Я позвонил Вите сразу по прилету из телефона-автомата (они доживали последние деньки) из гулкого зала Домодедово. Объяснил стесненность в средствах, общую ситуацию – примерно ту же, что была когда-то у столичного гостя (про гипотетическую взятку умолчал). Что пребывание в отеле с напарником не потяну. Виктор предложил свою мастерскую. Обрадовался моему согласию: дескать, будет кому, кроме Музы, сторожить трудовое место, а то с некоторых пор возле мастерской отираются подозрительные типы.
Художник не соврал. На подходе к месту нашего временного пребывания под ногами хрустели шприцы. Мастерская была в крайнем подъезде, в закутке, забранном решеткой. Оставалось удивляться, как наркоманы просачивались в тихий загон сквозь толстые прутья трехметровой высоты. Дом сталинской постройки с двумя арками, изогнутый, если взглянуть сверху, огромной буквой «Г», был странен – наполовину заброшен, что ли. Казалось, в дальнем подъезде с высоким побитым крыльцом никто не жил. Хотя Тверская была неподалеку, тишина в ночи стояла гробовая, лишь что-то скрипело. Штукатурка на стенах под напором людской мочи отслаивалась. Витя пояснил, что при Сталине расширяли улицу Горького, поставили дом на колеса и сдвинули здание на пару десятков метров. Но, видно, корни дома, как у старого дерева, плохо приживались на новом месте. Вода из крана бежала тонкой струйкой, и только холодная. Но это трали-вали. Хуже, что и в унитазе напор воды был хилый. Ринат притартал туда полное ведро и ковшик. На газовой плите работали лишь две конфорки из четырех, и то с перебоями, с риском для жизни. И втихаря подтекал. Витя предупредил, что не надо пугаться хлопка при воспламенении спички.
Даже черный телефон эпохи НКВД-ОГПУ, дребезжа, реагировал на каждый третий звонок. Голос доносился будто из подвала ВЧК.
Мастерская Виктора – бывшая двухкомнатная квартира на первом этаже, донельзя захламленная и запыленная. Напоминала большой чулан. В зале торчал чугунный станок для гравюр – Витя был художником-графиком. Станком давно не пользовались. Харя развесил на нем джинсы и куртку, а об острый угол лихо открывал пивные пробки.
Ванна с ржавыми потеками была набита тряпьем и банками с краской. Вторая комната на треть уставлена пачками книг – от пола до потолка. Потолки были черными. Сквозь грязные окна сочились московские сумерки. Под самым потолком терялась лампочка.
Каково же было мое изумление, когда однажды, со скрипом растворив входную дверь, на подъездное крыльцо вывалилось семейство – немолодые родители и девчушка, все в китайских пуховиках – и выпалили: «Здрасте!». Люди не походили ни на российских бомжей, ни на заокеанских сквоттеров. Обычные москвичи, разве что малоимущие.
- Это что же, никак вы живете тут? – вопросил я, с нажимом произнеся последнее слово. Прочитав крайнее удивление на моем лице, соседи ответили оскорбленно:
- А как вы думали! Еще двое на третьем этаже и парень с девкой на четвертом! Живут!
И все это творилось в самом центре Москвы! Шприцы и потеки мочи в одном конце двора, «мерседесы» в другом. Подъезды, окнами выходящие на Тверскую, мало того, что были ухоженными, но считались престижными. Кроме того, в центре двора – служебный вход театра имени Моссовета и розовое зданьице домоуправления. Театр эпохи перемен, мама дорогая! Театр абсурда. В этом предбаннике Мельпомены, вытянутым хоботом на середину двора, в августе сгорела известная на всю страну актриса. Молодая и красивая. Объятая пламенем (на ней было тонкое кримпленовое платье), она живым факелом выбежала из престижного подъезда и рухнула на театральном крыльце.
Рассказал об этом вышедший из домоуправления словоохотливый сантехник. В тот день я напился. «Вопчем, лето, япона вошь, было туши свет! – добавил сантехник. – Сука, дышать нечем, в натуре! За городом торфяники горели…».
Мне стало душно. Я дал Ринату денег на пиво и услал куда подальше. Захотелось побыть одному. Но и после второй рюмки обгоревшая девочка из Захолустья в оплавившемся платьице стояла перед глазами. Бутылку «Столичной» я прикончил, как говорят алкаши, «в одного».
Харя застал меня явно не в себе. Товарищ юности обрадовался:
- Ну вот, хоть что-то в тебе, босс, есть человеческое!
- Значит, я не с-совсем потерян для с-социума? – еле ворочая языком, произнес я.
- А то нет? – загоготал Харя.
И я уснул на продавленном диване. Вырубился, забыв про пружину, чье жало обычно накрывал книгой в твердом переплете.
Проснулся от крика. За окном стемнело. Со стороны Тверской доносилась сирена – то ли «скорой», то ли милиции. Скорее, второй вариант.
Голова раскалывалась. В мастерской царил полумрак, из-под двери второй комнаты пробивался желтый клин света.
Спотыкаясь, добрел до плиты и глотнул воды прямо из носика чайника.
