Дыры.

— Он говорит, что ты сама не знаешь.

И тут наябедничал! Я молчала. Так и есть, я не знаю. Я должна знать, пусть мне нет и семнадцати, но я должна. И все-таки я не знала. Не было у меня опыта беременности, чтобы знать.

— Хочу сказать тебе кое-что, Люся. Не знаю, правда, насколько далеко у вас зашли отношения с моим сыном. Пусть это будет чисто женский разговор. Хоть ты не до конца мама, но надеюсь, мы поймем друг друга. Ведь ты уже девушка взрослая.

Интересно, это комплимент или издевка, насчет того, что я взрослая? Теперь понятно, в кого Лешка такой мастер разводить медовые речи. Вот и эта тоже пытается подсластить пилюлю. Но если она и насмехалась, я-то точно не чувствовала себя восторженной Алисой. Она ждала с моей стороны какой-нибудь реакции, но не дождалась.

— Алексей учится в институте, ты знаешь,— сказала она.— Мы с его отцом вложили много денег в его обучение. У него планы на будущее. Может, это звучит жестоко, но ему совершенно не нужна сейчас женитьба.

Понятно теперь, по какому поводу трясучка. Видимо, моя реплика здорово перепугала моего Лешку-«Сережку». Продолжая держать трубку у уха, я приблизилась к окну, взяла бинокль и направила его на окна своего бывшего кавалера. Свет в квартире горел, но ни Алексея, ни его матери я не видела. Зная расположение комнат, я заключила, что разговор ведется из кухни. По-видимому, Лешенька созрел доесть свой суп.

— У тебя ведь у самой школа на носу,— продолжала внушать мне эта цаца.— Для тебя сейчас брак — это лишнее. Может быть, мы…

— Послушайте,— перебила я,— уж не знаю, как вас звать-величать.

— Тамара Владимировна.

— Так вот, Тамара Владимировна. Я прекрасно понимаю, что вы пытаетесь мне сказать. Ваша лекция учитывает позиции всех. Вашу позицию, позицию Алексея, мою тоже. И все это довольно-таки душевно до слез, вот только вы не учли еще одно мнение, мнение моего ребенка. Или у вас в привычке решать за всех, даже вопрос жизни и смерти?

— Не стоит, Люся…

— Чего? Громких выражений? Для вас и вашего сына, возможно, все это риторика. Но это существо во мне, а вы, видимо, просто забыли, что значит быть матерью.

— Кажется, я поспешила назвать тебя взрослой,— скорбно заметила Тамара Владимировна.

— Это ваши проблемы. Моя проблема — это мой ребенок. И ни вы, ни кто-либо другой не приговорите его к смерти. Если суждено, то это сделаю только я. У вашего сына был шанс стать мужчиной, он им не воспользовался. Можете передать ему, чтобы спокойно дохлебывал суп.

— В смысле?— Единственный раз в ее голосе прорезалось нечто похожее на злость.— Ты просто взвинчена, я понимаю…

— Даже если меня взвинтить еще больше, я не собираюсь доставлять проблем ни вам, ни вашему Леше. Вы зря звоните. У меня своих хлопот полно, чтобы еще думать, как бы вам осложнить жизнь. Мне от вас ничего не нужно.

Короткая пауза. А потом осторожный, но веский вопрос:

— А как насчет твоих родителей?

В носу защипало, хоть падай и реви! У меня трагедия, мне плохо, а они только и думают, как бы я или мои родители не запятнали честь их фамилии. Он и в этом оказался треплом, мой Леша. Наговорил мамочке, какие косные у меня предки, и, видимо, та сделала вывод, что основная опасность может исходить от них.

— Мои родители — это мои родители,— невнятно ответила я и тут же отключилась, чтобы не разреветься в трубку.

