Дыры.

— Не тяни уж,— буркнула я.

— Не верю, что это правда, но в жизни всякое случается. А если это правда, я себя таким дерьмом почувствую. Но с другой стороны, разговоры пошли среди учителей, а это скверно. Я так подозреваю, кто-то очень не любит тебя в этом мире.— Аня какое-то время молча смотрела мне в глаза, а потом выдала:— В общем, мусолят тему, что ты вроде как «залетела».

Если бы подоконник, на котором я сидела, вдруг исторг замогильным голосом моей мамы, чтобы я не смела встречаться с мальчиками, пока не подрасту как следует, лет эдак до восьмидесяти трех, я бы, наверное, даже тогда не была так потрясена. Моему потрясению сопутствовал жуткий треск, который могла слышать только я одна, и я знала, что во мне происходит крушение. Чего именно? Черт его знает. Того, что осталось, наверное. С трудом мне удалось отвести взгляд от Ани. Мне на глаза попалось ведро, заныканное в угол туалетной комнаты, и я еле удержалась, чтобы не вскочить и в исступлении не начать колотить ведром по батарее. Да, Люся, раньше ты была куда живее. В ответ на мамин вандализм, когда были ликвидированы музыкальные записи, ты без раздумий начала выплескивать из себя гнев. А тут только и смогла, что потупиться и рассматривать свои руки.

Впрочем, как выяснилось чуть позже, поспешила я с такой самокритикой.

Мы побыли в молчании какое-то время. Не знаю, какой реакции от меня ожидала Анька. Есть у меня подозрение, что ей было до такой степени неловко, что в тот момент она больше думала о себе самой.

— Если бы я даже и «залетела», кого это волнует?— неожиданно равнодушно сказала я.— Когда девчонки «залетают», они идут на аборт, а потом продолжают жить как ни в чем не бывало. Продолжают учиться, ходить в школу.

— А знаешь статистику?— вдруг спросила Аня.

Я молча уставилась на нее.

— Только официально в прошлом учебном году в нашей школе две девушки сделали аборт. Представь, сколько неофициальных.

Я опять взглянула на свои руки и потерла их ладонями друг о друга.

— Им что, не хватило ума это скрыть?— удрученно спросила я.

— Цели были другие. Аборты зафиксированы и подшиты к уголовным делам. Обе девушки проходили жертвами по статье «изнасилование». Одна из них моя близкая подруга.

Я разинула рот, не в силах даже ахнуть. Вспомнилось мудрое изречение: как бы тебе ни было больно, всенепременно найдется кто-то, кому еще больней. У меня-то по крайней мере была романтика, была любовь.

— Так что я не собираюсь спрашивать у тебя, правда это или нет,— продолжила Аня.— Просто лично я услышала это от Покем… от Лидии Борисовны. Я решила, тебе нужно знать. Лучше я заранее тебя предупрежу, что творится за твоей спиной.

Я молчала. А что мне оставалось делать? Рыдать? Я отплакала свое, хватит, наревелась. Благодарить Аньку? Не за что, да ей и не нужны мои благодарности. Наверняка в данный момент она думала, как бы побыстрее закончить этот щекотливый разговор.

— Ладно, я поняла,— глухо сказала я.

— Подумай, кто мог на тебя наклепать,— сказала мне Аня Линь напоследок.— Только не пори горячку, Люсь. Скажи мне имя, если узнаешь. Мы этот язык быстро подрежем.

Для меня все оказалось проще простого. Картина молниеносно сложилась в моей голове, еще раньше, чем мы с Аней вернулись в класс. Из всех людей в школе о моей беде знали только два человека (маловероятно грешить на кого-то со стороны, ведь не станут же мои родители трезвонить об этом, да и семейство Смирновых тоже). Эти двое — Катерина Череповец и Надежда Трофимова. Я безжалостно швырнула этих двух на весы, и чаша с Череповец перевесила. Трофимова ходила со мной в гинекологию. Она буквально нянчилась со мной, как с ребенком, и я еще помнила то ступорное состояние, которое меня охватывало возле каждого кабинета. А вот Катька Череповец — нет. Череповец отгородилась еще тогда, до моего аборта. В глазах Череповец страх боролся с жалостью, у Трофимовой же не было ни того, ни другого. Могла такая нестабильность толкнуть Катю поделиться с кем-нибудь тайной? Я вспомнила слова Надьки в больнице: «Для Череповец репутация на первом месте. Не придет она сюда».

Я была в шоке. Слова Ани меня раздавили. А поскольку слез во мне уже не осталось, моя истерика нашла себе такой вот уродливый мыслительный выхлоп. Мне все представлялось логичным и бесспорным. Короче говоря, не разобравшись, я обвинила свою лучшую подругу в предательстве.

До звонка оставалось время. Я схватила Череповец за руку и потащила за ближайший угол. Класс немного притих, заподозрив интригу: сперва я уединяюсь с Аней, теперь тащу свою соседку по парте. Я только потом воспроизвела в голове эту мерзкую сцену, в тот момент перед глазами стояла красная пелена ненависти.

— Ты растрепала всем, что я была беременна?— ухнула я на Катьку свой приговор, едва мы оказались вдвоем.

Несколько секунд она хлопала глазами, округлив рот. Я дышала, как скакун. Мои кулаки сжимались. Я была готова ее ударить. Слава Богу, я не совершила хоть этой ошибки, только вряд ли теперь это что-то изменит.

— Люсь, ты рехнулась?— растерялась она.

— Ну да! Я рехнулась. А если не рехнулась, то скоро рехнусь. Видишь ли, моя дорогая, поначалу об этом знали только вы с Надькой, а теперь знают все. Даже Покемонша.