Я уж подумал, что крик мне приснился, но визг повторился. Кричала женщина – и не на улице. Что вообще творится? Откуда тут женщина?
Пинком распахнул дверь смежной комнатки и – замер. Не столько от яркой вспышки света, сколько от дикого зрелища. Посреди разбомбленной комнаты, между залежами книжных пачек и нарами, стояла абсолютно голая и худущая, аж ребра выпирали, девица. В руке она держала один сапог на высоком каблуке, другой прижимала к острой грудке, соски темные и длинные, ворох нижнего белья. С низких нар свешивалось на пол солдатское одеяло вместе с простыней. Helter-Scelter.* Бардак, одним словом. Росомаха же.
- Гони бабки, козел! – продолжала визжать женщина. Подбородок ее был в крови. Через пару секунд сообразил, что это расползшаяся помада.
- Вали отсюда, мокрощелка! – раздался ленивый голос.
На нарах лежал в синих сатиновых трусах Харя, пускал дым в потолок и усмехался. Покатые плечи, длинные, как у орангутанга, руки. И, я знал, необычайно сильные. У Рината был весьма довольный вид сытого котяры. Разве что не облизывался, как Кеша.
Завидев меня, девица начала сноровисто одеваться. Из ее отрывочных фраз, перемежаемых матерком, уловил суть конфликта. Наискосок от арочного прохода из нашего двора, на другой стороне Тверской у гостиницы «Минск» была точка съема проституток. Как правило, они садились в проезжающие авто. Но могли обслужить и пеших клиентов, если контактное место было неподалеку. Когда поздним вечером тащился мимо гостиницы, девицы цеплялись и ко мне. Потом стали узнавать и лишь просили закурить.
Труженица сферы услуг застегнула длинный сапог-ботфорту, покачнулась. Я придержал ее за плечо. Она повернулась.
- Во, скажите ему… Сучий потрох! Два часа давил, как танк, чуть не задушил!
Ее крашеные перекисью водорода волосы с чернеющими корнями упали на лицо. Девица тряхнула головой. Крылья носа подрагивали от возмущения. Невысокая, но ладно скроенная. Бордовая мини-юбка, необычайно толстые ляжки. Черный чулок выше края ботфорты зиял белизной.
- Еще чулок порвал, чмо! Тож бабки стоит! Дикарь. Я б и сама того… разделась бы…
Харя загасил о нары окурок, сладко потянулся и хохотнул.
- Ну, погоди, бычара, погоди…
Под гоготание клиента девица, спотыкаясь на высоких каблуках, рванула мимо меня. Дверь хлопнула.
- Ринат, мы так не договаривались, - сел на табуретку. – Ричи, твою мать.
- А чо, босс, в натуре? Ты будешь по отелям блядей трахать, а я дрочить тут в одного?
- Я работал по делу.
- И я работал по телу! – заржал дружок.
- Сказано, не создавай проблем. И так хреново… - я скривился. От жажды язык во рту еле ворочался.
- Чо, худо, Борька? – Товарищ вскочил. - Можа, за пивом сгонять, братка?
- Валяй. – Я нащупал в кармане купюру. – Сбегай в Елисеевский, там финское дают… Стой, далеко че-т… Давай где ближе, бери любое. И соленое что-нить.
- Я махом, босс!
Харя натянул треники, пуховик на голое тело, сунул босые ноги в резиновые Витины боты и схватил пакет.
Через минут пятнадцать мы уже сидели за столом с выцветшей клеенкой, пили «Жигулевское» и закусывали крупно порезанной соленой горбушей.
- Пи-изанская баня! Не, пиво тут вещь, скажи! Столица, бляха! Не то, что моча у тети Шуры! – рыгнул Харя.
Полегчало. Вырубленное из листвяка лицо напарника уже не казалось таким противным. Может, не зря взял его в Москву?
- Ты посуди сам, босс, чем бы я с этой шлюхой расплатился? Ты ж токо на пиво дал, - прислонился к стене с бутылкой в руке Ринат. И замурлыкал. – А так-то резвая телка, жилистая, люблю таких…
И в момент наивысшего кайфа, когда водно-щелочной баланс в организме восстановился, дверь начала сотрясаться от бешеных ударов и пинков.
Харя подскочил к двери, перехватил бутылку за горлышко, прогнусавил в щель:
- Ну, допустим?..
В ответ новая порция пинков.
Напарник со звоном разбил бутылку об угол стены, выставил острую розочку и усмехнулся:
- Не бзди, шеф, открывай.
Я распахнул дверь.
На пороге стоял тип в джинсовой куртке на меху, кепке-восьмиклинке и курил. Среднего роста, худощавый, мелкие черты лица, козлиная бородка, мешки под глазами. На груди золотая цепь.
- Ну, здгасте, гебятишки, - картавя, как вождь мирового пролетариата в фильме «Ленин в Октябре», молвил гость. – Недогазумение намедни вышло. В дом пг-гигласите?
Я сразу догадался, кто это. У сутенеров золотая цепь вроде «бэйджика». Только я представлял хранителей древнего ремесла покрупнее, что ли…Решать недоразумения с клиентурой.
