Дыры.

И самое великое событие лета: «Миша» затеял в доме ремонт! Может, он закодировался? Причем за все время, пока я за ним наблюдала, он ни разу не ударил свою мадаму. Вместе они что-то затирали, белили и красили. Вместе клеили обои и совершали еще массу других дел. Правильно молвят, совместный труд сплачивает. Это только когда мои родители берутся за мелкий ремонт, они большую часть времени собачатся из-за каждого несчастного мазка.

Но не они все мне были нужны в это лето. Даже проведя с Алексеем целый день, я не могла отказаться от удовольствия увидеть его еще раз в бинокль перед сном. Однажды он мне признался, что чувствует себя киногероем, за которым неусыпно следят папарацци. Я сказала ему прямо, что если ему неприятно, я забуду о бинокле навсегда. Он ответил, что есть в этом интрига, которая его возбуждает, а потом усмехнулся и заметил, что будет весело, если я его застукаю за каким-нибудь непотребным занятием, каким занимаются преимущественно мальчики пятнадцати лет в запертых ваннах. Я резонно ответила, что вроде как не даю ему повода прибегать к таким крайним мерам, и Лешка вдруг стал допытываться, а что я вижу в других квартирах в свой бинокль. Искушение поделиться было великим, но что-то глубокое во мне, глубже даже, чем любовь, резко взбунтовалось. Все равно что подробно описывать своему мужчине, какого цвета у тебя выделения при молочнице. Я ответила, что кроме как на него ни на кого больше не смотрю. Он испытующе поглядел на меня, но я оставалась непроницаемой.

А однажды мне втемяшилось в голову встретить его сразу после пробуждения. Когда Леша проснулся и, взлохмаченный, приблизился к окну, я уже дежурила на своем месте с биноклем у глаз. Помню, как странно он смотрел — неотрывно и задумчиво, словно меня на самом деле не было, и он пытался представить мой образ. Я даже перепугалась, что Алексей чувствует нечто похожее, что ощутила я, когда впервые увидела из его окна свой дом. Какое-то раздвоение… или соединение… или и то, и другое вместе, если такое бывает. А Потом Лешка дохнул на стекло, образовал пленку, и на этой пленке пальцем вывел сердце.

От одного этого я порхала три дня.

Вся эйфория рухнула внезапно и навсегда. Набат громыхнул в моей голове в тот миг, когда однажды утром я торчала в ванне и неторопливо совершала утренние процедуры. Мама с отцом были на работе, стояла середина лета, еще оставалось куча времени до сентября, и одно это приводило меня в упоение. Я что-то тихо напевала себе под нос, крутясь перед зеркалом после душа, и вот тут я вдруг осознала, что мои месячные должны были прийти еще позавчера.

Задержка. Первая на моем веку с тринадцати лет, когда я вымазала кровью ковер тети Зои. По моим месячным можно было сверять европейский календарь, и в этом причина того, что я никогда не подсчитывала дни и не вела учет. Все проходило естественно и регулярно.

Беременна! Это слово вспыхнуло во мне наперед всех прочих, и сердце испуганно затрепетало где-то в пятках. Я тупо пялилась на свое отражение в зеркале: еще не до конца сформировавшаяся девчонка, с упругой юной грудью, мокрыми после душа волосами и с паникой в глазах. Я сама себе напоминала карикатуру, какие можно встретить на плакатах, предупреждающих всех юных девочек и мальчиков не забывать о контрацептивах. Я не знаю, почему мы с Лешкой никогда не затрагивали вопрос о предохранении. Я могу назвать себя беспечной и легкомысленной (мама бы так и назвала… хотя нет, ее эпитеты жалили бы больнее), но смутно ощущаю, что ответ не в этом. Я уже не неопытная дура-малолетка, которая решила, что умирает, когда накатили первые менструации. Я знала о способах предохранения, я о них думала, но я не заводила об этом речь, и Алексей не заводил. И подозреваю, что все мое легкомыслие сводится к простому переходу от узкой, обыденной казенщины к чему-то волшебному и счастливому.  До встречи с Алексеем я никогда не чувствовала себя по-настоящему счастливой. Я была веселой, кое-где удачливой (где-то наоборот), временами изворотливой, часто наглой, иногда мягкой и податливой, и почти всегда сильной. Я была сильной, так как знала, что мне не на кого положиться, кроме как на себя саму, и моя тайна с биноклем тоже была следствием этого.

А потом появился Алексей, и мне уже не нужно было быть сильной, мне не нужно было напрягать мозги, думая, как же быть с Виталиком и его проводами в армию, не нужно было думать, чем занять день, даже как отмазаться от придирок мамы я не думала: со всеми проблемами я бежала к Лешке, и каждый раз у него находился для меня дельный совет. И причина даже не в женской податливости, природном желании подчиниться мужчине, вручить себя ему. Просто когда после стольких лет холода вдруг разливается тепло, и птицы заливаются щебетом в твоей душе, ты поневоле разомлеешь. Ты отдашься течению. Возможно, это просто надежда. Затаенная, истинная, самая-самая личная надежда, что счастье продлится вечно, если ты позволишь ему течь, как вздумается.

Видимо, счастье — это такой компонент, к которому тоже нужно быть морально и чувственно готовой. А если нет, ты растворяешься в нем, и перестаешь быть личностью. Как говорят мессии, растворение личности, своего эго в чем-то — это прекрасно, но вот я испытала это на своей шкуре и замечу — ни фига прекрасного.

