— Не хочется…
— Ладно, нет так нет. Я с тобой посижу.
Мы с Катькой наблюдали, как Борька Ерофеев попытался в танце поднять на руки Веру Александрову. Между ними были какие-то отношения еще в десятом классе, характер которых так никто и не определил. Они то шушукались на уроках, то не смотрели друг на друга по три дня кряду. Пасс Борьки вышел грациозным ровно наполовину: в завершении он все-таки не удержался, и они вместе с Веркой грохнулись на траву. Действо было встречено всеобщим хохотом. Мы с Катькой тоже посмеялись, а потом я вдруг выпалила:
— Кать, я беременна.
Она еще продолжала улыбаться, но ее лицо медленно вытягивалось, а в глазах всплывал страх.
— Ты серьезно?!
Я хлюпнула носом и кивнула.
— Серьезно. Уже два месяца.
— Хренасе!— выдохнула Катька и уставилась на свои руки. Должно быть, известие ее убило наповал.
— Он, да?— глухо спросила она.
Я опять кивнула. Он, кто же еще. Катьке прекрасно известно, что я ни с кем больше не встречалась, кроме Алексея.
— Люська, как же тебя угораздило!— Она обняла меня. Просто, по-дружески. Мне было так приятно и тепло. Если бы моя мама умела быть такой…— Бедняжка.
Я не выдержала и распустила сопли. Рядом вырос Володя Дубко, наш местный донжуан. Заметив, что наши глаза на мокром месте, Дубко плюхнулся рядом и стал приставать:
— Девчонки, чего это с вами?— Выпитая водка придала его словам ненатуральное участие.— Чего вы?
— Вали-ка ты!— огрызнулась Катька.— Не до тебя. Дай девчонкам посекретничать.
Дубко побрел прочь, что-то обиженно бормоча. Долго он, однако, не расстраивался, стал липнуть к Надьке Трофимовой.
— Что думаешь делать?— спросила Катя.
— Делать?— Я вздохнула.— Аборт, что еще я могу делать.
— Кто-нибудь знает?
Я отрицательно мотнула головой.
— А родители?
— Тоже нет.
Катька немного помялась. Она ведь знала о моих натянутых взаимоотношениях с матерью, так что спрашивать дальше ей было неловко.
— Собираешься сказать?
— А куда деваться?— с неожиданной злостью выпалила я.
Катька примолкла. Рядом нарисовалась Трофимова. По-видимому, общество Дубко ей осточертело. Основное веселье царило в нескольких десятков метрах от нас. Трофимову изрядно шатало. Она вообще быстро пьянеет. Либо не умеет себя держать, либо не хочет.
— Чего тут у вас?— подозрительно спросила она.
Катька молчала, глядя в сторону. Я тоже. Не то чтобы я сейчас проводила границы между ними, просто повторять одно и то же дважды было выше моих сил. И все-таки Трофимова, пьяная или трезвая, оставалась ведьмочкой. Присев на корточки, она внимательно взглянула мне в глаза.
— Люсь, ты, часом, не залетела?
Я опять пустил слезу. Вообще я чего-то расклеилась. Вспомнились слова самой Трофимовой: экскурс в природное лоно. Как в воду глядела девушка. Веселенький экскурс, и в конце пути — маленький зародыш. Трофимова не стала со мной лобзаться. Поняв, что угодила в точку, она протрезвела ровно наполовину. Она не стала выказывать удивления, всякого рода аханья ей тоже были чужды. Трофимова была практичной девчонкой. Вот и сейчас в первую очередь в ее глазах прорезался расчет.
— Денег с него тряси!— категорично заявила она.— А если будет ломаться, наедь на предков. Прижми их — тут же раскошелятся.
— Не нужны мне его деньги! — пронзительно выпалила я.
— С ума сошла?! Не ему на аборт идти, а тебе. В шестнадцать лет обрюхатил девочку. Ну давай ему гимн сочиним по этому поводу, раз уж такой он у тебя идеальный. Между прочим, подсудное дело, знаешь ты об этом? Либо он тебе моральный ущерб оплачивает, либо следующие восемнадцать лет отстегивает мзду.