Потом я блокировала Лешкин номер. Наверное, они все же пытались мне дозвониться, поскольку периодически на табло мобильника высвечивались незнакомые номера, но я их игнорировала. Я поняла, что Тамара Владимировна из тех женщин, которым все будет мало, они успокоятся, только лишь полностью контролируя ситуацию. Она бы и на аборт повела меня за ручку, лишь бы убедиться, что я не собираюсь тайком родить, чтобы потом подать в суд, сопоставив ДНК ребенка и отца. Вскоре прекратились и эти звонки.

Вот так я осталась одна. Винить мне некого, кроме себя самой. К Лешке не испытываю ничего, даже презрения. Он просто оказался слишком мал для взрослой жизни, и не его вина, что родители не подготовили его к этому, не научили быть мужчиной. Конец лета. Через три недели — школа, одиннадцатый класс. Мать в последнее время все чаще злобствует: такое ощущение, что она что-то подозревает. Бинокль вызывает отвращение.

И это, я думаю, тоже расплата.

P.S. Все-таки пойду послезавтра на встречу с одноклассниками. И гори оно все синим пламенем.

Идея ночевки в «природном лоне» зачахла на корню. В конце концов желающих мерзнуть ночью в палатке, чтобы трястись утром, как выпивоха в холодильнике, не нашлось. Август, и ночи стали холодными. Благо погода не подвела: днем заливалось солнце, так что мы в полной мере насладились весельем.

Как раз накануне у меня произошла очередная стычка с мамой, из-за пустяка. Когда после стычки я нагло заявила, что собираюсь назавтра идти на пикник, мама на несколько секунд просто остолбенела. Скандал-то имел тайную подоплеку: перекрыть мне кислород загодя, чтобы пресечь даже попытки просьб с моей стороны. Но я уже обнаглела вовсю.

Обретя дар речи, мама перешла в наступление. Начав с крика, она закончила визгом. Обычно я либо тоже срываюсь и начинаю кричать, либо реву, а тут я стою, ручки сложены на животе, на лице не дрогнет ни один мускул, и спокойно гляжу, как она разорятся. И чем больше я глядела, тем больше разрастался мороз внутри меня. Соответственно, тем больше распалялась мама. Я отрешенно задавалась вопросом: что же такого вызвало этот припадок? Перво-наперво, прежде чем обнаглеть, я сообщила, что никакой ночевки не будет! Можно расслабить булки, я вернусь домой засветло. А может, моя беременность, разрыв с Алексеем, мое одиночество что-то надломили во мне, сделали меня непокорной, и мама это чувствовала? Прости, мама. Мне придется остаться такой. Ты мне не помощник, да и не захочешь помогать, я знаю. По-другому я сломаюсь окончательно. От страха. С каждым днем я боюсь все больше и больше. Ночью мне снятся кошмары, а когда я просыпаюсь — кошмары никуда не деваются. Мне мерещится черная туча, наползающая из-за горизонта. Я чувствую ее лишь интуитивно, ведь чтобы ее увидеть, мне придется прибегнуть к помощи бинокля,— и тогда, как пятьдесят с лишним лет назад, я увижу в прицеле надвигающуюся в небе гудящую смерть. Но я не притрагиваюсь к биноклю, не могу. Он достаточно надо мной потешился.

Кончилось все тем, что сломался отец. Схватил маму в охапку и запихнул ее в спальню, как грязный ком белья в корзину. А потом мне было четко заявлено, что если я посмею куда-то смыться, домой я могу не приходить. Сие было подкреплено трехэтажным матом, так что сомневаться не приходилось.

Сегодняшнее утро я начала с того, что стала неторопливо собираться в путь. Раскопала старый джинсовый костюм, на ноги натянула теплые колготки. Чтобы обезопасить и себя, и его. Вот пишу все это, а сама реву. Зачем я все это делала? Зачем столько заботы об этом червячке внутри меня? Ведь я знала, знала уже с утра, что убью его. Так зачем же?..

