Проект "ХРОНО" За гранью реальности

от времени от папы приходили письма. Мама читала их вслух притихшему сорванцу и деду. В одном их писем были написанные папой стихи:

Нам скажут: чужая победа,
Чужого похмелья угар.
Неправда! Нам близок в Толедо
Отбивший врага Альказар.

Мы первыми подняли знамя
И первыми вынули меч.
Изгнания годы за нами
И горькая слава предтеч.

Начало — в кубанских станицах,
В Толедо — преддверье конца...
Всех верных зовут причаститься
Отчизне отдавших сердца.

Понятными нам письменами
Чеканится Белая быль —
Готовность идти за вождями
На плаху и ранний костыль.

Как Белой идеи победа,
Как первый ответный удар,
Да здравствует наше Толедо!
Да здравствует наш Альказар!

Эти слова, прочитанные по-русски мамой, бередили мальчишечью душу. На глаза наворачивались слезы, а кулаки детских ручек сжимались на деревянной подаренной отцом сабле. И потом во дворе он уже не просто молотил сабелькой по кустам, а рубил «красных», чувствуя себя в бою из дедовых рассказов, рядом с отцом и его русскими товарищами, рядом с генералом Франко и доблестным легионом «Кондор». А дед, заправив пустой левый рукав в карман сюртука, довольно улыбался в пушистые усы и поучал:
— Двигайся, двигайся, Юрген, не останавливайся! Кавалерийский бой — бой со множеством противников, по одному удару на каждого. Одного рубишь, на другого замахиваешься, на третьего смотришь.
Потом он на листочке писал папе письмо, тщательно выводя большие, нелепые буквы, по-немецки, а последнюю строчку по-русски:
— Я люблю тебя, папа!
Мама вложила этот листочек вместе со своим письмом в конверт. Только много лет спустя, обершарфюрер СС Юрий Кудашев, узнал, что мятый листок с детскими каракулями спас жизнь сержанта терции «Донья Мария де Молина» Николая Всеволодовича Кудашева, но то была уже другая история.
Воспоминания детства пронеслись в сознании Юрия мгновенно, он представил дорогой сердцу образ со всей возможной ясностью. Сил и умения на что-либо большее, чем краткий кодовый сигнал, не было. И он отправил все то же мысленное сообщение:
— Шестьсот тридцать один, шестьсот тридцать один, шестьсот тридцать один!
На этом силы иссякли, и Кудашев разорвал эту тонкую связь, обессилено завалившись на бок. Затем перевернулся на спину и, лежа на мягком слое сосновых игл, почему-то совсем не коловших спину, долго смотрел в далекое голубое небо с медленно движущимися небольшими белыми облаками. Он был просто выжат, но пустоту внутри быстро заполняла новая, бьющаяся, живая энергия, исходившая из глубины этого чудесного места. Прошло всего несколько минут, как Юрий понял, он восстановился уже достаточно, чтобы подняться. Опираясь о шершавый камень дольмена, встал и глубоко вздохнул свежий, совершенно не пахнущий болотом воздух. Солнце клонилось к верхушкам деревьев, пора было возвращаться.
Кудашев почувствовал осторожное ментальное касание. Раскрывшись, он понял, что если ранее новые не видимые пока друзья побаивались его силы, то теперь, после случившегося у дольмена, его чуть ли не боготворили. Он усмехнулся, покачал головой и послал импульс-мысль:
— Ждать меня. Охранять остров. Обещание перемен.
Путь с острова через болото, занял чуть более часа, но был он прост и уверен. Юрий просто знал, куда идти, куда можно ставить ногу на зыбкой болотной хляби, а куда нельзя. По дороге он подобрал автомат с подсумком и гранаты, оставленные на островке с чахлой сосенкой, где на него попытались напасть хранители. Еще часа два занял путь до опушки леса. Недалеко от пасеки Кудашев почувствовал уже привычный холодок, переходящий в стылый ветер, и остановился. Сил, после столь насыщенного событиями дня, почти не осталось. Он присел на большую поваленную сосну. Заклубился серый туман, постепенно принимая человеческий облик. Обершарфюрер устало улыбнулся:
— Какие новости, Коля?
Лопатин младший, хоть и потерял человеческую оболочку, но, похоже, веселый нрав не утратил. И если существование в виде призрака доставляло проблем, он, видимо, научился с этим мириться.
— Гости у нас, герр пришелец. Да ты не переживай, не из вчерашних в камуфляже. Гость хоть и не званный, но желанный. Мой названный брат, Сережка Горохов, местный участковый.
Глава 18. Сергей
Сказать, что Андреич чувствовал себя скверно, — не сказать ничего. Отличное настроение вчерашнего вечера, ночи и особенно утра, когда он почувствовал себя не просто мужчиной, но мужчиной желанным и весьма важно, способным это желание оправдать, исчезло без следа. То, что с ним домой поедет милиционер, представитель власти, хоть и свой в доску, родной практически, Серега Горохов, приводило пасечника в ужас. Хуже всего то, что внешне он пытался казаться спокойным и даже довольным. Лошадей не гнали. По жаркой погоде ехали не спеша, овеваемые легким ветерком. Сначала колхозными полями, потом перелесками, наконец, по лесной дороге в тени высоких сосен. Лопатин прикинул, что раз выехали они, где-то в одиннадцать утра, на пасеку должны приехать, таким неспешным ходом не ранее трех по полудню, а то и позже. Горохов, с утра, прощаясь с женой, сказал Лене, что заночует на заимке. В иные бы дни это только обрадовало Василия, скучавшего, что уж там греха таить, в лесу по людям, а уж по таким как Сергей, с которыми можно было помянуть сына, в особенности. Но сейчас от мысли, что он приедет не один, волосы под кепкой просто вставали дыбом.
Стрессы и волнения последних дней совсем извели Лопатина. Лейтенант, браво выглядевший в бриджах, высоких хромовых сапогах, в кителе, не смотря на теплую погоду, затянутый портупеей, в фуражке, был бодр и весел, видно искренне наслаждался поездкой, воспринимая ее как отдых от повседневной рутины. А Василий являл собой полную противоположность. Он хмуро, невпопад, односложно отвечал на то, что Сергей спрашивал, а если и говорил что-то, был не многословен и практически не поддерживал разговора.
Удивительно было, что участковый, довольный солнечным, летним днем, природой, шумной лесной жизнью, не обращал внимание на странное поведение спутника. Чем ближе к дому, тем сильнее нарастал у Василия ужас. Он представлял, как увидит Кудашев выезжающих из-за поворота всадников, и, заметив рядом с ним милиционера в форме, с кобурой на портупее, решит, что он, Лопатин, сдал его властям. Это для него, Васьки Лопатина, милиционер Сергей Горохов был своим. Почти сыном. А кем он станет для человека из другого времени, где все по-иному, где немцы и русские вместе воевали против Советской власти, (а это до сих пор не укладывалось у него в голове), мира, где русский человек служил фашистам и не был предателем? Более того, сам был этим самым фашистом, который только несколько дней назад еще был на войне с кем-то. Для него человек в советской форме был врагом, и, насколько мог узнать гостя Василий, он не поднял бы рук, сдаваясь, а стал бы сопротивляться до последнего, потому как терять ему было особо нечего.
Дрожь пробрала Лопатина, когда он представил, как зло застучит у околицы в руках Кудашева этот чужой немецкий автомат с коротким стволом, перечеркивая грудь милиционера кровавыми кляксами. Как валится со стоном, с коня Сережка Горохов, которого, мальцом, с заплаканными глазами, его Коля притащил за руку домой, со словами: «Он будет жить у нас»
Выть псом бездомным хотелось! Пару раз по дороге Василий уже хотел рассказать о случившемся за последние дни, и один раз даже начал: «Ты Сергей, э-э-э…» Но в ушах оглушительно гремел смех колхозного завгара Хныкина:» Ну, ты и допился Васька! Аха-ха-ха-ха!»
