни!.. – раздался рев Тришиной.
И дверь захлопнулась.
Пленка 19с. Бассаров. Загадочные разговоры
… - Петька, сволочь, опять двойку принес, а! Все, грю, сынок, еще одна такая оценка – и прощай, лисапед, понял, сынок! Ну, я мужу: поговори, мол, с сыном, проведи воспитательную беседу, мол. Ноль внимания, буркнул, устает на работе как собака, и опять в телевизор…
- Будто мы тут не устаем, хрен тебе. Весь день на ногах, и покупатель сбесился. Мы, что ли, цены устанавливаем! - хмыкнула вторая продавщица. – Зато у тебя дочка-умничка...
- Ой, золотце мое! – улыбнулась товарка. – Доченька… Кабы не Танюшка, сбежала бы в тот же день!
Я потянул Лори за рукав.
Две продавщицы вышли покурить на заднее крыльцо универмага. Лори замедлила шаг. А потом и вовсе встала, как приклеенная. Потом сделала вид, что поправляет шнурок на новомодных ботильонах, что я ей купил после выписки из диспансера. Но подруги заметили, что незнакомая девушка прислушивается к их разговору, спешно побросали сигареты и хлопнули дверью.
Я уже привык, что Лори тянется к детям. Даже прислушивается к разговорам о них.
Обычная женская реакция, подумалось. Необычным было лишь то, что после таких разговоров Лори расстраивалась. Хотя я специально вывез ее в центр города, в универмаг, чтобы Моя Бабочка развеялась, расправила крылышки, взбодрилась. Радость от покупок – естественная женская реакция, разве не так?
Универмаг был новым, двухэтажным, с разнообразными отделами – хозяйственным, мужской и женской одежды, обувным, детским… По залам бродили, подавленные обилием товаром, приезжие из сельских районов. Они ходили на негнущихся ногах, одетые по все лучшее, потея от мыслительной работы. Было много детей, детки визжали и бегали по этажам, невзирая на окрики родителей и замечания служителей.
Новшеством были и низенькие скамейки вдоль стен. На одну из них плюхнулась упарившаяся семья: молодые муж с женой с горой пакетов. Выходцев из села выдавал густой коричневый загар, не потускневший с поры сенокоса. У матери, полногрудой, в цветастом сарафане сбилась набок свежая прическа, сделанная по случаю в городской парикмахерской, она утиралась платком. Возле нее крутилась девчушка-бурятка, теребила мать и строила рожицы Лори. Глава семейства, маленький, щупленький, вырядился в клетчатый пиджак, пожалуй, длинноватый для него. Муж демонстративно хлопал себя по карманам в поисках спичек и после короткой перебранки с супругой пошел на улицу. Жена, нервно одергивая платье, вертелась на месте, потом обратилась к Лори, мешая русские и бурятские слова: просила присмотреть за покупками и за дочкой – хотела купить
