Проект "ХРОНО" За гранью реальности

Василия.
— Ну, жучара! Ну, кобель старый! Ну, медведь-шатун! Дядя Вася, оказывается, бабу завел у себя в лесу! — Вывод казался настолько очевидным, что у милиционера других мыслей и не возникло. Про немецкую кепи с эмблемой СС он больше не вспоминал, подумаешь кепка… Вот когда год назад миклачевские мужики в лесу нашли немецкий БТР и, никому не сказав, притащили его трактором в деревню, неделю ремонтировали, а потом, приняв на грудь, поехали не нем в райцентр, да была та еще история… а кепка, подумаешь, кепка…
Все становилось ясно: и то, как встревожен, был Василий, когда Горохов сказал, что едет к нему, и его поведение по дороге, и все эти ответы невпопад, и все остальное. Тоже мне конспиратор хренов. Свои же люди, мог бы и сказать, что такого. А ведь каков, черт старый! Он же еще к Наталье вчера наведался да и ночевал у нее. Даааа… Силен мужик! Какой он старый? Ему же пятьдесят два всего… этак, он еще Машке брата или сестренку состругает! Сергей улыбнулся. Спросить? Нет! Не хочет говорить, не надо. Буду делать вид, что ничего не знаю… Она, наверное, не знает, что он не один домой приехал, поди придет к вечеру. Горохова ситуация донельзя забавляла, и он уже представлял, как расскажет жене эту детективно-эротическую историю. Знал, что супруга не болтлива. Лопатину это не повредит.
Проклятье! А как меня проняло! Интересно кто такая? Сколько лет? Точно не наша черневская, я бы знал… Хм… а ведь до Лопатинской заимки не меньше двух часов лесом ехать… Что тут сказать, дядя Вася просто мастер по женским делам, если к нему бабы в лес бегают за пятнадцать километров.
За такими мыслями и застал его Андреич. Опустились сумерки. Лопатин снял с примуса горшок с кашей, заправил черневской колхозной тушенкой, укутал котелок старым одеялом что бы каша дошла. Горохова разбирал смех, он с трудом сдерживался и молча наблюдал за хозяйскими хлопотами. Потом Андреич предложил хапнуть еще грамм по пятьдесят, что было принято без возражений.
— Дядь, Вась, ты мне ничего нового рассказать не хочешь? — не выдержал все же участковый. Василий только что махнувший стакашек, аж поперхнулся, глядя на лыбившегося во весь рот Серегу, и долго не мог восстановить дыхание, мотая из стороны в сторону головой. Сергей, коря себя за несдержанность, более не настаивал. По суматошному поведению хозяина, по его быстрым и коротким взглядам на висевшие на простенке чесы, и так было ясно, что с минуты на минуту, неизвестная персона и так появится. Лопатин вытащил из шкафа большое банное полотенце и кивнул Горохову в сторону двери, пошли, мол. Милиционер, не вставая со стула, весело ухмыльнулся:
— Василий Андреевич, а что, так вдвоем и пойдем? Спинку нам никто не потрет в баньке?
Лопатин, как стоял, так и сел на стоявший рядом стул. Округлил глаза и приоткрыл рот. Он силился что-то сказать, но только распахивал рот, как вытащенный из деревенского пруда карп. Во дворе у крыльца послышался какой-то шум, тявкнул и сразу замолчал Серко. Горохов кивнул на дверь и улыбнувшись сказал:
— Ну вот сейчас ты меня со своей пассией-то и познакомишь… Конспиратор хренов! Мог бы давно уже сказать.
Скрипнула дверь из сеней, и пришла очередь безмолвно хлопать открытым ртом Сергею Горохову. На кухню, слегка пригнувшись в дверях, вошел человек. Но — не ожидаемая участковым персона женского пола из местных, а худощавый молодой мужчина, лет двадцати шести, с усталым лицом, короткими светло-русыми волосами. Парень был одет в клетчатую рубаху с закатанными рукавами, серые брюки, заправленные в черные резиновые сапоги. На плече висел незнакомый короткоствольный автомат. А еще — он держал в руке ремень с гранатной сумкой и подсумком с автоматными магазинами. Парень, не торопясь, повесил автомат и ремень с подсумками на вешалку рядом с портупеей и кобурой милиционера, повернулся к столу, приветливо кивнув Лопатину, поздоровался с Гороховым:
— Здравствуй, Сергей!