— Надь! — резко осадила ту Череповец. Я продолжала хлюпать носом. Остальные мои одноклассники то ли были слишком увлечены друг другом, и меня не замечали, то ли предпочитали не встревать. Мало ли какие у нас между собой секреты. Один раз я поймала испытующий взгляд Жанны Шагиевой. Я мельком подумала, что не одна Надька может оказаться такой проницательной, и загнала свои слезы внутрь. Додумалась, реветь перед всем классом. Еще бы на пенек взобралась и объявила всем, что ждешь ребенка.
— Ладно, Люсь, решать тебе,— буркнула Трофимова.— Ты — дуреха, но решай, как знаешь. — Она перевела взгляд на Катьку, вновь на меня, и доверительно понизила голос.— Девчонки, раз такое дело, предлагаю убойный вариант. У меня «косячок» заныкан. Оприходуем?
— Ага, мне сейчас только твоего убойного варианта не хватало!— фыркнула я.
Надька недоуменно на меня взглянула и холодно выдала:
— А ты что, рожать что ли собралась?
Я вылупилась на нее. Нет, я не собиралась рожать. Мамочки родные, мне нельзя рожать, мне шестнадцать лет всего, какая на фиг из меня роженица! Я еще школу не закончила. Но вот так цинично рассуждать… Ведь мы обговариваем убийство. Мы, трое девчонок, рассуждаем о том, кто скоро лишится жизни, и на курок нажму я.
— Надь, я так не могу!— истерично вскрикнула я. Вновь на меня уставилась Шагиева. Я подумала, что в другое время вцепилась бы ей в волосы за ее хамское любопытство.
— Ладно, я буду,— вдруг вклинилась Катька Череповец.
— Ты вроде как противница?— хмыкнула Трофимова.
— Ага, была. Сегодня особый случай. Только давайте смоемся подальше.
Мы втихаря улизнули от всех и уединились за деревьями, где нас было не видать. Надька раскурила «косяк» и немедленно закашлялась, как чахоточная. Катька курила так, словно это была обычная сигарета. Я бы, возможно, тоже затянулась пару раз. Однажды я попробовала «травку» в компании — кроме головной боли я ничего не получила. Потом мне разъяснили, что в первый раз всегда так бывает. Сегодня мог быть второй. Однако впереди предстоит разговор с родителями. Мне ведь везет до чертиков, меня вроде как выгнали из дома. Еще мне не хватало заявиться к ним обкуренной.
— В общем, ситуация немного знакомая,— поучительно сообщила Трофимова, когда «косяк» был добит. Она вечно, как накурится, строит из себя профессоршу.— Я с Шаповал это уже проходила.
— В смысле?— выпалили мы с Катькой в один голос.
— Я-то нет!— удовлетворенно пояснила Надюха.— Просто Шаповал сопровождала по всем инстанциям.
— Аленку?— Я не верила своим ушам.— Аленку Шаповал?— Аленка в этом году закончила одиннадцатый класс, я знала ее постольку поскольку. Одно время их частенько видели с Надькой. Потом они вроде разругались, но что там у них произошло, я не знаю, а спрашивать считаю невежливым, раз Трофимова сама обходит эту тему. Может, именно сейчас раскрываются все карты.
Надька хохотнула.
— А ты что думаешь, ты одна такая?
— Нет… Но все-таки…
Я покачала головой. Трофимова кивнула.
— Она та еще шлюшка. — Надька закурила сигарету, на этот раз обычную. Зрачки у моих подруг расширились до размеров луны, из чего я поняла, что наркотик уже в действии.— Мы сейчас с ней не очень контачим, от случая к случаю.
— Что так?— спросила Череповец.
Надька скривилась.
