Проект "ХРОНО" За гранью реальности

душную ночь окна. Гитара была не из лучших, самая простенькая. Он сразу понял, что молчала она давно, но главное было не это. Юрий задумчиво перебирал струны, смотря в темноту, казалось без всякого смысла, но от этих движений неожиданно начала рождаться мелодия.
«С самых древних времен, между музыкой и магией ставился знак равенства, причем практически во всех, самых разных, независящих друг до друга культурах. Обращения к Богам, заклинания, наши руны — их пели, причем, как правило, строго определенным образом!» — само собой всплыл у него в голове, один из уроков. В Рейхе возглавлял учебно-исследовательский отдел индогерманской музыки профессор, Альфред Квельмальц. Его лекции запоминались особо. Этот пятидесятилетний мужчина в круглых очках с гладко зачесанными назад почти не тронутыми сединой волосами был похож на Рейхсфюрера в молодые годы. И всегда на лекции держал в руках какой-нибудь музыкальный инструмент. Чаще струнный, извлекая время от времени из него различные звуки. Удивительно, но никогда это не мешало лекции, наоборот, создавало очень деятельный, тонкий и возвышенный настрой.
— Музыка — голос души, воплощение культуры народа и выражение его эмоций. — говорил он, и струны в его руках издавали то глубокий и гулкий, то нежный и мелодичный звук — Музыка может помочь выжить в отчаянии или довести до беспричинной печали. Это магия. Магию музыки искусно умели использовать древние друиды кельтов, скальды в Скандинавии, германцы в своих таинственных обрядах и ритуалах. С помощью сакрального танца под специальную музыку можно было достичь так называемого состояния просветления, во время которого могут прийти видения будущего. Это что-то сродни шаманству, когда, загоняя себя в мистический экстаз, колдуны могли общаться с духами.
Так и сейчас под руками Кудашева практически сама собой рождалась незнакомая музыка, которую он даже не замечал, но на которую, как на зов откликнулись в его голове голоса и звуки мира невидимого. Транс накрыл молодого мужчину. Он вошел в пограничное состояние между сном и явью. Сколько это продолжалось, не известно, но пришел в себя Юрий, когда короткую летнюю ночь сменили, ранние, серые сумерки. Он вдруг почувствовал, как тянет болью грудь, будто в нее вбили гвоздь. Остатки видений улетучились, как растворяются языки тумана. Кудашев поставил к стене гитару, медленно выдыхая и загоняя боль в глубины сознания. Остро кольнуло сожаление и знакомое по последним дням чувство растерянности. Когда понимаешь, что можешь почти все, но не знаешь, как это сделать.
— Силен ты, однако, — послышалось из-за спины. Обершарфюрер обернулся. За столом, у кровати, уже в рубахе с погонами сидел Сергей. Рядом подернутый дымкой привалившись к стене стоял неупокоенный. Кудашев машинально подумал, а как призрак, который может пройти сквозь стену может к этой стене прижаться, не проваливаясь в нее… бред какой-то.
— Спасибо, брат! За музыку твою. Сам не ведаю, что это было, но тут все наши с тобой рядом были, как будто на зов какой пришли, — пронеслось у него в голове. Юрий осмотрелся вокруг, привстал, выглянул в окно. Никого не видно, но чувствовался некий след, удаляющееся присутствие не материального.
— Да все уже. Как только играть перестал, ушли… — в голосе, звучащем в голове, послышалась ирония.
— Ну, давай уже объяснимся, — неловко, пряча взгляд, начал Горохов, — зла на меня ты не держи, что я резко так с тобой. Я не поверил тебе, князь, теперь вижу, что зря. И было бы мне проще всего этого… потаенного не знать, да ведь тогда и веры тебе не было. Теперь же… Весь мир, которым я жил, который знал, оказался не таким. Я не знаю, как быть с этим знанием. Давит оно мне на плечи. Как будто небо держу, как этот, как его… атлант.
— Ладно тебе, Сергей, что ты сразу, — князь, это у себя я там… да и то, сословия уже не играют прежней роли. К тому же и у нас… Нам с отцом в Россию путь закрыт. Он из — непримиримых.
