Дыры.

Вымывшись как следует, я на миг замерла и задала себе один-единственный вопрос: ну и как, Люся Игнатова, тебе новое амплуа взрослой женщины? Вопрос повис пикой в неподвижном, горячем воздухе ванны. Ответа на него я не нашла. Это просто произошло; даже учитывая все последствия, учитывая то состояние, в котором я нахожусь, набирая на компе эти заметки из недавнего прошлого, я ничуть не жалею, что моим первым мужчиной стал Алексей. Именно таким он и должен был быть. Я не представляла раньше, не рисовала его образ в мечтах, но подсознательно готова была отдаться именно такому парню. Так что я решила оставить вопрос для интеллектуалов и философов, а самой отдать предпочтение удовольствиям плотской жизни.

Я вернулась в спальню. Кажется, мы занимались этим делом на родительской постели, смекнула я. Прежде у меня в глазах стоял туман; вряд ли я заметила бы, опрокинь меня Лешка даже на куцый диван. Сейчас широкая двуспальная кровать не оставляла для меня сомнений. На меня вновь напал смешок, а потом я перевела взгляд в окно, и смех отрезало.

Совершенно голая, в одних только трусиках, лишенная девственности, я глядела на свой собственный дом.

Лешка лежал в постели, укрытый одеялом наполовину. Теперь он пошевелился и что-то сказал. Возможно, позвал меня. Или спросил, в чем дело. Я не разобрала. Я смотрела на свой дом, и мне вспомнилась Алиса в Стране Чудес. Вижу дом, в котором живу, и вроде не мой этот дом вовсе. Я миллион раз видела его со двора, но все равно не узнавала теперь. Он выглядел другим — странно-незнакомым, будто кто-то очень постарался, залез в мой мозг, извлек оттуда информацию и в деталях воспроизвел все здание, но все же чего-то не хватало, оставалось что-то чужое.

Я медленно, даже с опаской, приблизилась к окнам. Нашла взглядом свои собственные окна напротив. Моя голова закружилась. Все равно, как если бы я взглянула на перевернутый мир. Наверное, мой безымянный дневник следовало бы назвать «Ракурсы». Вот как выгляжу я, Люся Игнатова, со стороны. Мои окна темнели, родители давно спали, им не явился архангел с небес и не сообщил в гневе, что их дочь предалась распутству. Они дрыхли, а в моем окне читалась мрачная пустота. Но в то же время я видела там девчонку, юную шестнадцатилетнюю девчонку, которая сидит у окна и пялится на меня в свой бинокль.

А потом я увидела себя ее глазами, голую, с обнаженной грудью, и меня даже замутило. Что-то произошло во мне в эти секунды. Как-то я заметила, что с помощью бинокля расширила свои горизонты. В ту ночь я тоже что-то расширила, но не могу объяснить, что именно. Я вдруг поняла, что теория Эйнштейна, которой нас задолбала Покемонша, на самом деле самое красивейшее явление в мире. Все относительно, и теперь я убедилась, что так оно и есть: я здесь, у своего любимого парня, но в то же время я и там — полная надежд, восхищения и робости, ведь та я еще не лишилась девственности, и мне еще немного страшно, но сердце и любовь перевешивают этот страх.

Я не знаю, что открылось во мне в эту минуту. Что могло бы открыться, не прерви Алексей этот мой восторженный транс, когда я смотрела на мир двумя парами глаз, ощущала себя и здесь, и там. Как бы то ни было, я вздрогнула, ощутив на животе его ладони: он незаметно подошел ко мне сзади и обнял. Я чувствовала его вновь напрягшийся член. Он потерся им об меня сзади и издал какое-то невнятное мычание, похожее на сожаление. Я спрятала улыбку. Это мой первый опыт, и мне больше нельзя. Рана в моем лоне должна зажить. Так что придется ему потерпеть какое-то время. Недели две. Или до завтра.

А потом мы лежали в кровати, укрывшись одним одеялом, и Лешка без конца болтал. Практически ничего не помню, что он нес, но разве это важно? Мне просто нравилось слышать его простуженный голос. Сама я раздумывала над тем, рассказать ли Катьке или повременить? Лучше будет повременить. Успеется еще.

Среди ночи позвонила мама. Я писала уже, что она принимает снотворное на ночь, и ее почти невозможно разбудить. Мне вновь повезло, как утопленнице. Хотя могла бы заранее предположить, что уж в эту ночь, когда меня впервые отпустили до утра, мама не будет закидываться наркотой. С трубкой в руке я вскочила с постели и уставилась на свои окна. В родительской спальне горел ночник. Я представила себе маму, разбитую, заспанную, сидящую на кровати в одной ночнушке рядом с храпящим отцом, со злой решимостью набирающую мой номер.

Я честным голосом сообщила, что я в норме: верно и преданно провожаю Виталика в армию. После этого еще немного последила за своими окнами. Ночник какое-то время горел, вскорости погас, и только тогда я расслабилась и нырнула под одеяло к своему ненаглядному.

Как выяснилось назавтра, после разговора со мной мама произвела еще один звонок. На сей раз на домашний номер Виталика, который она раздобыла в моей записной книжке. Я писала, что в моей комнате время от времени устраивается шмон? Так вот, пишу. Естественно, выяснилось, что у Виталика меня нет, и никто понятия не имеет, где я. В результате я получила такой разнос, какого еще не видывала. Я отмазалась тем, что как раз выходила в ночной магазин с несколькими другими ребятами. И кто-то там, должно быть, перепил и все перепутал. Мама, само собой, не поверила ни одному слову, но по крайней мере мне удалось избежать выдранных волос и выкрученных ушей.

