Дыры.

Едва он скрылся с глаз, как я обратила свой бинокль на противоположные окна, начисто забыв о Виталике Синицыне. Я искала своего «Сережу», с которым в то время еще не была знакома лично, но уже влюбилась в него безнадежно. Мне был нужен только он, который сейчас, возможно, ласкает другую девчонку, вычеркнув меня из жизни.

Что ж, да будет так. Ведь выбор всегда есть, и ты можешь склониться пред мощью судьбы и добровольно позволить ей тебя сломать. Я полагаю, это будут таблетки. Я прекрасно знаю, где мама их держит — она никогда не делала из этого тайны. Я бы и не написала эту заключительную главу, но мне нужно было выждать время, чтобы родители основательно заснули, и моим планам с таблетками никто не смог помешать.

Спать хочется неимоверно… Просто заснуть…

Только теперь я уже не хочу просыпаться. Никогда.

Ушла, раздевшись, насовсем,

Сыграла шутку злую ли,

Не возвратилась никогда

И, может, умерла.

Глаза закрыла, крикнула,

В растрепанные волосы

Кинжал воткнув расплавленный,

Забыла позвонить.

Все-таки напишу об этом! Не думала, что мой дневник будет иметь продолжение, не думала, что я буду иметь продолжение, но так вышло. Пагубные пристрастия начинаются с изъяна, с червоточины, и бинокль — лишь часть общей картины. Видимо, мой дневник в какой-то степени тоже стал пристрастием, не знаю только, пагубным или нет. Или же разгадка внутри человека, это постыдное желание выплакаться, иметь под рукой подходящую «жилетку», а когда начинаешь изливать душу, в какой-то момент осознаешь, что чем больше из тебя выплескивается, тем больше растет потребность.

Так вот. Сегодня, оклемавшись с горем пополам после всех стрессов, которые кто-то там на небе сначала собрал в единый ком, а уж потом ухнул с гиканьем мне на голову, вспомнила о своем безымянном файле. Буду писать! Хорошенькая из меня вышла самоубийца: наглоталась таблеток, не уничтожив эти записи. Кому я их могла завещать, учитывая то, что кроме меня никто не имеет доступа в компьютер? Мама в принципе могла пригласить специалиста, да только вряд ли она бы это сделала, случись моей попытке свести счеты с жизнью удаться.

Ладно, проехали. Я по-настоящему сделала это в ту ночь! 31 августа, когда меня выписали из больницы, предварительно вычистив матку, и за несколько часов до того, как родителям Синицына пришел оцинкованный гроб с телом их сына. Было часов двенадцать ночи, я тихонько забралась в мамину аптечку. Я знала, как выглядят таблетки, которые мне нужны. В баночке их оказалось немногим больше десятка. Я не представляла, достаточная ли это доза для задуманного, или только подпитка на сон грядущий. Честно говоря, даже не рассуждала: скушала их, и все тут. Я сделала это рефлекторно и по инерции, словно уже закинулась к тому времени.

Пока давилась таблетками, пустила в ванной воду. Ванна у нас металлическая, и, когда открываешь кран, грохот встает до небес. Мать частенько разводила турусы по этому поводу, честя отца, чтобы он поменял ванну на чугунную. Отец по большей части отмалчивался. Он всегда так делал. А в один прекрасный день все его дерьмо начинало кипеть от какого-нибудь незначительного повода. Но, надо отдать мамочке должное, она умела переводить шквал огня на меня.

Все это циркулировало в моей голове — все эти мысли о родителях и ванне,— пока я проталкивала таблетки внутрь, запивая их водой. Несколько таблеток пришлось разгрызть, меня до сих пор преследует отвратительный привкус во рту.

Потом я пошла спать.

Мне казалось, что кто-то волочит меня по пляжу. Никогда не была на южных курортах, но мне мерещился именно пляж: яркий и удушающий, как солнце, я чувствую на губах привкус соли, где-то под боком шумят морские волны, но моря мне не видно. Вообще мало что видно — мое лицо утопает в песке. Кто-то дергает меня за руки, тащит по пляжу лицом вниз. Я знаю, что меня хотят изнасиловать. Но это не будет обычным насилием, в какой-то степени это будет возмездием. В меня хотят затолкать нечто страшное, что-то пострашнее спиц, которые вонзаются в матку и убивают ребенка, что-то пострашнее даже разбитой бутылки. Я пытаюсь завопить, но песок лезет мне в рот, я начинаю задыхаться… и просыпаюсь.

Человеком, который волочил меня по пляжу в какое-то ритуальное место, чтобы предать меня вивисекции, оказалась моя мать. Трудно предположить, сколько времени она меня тормошила. Передо мной смутно маячило ее лицо, шевелились губы — она что-то бубнила, не исключено, что спрашивала, не знаю ли я, куда это запропастились все ее таблетки, ха-ха, эта хохмочка вполне в ее духе,— но звуки до меня не доходили. Половина моего сознания забаррикадировалась сном. Еле-еле мне удалось принять сидячее положение, руками поддерживая двухсоткилограммовую голову.

Через какое-то время я попыталась встать и упала на пол. Мама уже меня оставила в покое, ей ведь нужно торопиться на работу, а мне, как и во веки веков, следовало самой позаботиться о себе. Вот я и заботилась: валялась на полу в одних трусиках и старалась не заснуть. А потом вдруг вспомнила две вещи: сегодня первое сентября, и еще четыре дня назад я носила под сердцем ребенка. Но не мысль о том, что я совершила убийство, начала штурмовать мою спящую половину сознания. Хочешь верь, хочешь не верь, дорогой мой дневник, меня заставил шевелиться страх опоздать в школу в первый день занятий. Меня, которая накануне наглоталась таблеток с твердой решимостью послать эту жизнь к чертовой матери!