— Кто он? — переспросил Горохов.
— Потом как-нибудь расскажу, а что касается того, что ты теперь можешь знать и видеть, то способности у тебя эти от рождения. Только они у тебя были латентные, спящие… Хотя, возможно, если бы не я, ты даже не почувствовал их. Но теперь, что есть, то есть. С этим тебе жить. Такие способности вообще в наши времена редки. Покопаться бы в твоей родословной.
— С родословной вам не к спеху. Я Сереге рассказал про комитетчиков, которые тебе на хвост сели. Об этом давай подумаем, — вступил в разговор Лопатин младший, он переместился к окну и через полупрозрачную дымку стало пробиваться встающее солнце. Кудашев подумал, что все суеверия, в том числе про призраков, пропадающих со светом дня, полная чушь.
— Дело тут серьезное. Я удивляюсь, что они сразу тут все не вычистили, а, может, они сейчас вокруг заимки в оцеплении сидят, — Сергей потер лоб рукой. Вид у него был мрачный.
— Нет тут рядом никого, я бы почувствовал, — ответил Юрий, — но, чувствую, это вопрос времени. Судя по всему, они стараются все узнать и сделать без огласки и шума. Иначе раскатали бы по бревнышку, по дощечке и дом с сараями и ульи с пчелами.
— Вот ты проблем нам своим появлением создал, — покачал головой участковый, — чем дальше думаю об этом, тем более тошно становится. Он взял с полу бутылку из-под самогона, посмотрел на свет. Пустая. Поставил вновь на пол, — жили себе спокойно… да уж что теперь об этом. Вот грохнулся твой корабль, как ты там его назвал, хронолет, во… у нас, а мог бы где угодно… Судьба! Да, правда от этого не легче.
— Тут ты Сергей прав, судьба — не собака, палкой не отобьешься. И я ее не выбирал, и вы тоже не чаяли. Но теперь даже если я сам им сдамся, то и с вас не слезут, слишком много знаете, и ты, и Василий Андреевич. А не мне рассказывать, что у вас с такого рода ненужными свидетелями сделают.
Горохов посидел немного молча. И так, и сяк думал, все выходило безрадостно. Откровенно пугала необходимость бодаться с таким монстром как КГБ, обычным в принципе советским людям. А обычным ли? Сергей поднял голову. Вот стоит рядом слабо колышась друг, ставший братом. Погиб Колька несколько лет назад за Полярным Кругом, а вот он, рядом стоит… призрак. А что тогда есть жизнь? Что человека пугало всегда? Страх смерти! А если теперь я знаю, что смерть далеко не конец?! Чего мне бояться… а боюсь я потерять любимых людей. Жену, Лопатина старшего, ставшего мне отцом… Ох и создал нам этот русско-немецкий князь из чертизнаетоткуда головную боль. А ведь он, наверное, теперь знает, о чем я думаю…
—Эй, знаешь? — Милиционер откинулся на спинку стула, хмуро глядя в стену.
— Знаю, — пришло в голову. Голос не голос, но откуда, сомнений не было. Горохов крякнул.
— Ты это, давай в слух. Как-то привычнее, хотя иной раз это и полезно будет, согласен. — произнес он.
— Мы много о чем с Колькой потолковали. Много чего я узнал, мне это переваривать долго придется, но дела наши временем не располагают. Что делать думаешь?
— Тут дело в следующем. Знаю, придут они. И скорее всего сегодня или завтра. Не в открытую, а пришлют кого-то. Как, кого, под каким видом — не знаю. Но чувствую, что скоро. Не могу объяснить, но это как чувствовать дождь или грозу. Хотели бы в открытую, как уже мы говорили, то еще бы с позавчерашнего дня тут развалины дымили. Но значит постараются вызнать все по-тихому. А потом уже решат, что и как со мной делать.
Кудашев говорил убежденно, и Сергей почувствовал, как сам набирается от него уверенности, как начинает струиться по теле энергия, как мышцы начинают ныть от избытка адреналина, как будто в предвкушении драки.