Много чего случилось потом. Назвать могу только одним словом: калейдоскоп. Все так перемешалось, завертелось, и в этом месиве отдельные карты памяти торчат для меня сейчас, принимая вид острых рифов. Они причудливы, беспечны, своенравны и восхитительны, но более всего — остры и смертельны.

Отшумела весна, с ее праздниками, зеленью, фейерверками и любовью. Пришло лето, но любовь выжила и продолжалась. Мои экзамены остались позади, я закончила десятый класс, и мы с моим Алексеем окунулись в студенческую сессию. Вернее, окунулся-то он, а я была его музой и вдохновительницей. К хорошему привыкаешь быстро, и что-то мой Лешенька взял за правило сначала тащить меня к себе в постель, а уж потом браться за свои умные, не по моему уровню, книжки.

У него тоже был компьютер, и, как у Виталика, у Алексея имелся доступ в Интернет. Днями напролет мы сидели у него дома: он штудировал конспекты, я лазила по чатам. Он сидел за моей спиной, и я часто оборачивалась, проверить — как он там готовится. И натыкалась на его влюбленный взгляд.

Я помню, как он изучал меня в постели. Предлагал всевозможные позы. Поначалу я стеснялась, вскоре вошла во вкус. Иногда доходило до смешного. Однажды нас чуть не застукали его предки. Но у его родителей есть одно замечательное качество: прежде чем вернуться домой, они всегда звонят. Когда я впервые об этом узнала, у меня был шок. Человеческая нормальность мной воспринималась как дикость, ну не кошмар ли?! Тогда мы отделались легким испугом, правда, впопыхах я не надела трусики: сначала не нашла, а потом уже было поздно натягивать. Ну и потопала домой вот так, с трусами в сумочке.

Помню, как мы выбрались за город, только не на озеро, а на какую-то поляну, и Лешке чего-то взбрело в голову сделать передо мной стойку на руках. И поскольку он был, видимо, слишком взбудоражен, то грохнулся навзничь. Я перепугалась не на шутку, но вместе с тем на меня напал смех, ведь противоположности совместимы, и Лешка обиделся насмерть и заявил, что пойдет сейчас со стыда повесится на каком-нибудь дереве. И действительно пошел, и я семенила за ним, называя его самыми ласковыми прозвищами, а он, сволочь, ухмылялся и делал вид, что все еще дуется.

Помню, как однажды нас застиг ливень, когда мы гуляли на улице, и мы забежали в ближайший подъезд и без предисловий стали целоваться. Если бы мне не хватило духу остановиться, это произошло бы у нас прямо в подъезде, но я все-таки проявила силу воли. А когда дождь кончился, и мы вышли во двор, я как-то импульсивно оглянулась на подъездные окна и обнаружила, что на площадке выше затихарились какие-то пацаны. Видимо, они там сидели и ждали, до чего у нас внизу дойдет.

Помню, сидели в баре: я, Лешка, Катька Череповец и ее очередной ухажер. В середине вечера наши мальчишки чуть не сцепились с какими-то козлами, но слава Богу обошлось. Потом девчонки рассказывали, что в тот вечер, когда мы уже ушли, в этом баре кого-то зарезали. Когда я об этом узнала, то прижалась к Алексею, твердя как полоумная, что это мог быть он, и Лешка еле отодрал меня от себя.

Помню, как глядела в бинокль… Никакие зароки не сравнятся с буйством юности, и бинокль вновь стал мне другом, и, насколько я помню, это был единственный период, когда я не побаивалась смутно этого старинного прибора. Я продолжала «навещать» своих знакомых, только уже вскользь. «Костик» большую часть лета провел дома. Я так поняла, летом мать решила ему дать передышку, однако все эти часы, проведенные за созерцанием стены, не пропали даром: Костик выглядел инфантильным и заторможенным. На улицу не рвался, когда нечего было делать, телепался по дому, как призрак. «Принцесса» и ее родители не появлялись почти до сентября. Возможно, уезжали на отдых или просто им не сиделось дома — полная противоположность «Костику». С «Маргаритой» стало твориться что-то явно не то. Поскольку наблюдала я за своими «друзьями» для отвода глаз (чтобы не прикипеть напрочь к главному объекту моего наблюдения), я не особо разобралась, в чем там дело. Но только «Рита» изменилась. Мне она показалась замкнутой и угрюмой. По ночам у нее часто горели свечи, она таки продолжала свое чародейство. Только если раньше это было у нее открыто, то теперь, как я подозреваю, она разводила всю эту магию, только убедившись, что родители спят. А в середине лета, случайно взглянув в ее окно, я обомлела. В первую секунду мне даже подумалось, что «Рита» съехала, и теперь там в квартире другие люди. Но приглядевшись, я убедилась, что это именно «Рита», и это еще больше меня потрясло. Девушка кардинально изменилась. Раньше она была светленькой, пышноволосой булочкой с формами. Теперь же она обрезала волосы под мальчишку, выкрасила их в черный цвет. Она изменила макияж, начав мазать губы почти черной помадой, а глаза у нее напоминали синяки из-за огромного количества туши. При этом она стала носить какие-то бесформенные сарафаны и юбки, а кофты, наверное, ей одолжили местные бомжи. Убей меня Бог, если я понимала, в чем причина этой жути. Не иначе, побочный эффект ворожбы. Может, как-нибудь застану ее на кладбище: будет бродить вдоль могил, бормоча заклинания, и собирать какие-нибудь снадобья.