И правда, разве время сейчас начинать про летающую тарелку, войну, фашистов, другие миры и все остальное? Не поверит Сергей. А потом поздно будет… И опять лающий стук автоматных выстрелов в ушах. «Боже ты мой, и когда ж это все закончится?! Да и какой тебе, дурак старый, Боже, каким Богам молиться, если вокруг такое?» Он и сам временами, не верил. Как череда кадров из непонятного фильма, мелькали в его сознании лежащая уткнувшись в сваленное дерево летающая тарелка со свастикой на борту, черное дуло, направленного в лицо пистолета, лицо парня так напомнившее ему сына, фотографии в документах…
— Дядя Вася! Ты что молчишь-то? — только сейчас Лопатин встрепенулся и понял, что Сергей о чем-то его спрашивал, а он, забираясь все глубже в дебри своих страхов и воспоминаний, не то что не отвечает, а и не имеет понятия, о чем его спросили.
— Извини, Сережа, что-то я задумался, мимо ушей все пропустил, ты извини, у нас, стариков, это бывает.
Горохов хитро улыбнулся:
— Ты не прибедняйся, Василий Андреевич, старик тоже мне… Ты ноне ночевал-то где? А? То-то… старик… У тебя утром лицо было хитрое и довольное, как у кота, который крынку сметаны слизал! И я, кажется, догадываюсь, с какого стола та сметана!
— Ну полно, полно тебе, Сергей! — замахал руками Андреич, смущаясь. И на мгновение улыбка тронула его лицо.
— Я чего говорю-то, дядя Вася, а почему люди сюда не вернулись, а? — продолжил Горохов. Тут только Лопатин оглянулся и понял, что они проезжали аккурат по окраине заросшей подростом проплешины, где более тридцати лет назад была деревня Овражки. Кое-где осыпающимися столбиками бурого кирпича стояли еще печные трубы, высовываясь из-за окружившей их растительности. Некоторое время ехали молча…
— Вот не вернулись, Сережа… Тяжко это, на пепелище-то жить, да еще где кровь пролилась. Много ее на нашей земле лилось, — Василий потер лоб, подбирая слова, — да, видно кровь крови рознь… Слышал я, говаривали погорельцы, кто живые из деревенских после войны остались, дурное это место стало.
— Что значит дурное, дядя Вась? Я мальцом еще слышал от других ребят, что тут приведения водятся! Мы помню, друг друга подначивали, сюда ночью идти, да все дальше разговоров не шло. Но то — детские страшилки были, ты-то взрослый человек!
Лопатин, засопев, полез в карман пиджака за мятой пачкой «Примы», не спеша достал сигарету, помял ее в пальцах, несколько раз чиркнул спичкой. Руки тряслись, одна за другой, две сломались… «Ну что ему вот сказать? Правду говорить, не поверит, брехать что-то настроение не то». Наконец, прикурил, жадно затягиваясь сизым дымом.
— Да вы, мальчишки, вечно не весть что придумывали… Помнишь, как вы с Колькой на чердаке у нас домового увидели, а оказалось, что это — кот. Он тебе еще щеку расцарапал, и ты с лестницы упал… Так и про привидения… — свел все к шутке пасечник. Но самому было не до шуток.
Милиционер поежился, несмотря на жаркий летний день и одетый китель, замерз, будто подул ледяной ветер со стороны пепелища, но через мгновенье, вновь навалился летний зной. Мерно покачиваясь в седлах, всадники миновали пустырь и снова поехали лесной дорогой.
Настроение у Сергея было отличное. Великолепная погода, неспешная поездка по лесу, беседа с Лопатиным, воспоминания детства, да и просто смена обстановки явно пошли ему на пользу. Не то чтобы у участкового в Чернево было много работы. Серьезных преступлений с прошлого года не было. А год назад пьяные шабашники из Чувашии, строившие коровник, перепились после получения расчета и устроили поножовщину. Совсем молодого парня зарезал ранее судимый за разбой земляк, так до районной больницы и не довезли. Что уж они там не поделили,