Наконец, появились звуки. Мама ожесточенно хлопотала в прихожей, заканчивая сборы. Еще минута, и стукнула входная дверь. Не могу поверить, что мама не видела пустого пузырька из-под таблеток. Даже если и так, мое сомнамбулистическое состояние должно было ее по меньшей мере озадачить. Но нет, она ушла, безо всяких эмоций. Она выполнила свой родительский долг, она растормошила меня, чтобы я отправлялась в школу, пила я таблетки или нет. Ну а я, как вляпалась, так и должна была выпутываться.

Такое ощущение, что в тот момент действие снотворного имело самый пиковый характер. Я попыталась подняться, мне это почти удалось, я даже встала на четвереньки, но вновь упала, больно ударившись о пол. Осознав бесполезность таких вот попыток, я поползла. Нужно было торопиться в школу.

До ванны я добиралась, что твоя партизанка — ползком. Там у нас подле двери привинчен порожек, который удерживает край линолеума. Один из шурупов немного торчал, и я, переползая через порог, расцарапала себе грудь. Потом, вцепившись в край ванны, я наконец поднялась на ноги. Открыла ледяную воду и сунула голову под струю.

Стояла так до полудня. Минут пять точно. К слову сказать, ради интереса попробовала провернуть сию процедуру несколькими днями позже – в относительно нормальном состоянии. Едва вода коснулась моей головы, как я вылетела из ванной, истошно визжа. А тут целых пять минут… И только под конец я начала ощущать некое подобие холода и понемногу просыпаться.

Не сказать чтобы эти манипуляции сделали меня свеженькой и бодренькой буратиной — вообще не так,— но все-таки ледяная вода привела меня немного в чувство. Хотя бы хватило ума не отправиться в школу голышом, а разыскать свою одежду — а в том моем состоянии ничего удивительного, если бы я не смогла найти колготки. Я начала воспроизводить в уме простейшие операции, каким надлежит следовать каждое утро. Одевалась, наверное, часа два. Насколько мне запомнилось, периоды отдыха длились бесконечно. Сменив нижнее белье, уселась на пол и отдыхала, клюя носом. Натянув колготки, отдыхала. Все мое одевание происходило сидя на полу. В конце концов, покачиваясь, встала и оглядела себя в зеркало. Оттуда на меня жуликовато глянуло полусонное зомби с белым, как сметана, лицом, для приличия влезшее в черные расклешенные брючки и розовую кофточку. Я сочла, что для первого сентября сойдет.

Поплелась в школу, чего уж. Шла как водолаз по дну моря, сражаясь за каждый шаг. Мне нужно было позарез, ведь начало учебных занятий, а Покемонша не делает скидок девицам, накануне наглотавшимся таблеток. Как заметила Трофимова, одиннадцатый класс беременным не отменяют, если они решают перестать быть беременными. Пару раз я выплывала из собственного транса, и ничего хорошего из этого не вышло: я натыкалась на колючие, удивленные и даже злые взгляды прохожих. Гляньте, вот идет распутная девка, которая сделала аборт! Вот она, собственной персоной, идет и не краснеет, убила младенца, и еще в школу собралась!

Школа… Господи, я взирала на это до боли знакомое здание, и оно казалось мне гротескным, как куча из кирпича. Я стала медленно понимать, что представления не имею, сколько сейчас времени. Одежду-то я умудрилась надеть, а сотовый свой не взяла. Во сколько состоится общий сбор? Какое там у нас расписание? Наверняка все мои одноклассники выяснили текущие вопросы заранее, но только не я, занята была слишком, — аборты, снотворное, прочее, — не до расписаний было.

Двор перед школой был подозрительно пуст. Я тупо изучила его. На меня накатил страх. Я решила, что все-таки сошла с ума. Сегодня не первое сентября. А мама растолкала меня для того только, чтобы я вымыла посуду, или сварганила ужин, или доконала остатки таблеток (если бы отыскался еще один флакончик). Из дверей школы вышел какой-то жизнерадостный пацан. Я открыла было рот, но пока реставрировала в голове все приемлемые вопросы, пацан прошел мимо.

Я потопталась на месте, борясь с искушением прилечь на ближайший газон и вздремнуть малость. Потом узрела тетку, что посторонне проходила мимо школы. Я решила спросить у нее и двинулась ей наперерез. До тетки было приблизительно метров десять, но мне показалось, что тетка меня испугалась и стала убегать. Я припустила. Эти десять метров для меня стали спринтерской трассой.

— Извините, а какое сегодня число?— задала я самый животрепещущий вопрос.

Тетка оглядела меня без выражения и буркнула:

— Первое с утра было.

Итак, я не сошла с ума, хоть это радовало. Объясняется такая безлюдность тем, что я приперлась слишком рано. Может, мои сборы дома и не заняли столько времени, как мне показалось. Я еще какое-то время ошивалась во дворе школы, а потом поняла, что если срочно не пришвартуюсь где-нибудь, то просто рухну на асфальт, и меня подметут дворники или заберет милиция. Со всех сторон школу обступали высотные дома, в подъездах которых мы, случалось, перекуривали тайком на переменах, особенно зимой, когда курить на улице холодно. Я добралась до одного из них и плюхнулась на скамейку. Потом я отключилась.