Глава 19. В муках познания
Горохов некоторое время сидел молча, открывая и закрывая рот. Он ошарашено переводил взгляд с вошедшего молодого мужчины на вешалку у двери, на которой рядом с тускло вороненым чужим автоматом висела его кобура с ПМ. Мелькнула мысль метнуться с перекатом через стол к оружию, и уже на автомате мышцы бывшего солдата советского спецназа напряглись. Сердце, получив дозу адреналина, бешено забилось. Пришелец свободно и несколько небрежно сидел по другую сторону стола, как раз между ним и висевшим оружием. Мозг уже самостоятельно просчитал, как тело перекатывается, скидывая на пол посуду по столу, а правая нога, набравшая в перекате инерцию, разгибаясь со всей силой Серегиных мышц, бьет незнакомца в грудь, и он потом добивает упавшего локтем в то уязвимое место, где шея переходит в грудь. Учили в ДШБ ЗГВ хорошо. Все это моментально на уровне подсознания всплыло и растеклось по телу, превратив его в тугую, сжатую пружину. Но разум возобладал, мысль эта шальная ушла, так же, как и появилась.
Незнакомый парень всем своим видом демонстрировал отсутствие агрессии, да и сидевший слева, в углу стола Лопатин, олицетворял явное смущение и растерянность, но не страх. А кроме того, было в этом молодом парне, не смотря на то что милиционер был на добрых десять килограмм тяжелее, что-то такое, что останавливало Горохова. Возможно, неожиданно всплывшая в мозгу картина иного развития событий. Когда одновременно с летящими на пол со стола тарелками и набирающим ускорение телом Сергей, пришелец подается назад, набравшая ускорение нога пролетает мимо цели, и он оказывается на полу, и уже незнакомец нависает над ним. И последнее, что он видит, это — летящий ему в лицо кулак. А может, вспомнил, как в армии, замком взвода, прапорщик Малявский, за глаза называемый «Малявка», тоже росту среднего и отнюдь телом не богатырь, на спор, менее чем за минуту, раз за разом, отправлял в аут любого дюжего дембеля.
— Василий Андреевич, представь же меня, товарищу старшему лейтенанту, а то Сергей, право, весь в смущении, — произнес незнакомец. Голос у него был с приятной бархатцой, хорошо поставленный, но участковый сразу почуял — человек чужой. Не в смысле «не местный», а очень сильно «не местный», чужак. Почему-то резануло слух привычное с детства «товарищ», из уст незнакомца оно звучало иначе, с каким-то едва уловимым неприязненным чувством. С издевкой что ли. Лопатин встрепенулся.
— Так это… прошу знакомиться! — он широко взмахнул рукой, и, как Ильич на памятнике у правления колхоза, указал сначала раскрытой ладонью на Сергея
— Горохов Сергей, моего Кольки лучший друг... был... мне, как сын родной, участковый наш он, вот...
Потом он сделал точно такой же жест в сторону незнакомца:
— Гость мой, Кудашев Юрий... аааа... ээээ… он… это...
Фразу он так и не закончил, растерянно переводя взгляд с одного гостя на другого. На помощь ему пришел Кудашев:
— Расскажите ему все, Василий Андреевичу раз уж боги нас свели. Это не просто так. В жизни просто так ничего не бывает. А я буду тебя поправлять, если что не так.
Горохов хмыкнул про себя при слове «боги», на кого, на кого, а на попа этот парень с автоматом был похож меньше всего. Потом он, устроившись поудобнее на стуле, сложил руки на груди. И, не скрывая сарказма, приготовился слушать, не подозревая, что услышит сейчас самую странную историю в жизни.
Василий добрых полминуты покряхтывал и собирался с мыслями, возился на стуле, двигал с места на место лежащую перед ним на столе вилку.