Видно было, что Катя здорово напугана. И за себя, и за те вещи, которые я выплескивала на ее голову. Она понимала, в каком я неадекватном состоянии, на грани сотворить очередную дичь.

— Люсь, серьезно?— выдавила она.

— Кому ты говорила?

— Люсь, да я…— Вот тут она стала приходить в себя. И вся абсурдность моих обвинений стала для нее очевидной. — Ты и Надьку подозреваешь?

Это здорово остудило мой пыл — собственно говоря, она права, у меня не было никаких доказательств. Но разве они нужны в такой ситуации? Тем более для женщины?

— Я все равно выясню!— выкрикнула я. Катя аж попятилась. На нас уже оглядывались. На мои глаза таки навернулись слезы, хоть я и думала, что иссушена полностью.— Все равно выясню. А вас знать никого не желаю!

Весь следующий урок я просидела на галерке совершенно одна. Катя не обернулась ни разу, я видела только ее спину. Трофимова перебросила мне записку с вопросом, что стряслось. Я не ответила. Рискуя поведением, подруга пыталась поймать мой взгляд. Я и это игнорировала. Аня Линь тоже поглядывала на меня тревожно. Думается, она уже успела пожалеть, что рассказала мне все.

За время урока в моей голове прояснилось, и во второй половине меня охватили сомнения. Что если это все-таки Трофимова? Что если я зря?.. Да и с чего я вообще подумала на Катю? Все мои недавние логические построения стали казаться натянутыми за уши.

А сразу же после звонка Катька Череповец направилась ко мне. Я была готова выбросить белый флаг, но она меня опередила.

— В тот день, когда мы отдыхали за городом, ты ревела на глазах у всего класса. Многие видели. А потом ко мне подходила Шагиева и прямым текстом спросила, уж не залетела ли ты. Я об этом вспомнила только теперь. Помнишь, Надька сразу же догадалась? Шагиева тоже. Могли и другие начать выдумывать.

— А что ты?— слабо спросила я, чувствуя себя последним дерьмом.

— В смысле?

— Что ты ей ответила?

— А ты как думаешь?— резко бросила Катька. Ее лицо оставалось отчужденным. Впервые я видела ее такой.— Естественно, отмазалась. Сказала, проблемы у тебя с предками, вот и все.

Я опустила глаза. Я была красная-красная, такой невыразимый стыд мне еще не приходилось испытывать. Мне хотелось встать перед подругой на колени. Я бы и встала, или рухнула, или еще что, если бы не опасалась, что в таком случае мои одноклассники сочтут меня совсем чокнутой.

Трофимова все это время крутилась поблизости, соблюдая дистанцию, но на этом ее выдержка закончилась, и она выросла рядом.

— Девчонки, чего у вас тут? Поссорились, что ли?

Я не обратила на Трофимову внимания.

— Прости, Катюш…— пролепетала я.

— У тебя нервы,— сказала Катя. Голос ее оставался холодным.— Это все нервы.

— Прости, я дура…

— Люсь, я представления не имею, как было возможно пережить то, что пережила ты, и остаться человеком. Многие бы сломались. Я бы сломалась. Не могу тебя судить, тем более такая паршивая история вышла.

Я хлюпнула носом. Трофимова переводила вопросительный взгляд с меня на Катю. С униженной надеждой я заглянула подруге в глаза, и именно в этот момент где-то на периферии моего зрения мелькнула Жанна Шагиева.

Что ж, я тоже не железная. Тоже, бывает, ломаюсь.

Я завизжала. Бросилась на нее. Наверное, подруги пытались меня удержать — это всего лишь предположение, но скорей всего так оно и было,— я ничего не почувствовала. Мозги окончательно расплавились, и я вцепилась Жанне в волосы прежде, чем она успела даже ойкнуть. Она ли настоящая распространительница сплетен, или не она,- мне в общем-то было все равно. Ноги Жанны от неожиданности подкосились, и я швырнула ее на пол в проходе между партами.

— Ты чего, сучка, сбрендила?— заорала Шагиева и попыталась подняться, но я уже придавила ее к полу и стала осыпать градом пощечин. При этом я что-то приговаривала, вроде как в назидание, но не помню, что именно. Несколько секунд класс ошалело пялился, как одна их одноклассница беспощадно мутузит другую одноклассницу. Мне еще повезло, что во время моего сдвига по фазе рядом не оказалось учителей. Один мой удар пришелся Жанне по носу, и у нее пошла кровь. Она продолжала орать и материться, елозя по полу и пытаясь сбросить меня с себя.

Потом чьи-то сильные руки оторвали меня от соперницы и выволокли из класса. Я сопротивлялась, как пантера, но хватка оказалась крепкой. За дверью я сообразила, что это Виктор Тимошин.

— Хватит!— заорал он мне в лицо.— Заканчивай, Люся, а то я тебе врежу!

Я дернулась для приличия еще пару раз, а потом как-то вся обмякла. Тут же накатила апатия. Дверь в класс распахнулась, оттуда высунулось окровавленное лицо Жанны Шагиевой. Сейчас, придя в себя, я ужаснулась, в кого я умудрилась ее превратить.

— По стенке тебя размажу, сука психованная!— заорала она, но ее, видать, тоже держали всем скопом, так что на угрозе дело и застопорилось. Жанна вновь исчезла.

Тимошин продолжал меня держать до тех пор, пока не убедился, что я не настроена на дальнейшие боевые подвиги. Я и не была настроена. Ужас мой разрастался. На каком-то этапе во время драки я вдруг почувствовала, что не смогу сама остановиться. Вот и горькая правда: Люська, ты кандидат в психи.