…Ладно, продолжу. Полчаса проревела, вроде бы стало терпимо. Что там у нас? А, ну да. Сборы мои проходили в полном молчании. Сегодня суббота, оба родителя сидели дома и активно занимались игнорированием блудной дочери. Мои действия уведомляли, что несмотря на угрозу отлучения я все-таки намерена продолжать блудить. Когда я уже была, так сказать, при параде, то зашла на кухню, где в тот момент находились они оба. Немного постояла молча. Мать возилась у плиты. Отец читал газету. На меня никто не взглянул. Чего я ждала от них? Сама не знаю. Хоть чего-то, наверное. Ни черта я не дождалась, также молча ушла. Никто меня не провожал, черт, не наорал даже вслед. Словно меня для них больше не существовало.

Собрались возле школы. Катюшка с Надькой подхватили меня на середине пути, и мне пришлось сразу им повиниться, что я сегодня бедная сиротка, и в карманах у меня дохлые мыши. Обе мои подруги взглянули на меня странно, синхронно покрутили пальцем у виска, после чего расхохотались. Я улыбнулась, правильно расценив пантомиму, но внутри меня что-то удивлялось: раньше я бы тоже разразилась хохотом, а теперь больше чем на улыбку не способна.

Когда мы втроем — я, Череповец и Трофимова — явились к пункту сбора, там были почти все. Руководила и командовала, как всегда, Анька Линь, наша староста, отличница и, на мой взгляд, просто классная баба. Мы скинулись в общую копилку и заказали «Газель». Поскольку вопрос с палаткой отпал, мальчишки все силы бросили на свое любимое занятие: с вечера заготовили мясо, и теперь на асфальте у наших ног стояло два громадных чана, набитых доверху снедью. Все нагрузились из дома пакетами с провизией и выпивкой, одна я была как нищенка. Однако за лето все друг по другу безумно соскучились, так что было не до меркантильности.

Мы выбрали местом гулянья берег озера. Да-да, того самого. Здесь весной этого года я впервые целовалась с Лешкой в его машине. По дороге туда я думала, что мне поплохеет от одного вида этого уголка природы, с которым связано столько воспоминаний, а значит, и боли, но нет, ничего подобного. Оглядевшись, я даже нашла тот пятачок, где мы стояли. Прислушалась к себе. Пустота. Совершенно ничего. Как будто прежняя Люся Игнатова умерла.

Валера Стукалов достал гитару из чехла и подкручивал колки, сидя на стволе поваленного дерева. Виктор Тимошин и Володя Дубко колдовали над костром, при этом Дубко еще успевал флиртовать с Катькой Череповец и Анжелкой Елисеевой. Как он умудрялся это совмещать, не представляю, но умудрялся. Глеб Батов озирался с таким видом, словно вылазка на природу была для него новшеством. Надька Трофимова дымила в три горла, Шагиева тоже не отставала. Кажется, Жанна в последнее время стала больше курить. Таня Огрышко что-то беспрестанно лопотала и сама же смеялась над своими историями. Анюта Линь ушла к озеру и минут двадцать сидела на корточках на берегу.

Были шашлыки, была выпивка, было море веселья. Все наперебой рассказывали, кто как провел лето, одна я сидела кислая. На меня мало обращали внимания, и меня это только радовало. К обеду все здорово набрались. Оказалось, что Анька притащила с собой магнитолу и позаботилась о батарейках — я же говорила, что она мировая девка, у нее всегда все под контролем. Когда Стукалов выдохся, или же его репертуар иссяк, на смену пришло радио. Пока все бесились, я сидела поодаль и просто наблюдала.

Потом в какой-то момент рядом со мной приземлилась Катька Череповец. По сравнению с другими она была относительно трезвой. Катька вообще мало пьет, мало курит, но всегда в прекрасном расположении духа. Совершенно неожиданно она обняла меня за плечи и чмокнула в щеку. Я чуть не разрыдалась от прилива чувств. Такого между нами никогда не было.

— Люсь, ну ты чего?— с укоризной спросила она.

— Ничего. Нормально все.