— Помнишь, Сережа, на неделе гроза какая была, — начал, наконец, он рассказ. Юрий не перебивал и почти не помогал. Память, у Лопатина, судя по всему, была хорошая, да и косноязычным он в обычных условиях отнюдь не был. Наоборот, невозможность выговориться перед кем-либо сильно его тяготила. И теперь, рассказывая о случившемся в последние дни, он чувствовал, как начинает отпускать. Кудашеву было странно слышать описание событий, в которых он участвовал. Увиденные иными глазами, они приобретали иной, совсем странный смысл. Андреич, начав говорить, вошел в раж и сопровождал рассказ оживленной жестикуляцией и мимикой. Горохов, в свою очередь, оказавшийся хорошим слушателем, не перебивая, внимал пасечнику. Он только изредка пыхтел и что-то бормотал не разборчиво, похожее на «охуеть» и «пиздец», сам видимо этого не замечая. Сарказм с его лица и вальяжная поза испарились буквально с первых минут лопатинского рассказа. Только один раз, когда пасечник дошел до описания взрыва хронолета, милиционер прервал его жестом, в полной тишине схватил стоявшую на столе бутыль, налил себе полстакана самогона и выпил одним большим глотком, потом кивнул, продолжай, мол.
Когда речь зашла о том, как Лопатин притащил раненного домой, обершарфюрер, молча, не прерывая рассказчика, встал и вышел в спальню. Причем казалось, что и Василий, и его слушатель этого даже не заметили. Вернувшись, он положил перед милиционером фото и документы, свои и погибшего Ролле. Тот, продолжая внимательно слушать Василия, принялся их пристально рассматривать. Вполне ожидаемо Лопатин ни слова не упомянул о сыне. Тема призраков и посмертного существования была для него слишком трудной, непонятной и глубоко личной для рассказа даже близкому человеку. Видеть видел, знать знаю, а понять и объяснить не могу. Оно и к лучшему, подумал Кудашев. Рассказ, продолжавшийся минут тридцать, подходил к концу.
— Поэтому, Сережа, я всю дорогу до дома на седле вертелся, как будто в костре на углях голой задницей сидел, и сам не свой был. Думал, а ну как вы друг друга порешите.
Андреич, только окончив говорить, почувствовал, как страшно пересохло горло. Покосился на бутыль с остатками самогона, но, крякнув, встал и, подойдя к стоящему на табурете у стола ведру с колодезной водой, зачерпнул воду алюминиевой кружкой и, не отрываясь, выпил.
Горохов некоторое время молча переваривал услышанное, набычившись, склонив коротко стриженую голову и сжав кулаки лежавших на столе рук. Потом выдохнул так, будто задерживал дыхание все полчаса, которые Лопатин вел рассказ. Он откинулся на стуле, не торопясь расстегнул пуговицы форменной рубашки, стянул ее и через стол забросил на кровать, оставшись в белой майке, обтягивающей ладную мускулистую фигуру.
— Знаешь, дядя Вася, а я тебе верю! — наконец, начал он. — Чтобы так складно пиздеть, нужно профессором быть, не иначе. Я тебя с детства знаю, ты мужик всегда простой был и честный. И знаешь еще что... прости меня, Василий Андреевич, за то, что третьего дня тебе наговорил.
Сергей накрыл ладонью руку севшего опять за стол Лопатина и пристально посмотрел ему в глаза.
— Теперь только понимаю, что там, в правлении случилось, что ты не с пьяну сбрендил, а вот из-за всего этого...
Василий с заблестевшими в глазах слезами закивал головой, но Горохов не закончил. Он вновь, уже не торопливо, налил себе еще полстакана самогона, но пить пока не стал.
— Скажи только мне, дядя Вася, отец моего лучшего друга, орденоносца, геройски погибшего, на службе Советской Родине! Мой второй отец, партизан Родиной медалью награжденный, что у нас за столом фашист этот делает и давно ли он тебе «гостем» стал? — милиционер бросил недобрый взгляд на Кудашева и медленно, не сводя с него глаз,