Лешка старался не кончать в меня, я изучила запах и ощущение его спермы, в народе это называется «прерванным актом», но старание — одно, а навык — совсем другое. Я могла быть и не беременной, хотя это слово и просияло в моей голове неоновой вывеской. Моя задержка могла иметь рациональное объяснение, иное объяснение. Ведь я начала жить половой жизнью, причем сравнительно регулярной. И где-то я читала, что это приводит к каким-то гормональным изменениям, и цикл месячных может сбиться. Все просто. Это могло произойти вообще по возрастным причинам, все-таки мой организм продолжал формироваться.

Почему я написала, что идиллия закончилась раз и навсегда? Потому что впервые я твердо знала: я не побегу к Лешке, даже видя себя в зеркале, колотящуюся от испуга. Не побегу, как бы мне страшно не было, пока у меня не будет стопроцентных фактов. Не побегу к нему только лишь с подозрениями. Стало быть, я вновь сильная. Значит, я снова одна. И значит, мне и разруливать это самой.

Ну, а как только я вновь стала сильной, желание пустить все на самотек исчезло. Решение пришло молниеносно. Нужен тест-анализ. Насколько мне известно, это единственный способ выявить беременность на такой ранней стадии. Потом, когда выяснится, что все нормально, я объявлю обет целомудрия. Ровно до тех пор, пока Лешка всерьез не задумается и не решит вопрос с моей безопасностью. Хватит, повеселились.

Все же в глубине души зрело нехорошее предчувствие, что моим альковным делам с Алексеем пришел конец.

Итак, я отправилась в аптеку, даже не дождавшись, пока волосы высохнут до конца. Шла как в тумане, никого не видя, стараясь не думать об объявивших забастовку месячных, а также о том, во что все это может вылиться. Аптека располагалась поблизости: в последнее время их что-то развелось видимо-невидимо. Аптека — одно из самых прибыльных занятий, как-то говорил мне Виталик Синицын. Аптеки, сколько бы их не было, всегда будут приносить прибыль, а их прогрессивный рост всего лишь показатель захирения человечества.

На дверях аптеки висела табличка с надписью «закрыто открыто». Это ввергло меня в ступор. Я тупо соображала, что бы это могло означать. Или эта шарада специально для малолетних дур, беременеющих, когда не надо, и до сих пор верящих, что они Алисы в Стране чудес? Потом я вспомнила, что противоположности все-таки совместимы, толкнула дверь и оказалась внутри.

Вновь небольшой тупеж. Минуту я просто пялилась на россыпь всевозможных пузырьков, баночек и таблеток. Видок у меня, наверное, был тот еще. Стоял ранний час, аптека была пуста, лишь какой-то старикан доставал аптекаршу по поводу своей печени. Мои глаза перебегали с витрины на витрину, и вдруг я разозлилась. Что толку стоять, все равно придется в конце концов подойти к аптекарше и произнести заветные слова вслух.

Старик отвалил. Больше желающих штурмовать работников здравоохранения не наблюдалось. Аптекарша — невысокая женщина лет тридцати — подсчитывала мелочь. Мне пришлось подождать, пока она с этим закончит. Несмотря на всю мою решимость, если бы кто-то сейчас вошел внутрь, я бы тут же отчалила молча.

Женщина подняла на меня вопросительный взгляд. Я проглотила комок в горле.

— Мне, пожалуйста, тест на беременность.

Еще один короткий взгляд. Как я не силилась, не смогла его идентифицировать. Я ожидала, что она смерит меня с головы до ног — девчонку-подростка в короткой юбке и влажными волосами, но — нет. Взгляд был совершенно безэмоциональный: женщина словно сфотографировала меня и тут же отправила в архивный файл. Я вывалила на прилавок мелочь, и аптекарша вручила мне нужную упаковку.

По дороге домой стрельнула сигарету у идущего навстречу мужика. Мужик осчастливил меня «Парламентом», но я отвязалась, лишь когда вытянула у него еще одну. Этот уже оглядел меня сверху донизу. Давно замечаю, что мужики в годах на меня пялятся. Ходить с мамой на рынок или в любое другое многолюдное место — сущий ад. Она все время бесится, видя, как мужские взгляды ко мне липнут, хотя, разумеется, в своих чувствах не признается даже перед смертью. Мужик был импозантным, но меня сейчас это не интересовало. Меня вообще ничего не колыхало, мне срочно требовалась сигарета, и не одна.

Дома я засела с сигаретой на балконе, скрючившись в три погибели, чтобы меня не засекли снаружи, и занялась изучением инструкции к выданному мне тесту. Инструкция была элементарной. Я отправилась в туалет, где проделала все необходимые манипуляции. Теперь нужно было выждать время, и я закурила вторую сигарету. Лишь высосав ее без остатка, я отважилась взглянуть на результаты теста… ну, в общем, подсознательно я знала, что увижу.

Две полоски. Тест положительный, и я беременна.

Не знаю, как с этим справляются другие девчонки. Может, заходятся в припадке, может, напиваются, может, еще что. Во мне сразу же проснулась страсть к действию. Это могло быть подспудным следствием ужаса, который можно приглушить только решительностью или даже отчаяньем. Тест расставил все точки над «и», так что любой самообман отпадал. Передо мной встал единственный и первостепенный вопрос: что мне с этим делать?