— Она себе чувака подцепила. Крутого, видать. Ну а я вроде как живой компромат. Если он узнает, как ее по хатам таскали, он от нее в Америку свалит.— Катька захихикала. Трофимова прыснула, но тут же взяла себя в руки и состряпала прокурорское лицо.— Она и сейчас не прочь поблядовать. Дура, короче.
Мы помолчали. Со стороны озера доносились крики наших одноклассников, но для меня они были как фантом. Весь мир вдруг сузился до маленького уголка под деревом, где мы расположились. Пахло лесом и ностальгией. Мне вдруг захотелось чего-то… Нестерпимо, почти смертельно. Я сорвала обеими руками по пучку травы и принялась ее нюхать. Мне хотелось съесть ее, траву эту, но я не рискнула. Я знала, что у беременных бывают странные бзики, но чтобы хотеть есть траву… Помнится, в детстве у нас во дворе жил пацан, который хавал землю. Черпал горстями и хавал, не давился даже, причем выглядел вдумчиво и серьезно, словно ему открывались тайны. Его на улицу поэтому старались не выпускать, и все его звали Митька-землеройка. Вот и я теперь чудо природы, Люська-травоедка.
Мои подруги долго таращились на меня в приятном отупении — на то, как я нюхаю траву. Потом одновременно повалились со смеху. Я покраснела, но тоже захихикала.
— Да, Люсь, чувствуется,— отдышавшись, выговорила Надька.— Да нет, все пройдет нормально. Сделают тебе аборт в женской гинекологии, пару дней поваляешься в стационаре, будут тебе мерить температуру и брать анализы. А потом — гуляй Васей. Только если нет денег, без анестезии будут скоблить. Предки дадут на анестезию?
Мой смех как ветром сдуло. Я сделалась угрюмой.
— Сомневаюсь…
— Дуреха чертова!— вспыхнула Надька.— Еще отказываешь со своего принца трясти. Лучше тебе на него насесть, Люсь, говорю как подруга. Без анестезии — херово. Взвоешь. Выживешь, конечно, но приятного мало.
Я хмуро разглядывала перспективы. Надо же, я и не знала всех этих тонкостей. Тоже мне, на аборт собралась! Но несмотря на тревогу и тяжкую плиту на сердце, мне захотелось обнять их обеих (мне не хотелось их есть, слава Богу). Они мне не родня, они, можно сказать, никто, просто одноклассницы. Но они сидят тут, рядом со мной, и решают мои проблемы, словно мы одна семья.
— А хочешь, я пойду к нему, к этому папашке?— оживилась Надька.
Я фыркнула, представив, какой это вызовет шок у интеллектуальной Тамары Владимировны, мамы Алексея.
— Нет уж. Я сама.
— Соберешься на аборт, звякни мне,— сказала Трофимова.— Буду тебе передачки носить. Только не затягивай с этим делом, скоро в школу. Одиннадцатые классы беременным не отменяют.— Надька обвела нас обеих взглядом и хихикнула.— Ну что, пойдем назад?
— Да, пора,— заметила Череповец, потягиваясь.— А то они там решат, что у нас веселее, и припрутся сюда.
— Да уж, веселушка. Только мне делиться с ними нечем.— Внезапно Надька подалась к нам и заговорщицки проговорила.— Кстати, давно мечтаю обкурить как-нибудь Таньку Огрышко. Впечатлений, думаю, на всю жизнь хватит.
Мы захихикали, все трое. Я представила глупую и бесформенную Огрышко, которая Бог ее знает как умудряется продержаться в школе, обкуренную до ушей и несущую всякий вздор. Наше хихиканье перешло в ржание. Вскоре мы просто катались по траве, и я хоть и не была под действием наркотика, не могла остановиться. Так, хохоча, мы вернулись к месту веселья. И первым, на кого мы наткнулись, был Володя Дубко, который, увидев нас, состряпал мину.
— То они ревут на плече, то ржут, как обкуренные,— буркнул он, и от этих слов мы расхохотались еще пуще.
[justify]Всю обратную дорогу горланили песни в «Газели». Наплакавшись и насмеявшись вволю, я