— Как быстро все меняется, — подумал он, — несколько часов назад я готов был убить этого странного парня, а теперь чувствую, что он не просто уже свой, а нужно будет, встану с ним рядом против… против кого? Против своих же? А свои ли они теперь? Неужели я стал до такой степени другим?
— Признаться, когда они первый раз появились, я сам подумал, что мне конец. Думал дам бой. Последний бой Белой России с большевизмом. Беспокоился только, что из-за меня у Василия Андреевича большие проблемы будут… но мне Прокопыч подсказал кое-что. Время придет, и час пробьет. Но, видимо, не пришло еще, и не пробил. Раз они не силой брать решили, то осилим. Тут так нужно сделать.
Минут пять обершарфюрер рассказывал Горохову то, о чем надоумил его покойный сельский староста… вернее — непокойный сельский староста. Неупокоенный друг детства и побратим и так уже все знал, а милиционер внимательно и недоверчиво слушал.
— Хм… а ведь может получиться! Только ты уверен, что сможешь это сделать? Уж больно непривычно. Я, конечно, понятия не имею, что ты можешь, а что нет. Но после вчерашней ночи скорее склонен верить.
Скрипнула дверь, вышел из спальни, широко зевая, заспанный Андреич.
— Доброго утречка, ребяты. Я смотрю, вы вообще спать-то не ложились? — и, не дождавшись ответа, продолжил, — а я спал, как младенец. Снилось, будто музыка играет. Слушаю и наслушаться не могу. Добрый сон такой!
Он прошел на кухню, загремел чайником. Налил из ведра колодезной воды, запалил примус и поставил кипятиться. Сходил во двор и уже умытый и бодрый вернулся. На кухне стал суетливо резать хлеб, сало и иную не хитрую снедь.
— Дядь Вась, — окликнул его Горохов — ты-то в курсе какая вокруг тебя история закручивается?
— Да знаю уже. Мне Юра еще позавчерась все рассказал и про задумку свою — ответил Лопатин.
— И что скажешь?
— Да что тут сказать, я ныне как щепка в весеннем ручье несусь. И чем дальше, тем быстрее. Иной раз, кажется, что приснилось мне все, и вот сейчас глаза открою, и все по-прежнему будет. Да только понял я уже, что не будет боле по-старому.
— А с другой стороны, жутко мне было первые дни, а теперь вот подумал, не велика этот цена за то, что я теперь знаю, — Василий внес в зал две тарелки с хлебом и нарезанным салом. Потом вернулся и водрузил в центре на деревянный кругляш поспевший чайник и добавил. — Вот иной раз кажется, сызнова жизнь начинается!
— Да я уже наслышан, — усмехнулся милиционер, — по-всякому лучше, чем пьянствовать тут в лесу в одиночестве. И видя недоумение Кудашева, добавил усмехаясь:
— Дядя Вася, отшельник наш, роман завел с самой красивой вдовушкой на селе!
Лопатин старший замахал на говорившего рукой, но вдруг изменился в лице и рухнул на стул, будто ноги подкосились.
— Ебаный паровоз! — воскликнул он, всплеснув руками, — дурак я старый, сегодня же Маша приезжает, я ее встретить в Чернево должен! Как я забыть-то мог! — сокрушался он.
— Ну что ты голосишь, — перебил его Горохов, — ее же с автобуса как всегда Лена встретит. Она знает, что подруга приезжает. Ленка знает, что я с тобой уехал, переночует, если что, у нас. Я вернусь, скажу, дядя Вася, что завтра приедешь за ней. Они хоть с Ленкой поболтают вечером, а то моя, от деревенских дур уже с ума сходит.
— Это, я так понял, дочка ваша? — уточнил Кудашев, кивнув на висящую в простенке между окон, и так понравившуюся ему большую фотографию девушки, — а как мы объясним ей все происходящее, кто я, что тут делаю?
Василий жалобно обвел глазами молодежь:
— Вот ведь едрить через колено, даже в голову ничего не лезет!
От стены отделилась тень, Николай решил принять участие в разговоре. Обершарфюрер положил