Моя земля не Lebensraum. Книга 4. Противостояние

нарисовали или вышили. Отдание чести, как положено. За нарушения строгий арест на хлеб и воду, по уставу. Хлеба у нас, конечно, не было, сидели на воде. Действовало. Одного сержанта приказал расстрелять, который схватил в лесу крестьянку за груди и снасильничать удумал. Комиссар сам чистоту обмундирования соблюдал, брился, и от других требовал.
   
— Питались чем? Местное население обирали?
— Как можно, товарищ полковник. Мы ж не оккупанты. Лес же! Дичь стреляли. Ели мясо без соли и без хлеба, а раненым всё лучшее. Шестьдесят человек неходячих у нас было, всех вынесли, ни одного не похоронили. Были предложения отдать раненых на излечение колхозникам, но комиссар категорически не велел. Мол, раненых не спасём, а колхозников под немецкий расстрел подведём. Санитары сок из ягод давили, хвойный настой делали — раненые на том хорошо поправлялись.
— Ну, спрятались вы подальше в лес. И сидели там…
— Не-ет, товарищ полковник, — осторожно, как ребёнка, укорил особиста боец. — Поначалу комиссар велел немецких связистов ловить, чтобы информацию собрать. Мы телефонный провод найдём, порежем его и ждём. Приходит связист, мы ему кляп в рот и в лагерь.
Разведотрядом у нас лейтенант Говорков командовал. Ох, и лихой командир! Лихой не то, что с шашкой наголо и криком «Ура!». Нет, с виду он даже вроде как скучный. Да только какую операцию ни проведёт — везде над немцами верх держит. С ним старшина, они от самого Гродного из окружения выходили… Так вот, старшина сказал, что прежние бойцы лейтенанта заговорённым промеж собой кликали…
— А откуда этот лихой «заговорённый» из окружения приблудился?
— А он не приблудился. Он из окружения вместе с генералом Болдиным выходил. Проверку и переформировку прошёл чин-чином… Лейтенант Говорков нас с мелочей воевать учил: как напасть на мотоциклиста, как взять пленного. Когда мы первых двух мотоциклистов захватили, и мотоциклы их в лагерь притащили, знаете, как у бойцов дух поднялся! Начали наши красноармейцы на задания на мотоциклах ездить и сами себя зауважали. Всем мотоциклов захотелось. Настоящая охота на мотоциклистов началась.
— А бензин где брали?
— Так машины на шоссе подрывали, если две-три шли. А ежели бензина не было, бросали мотоциклы. Один раз комиссар дал задание четырем командирам и двум политрукам задержать грузовик на шоссе. А они просидели в засаде и вернулись ни с чем, ни разу не выстрелимши. Не было, говрят, возможности, потому как слишком опасно… Ох, как комиссар рассердился! Трусы вы, говорит, а не командиры! Вы задание не выполнили! Я вас расстреляю. Дайте мне ручной пулемет! Стоят проштрафившиеся, бледнеют и трясутся, и пот с них льется. Комиссар передёрнул затвор и как бы задумался: «А, может, послужите Родине?». И как ещё послужили! Этим же вечером разбили грузовик и броневик, и не было потом у нас в дивизии более надёжных людей. Танк мы потом подбили, две бронемашины, штаб немецкий разгромили. Все поняли, что немца можно бить.
 
…Полковник смотрел на «деревенского Ваньку» в выцветшей, но аккуратно заштопанной гимнастёрке, вспоминал рассказ лейтенанта о генерале Честохвалове.
С такими, как Честохвалов и Светличный войну проиграешь в два счёта. А вот с такими, как Шляпин и Говорков, враг будет остановлен и изгнан с территории Родины. И с такими бойцами, как этот «Ванька», который спокойно, посмеиваясь над неудачами, рассказывает о войне. Словно говорит о пахоте или сенокосе на колхозном лугу. Война — это работа для таких «Ванек». И они, несмотря на «неблагоприятные погодные условия», свою работу выполнят на совесть…

***
Полковник Коротков спал сном, который можно было бы назвать младенческим, если бы полковник лежал в блиндаже или хотя бы в окопе. Но похмельный полковник лежал в придорожной канаве. Зная бешеный нрав командира полка, ни ординарец, ни сослуживцы не подняли начальника и не отволокли в приличное место. Даже плащ-палаткой не укрыли.
Утром приехал капитан из особого отдела фронта с охраной. Брезгливо глядя на поднимающегося из канавы полковника, спросил:
— Полковник Коротков?
Болела голова, мысли ворочались с трудом, Коротков не понимал, где он, не помнил, что делал ночью и как оказался в канаве, не знал, кто этот капитан, нагло разговаривающий с ним, командиром полка…
— Да, полковник… А что, собственно… — басовитым с перепою голосом буркнул недовольно и длинно «кгыкнул», прочищая горло.
— Вы арестованы, сдайте личное оружие.
 

***
Бледный и даже чуть зеленоватый оттого, что принял вчера лишнего, и от предчувствия, что его карьере пришёл конец, полковник стоял перед генералом навытяжку. Полковника тошнило с похмелья и от страха, что разжалуют. Он изо всех сил напрягал ноги, чтобы не шататься. И это удавалось ему с трудом.
— Ты-ы, полковник! Бывший командир полка! Ответь мне, почему у тебя остались без снарядов и топлива танки, которые с величайшим напряжением сил и средств построила страна для твоей, для моей, для нашей армии? — тихим, рокочущим голосом выговаривал генерал. Но от тихости его голоса полковнику становилось только страшнее. — Как ты смел посылать танки в рейд, зная, что они без топлива остановятся на полпути? Из-за твоей глупости или халатности эти танки досталась врагу и сейчас, размалёванные немецкими крестами, утюжат окопы с советскими бойцами, уничтожают батареи и давят на дорогах женщин и детей, уходящих от врага… Красноармейцы в окопах кровь свою проливают, гибнут, потому что ты оставил их без патронов, без снарядов…
Коротков услышал, что он уже бывший, и похолодел… Пафосные слова генерала о гибнущих людях, о танках без горючего полковника совершенно не трогали: в своей борьбе за освобождение Родины он чужих костей не жалел. Но «бывший командир»… Это было крушением всего.
Генерал, брезгливо сморщившись, отвернулся от полковника.
— Вместо того, чтобы командовать вверенным полком, ты пил водку. Ни за что застрелил двух командиров…

***
В роще на поляне у заранее вырытой ямы стоял раскладной походный столик, накрытый красным «революционным» покрывалом. Прибывающие командиры, представители корпуса, выстраивались в каре. Не освободили от этой церемонии даже женщин-врачей из санбата.
Прибыли члены Военного трибунала со «свадебным генералом» — членом Военного совета армии. Последней подъехала крытая машина с охраной. Через заднюю дверь вывели осужденного, бывшего командира полка Короткова в гимнастёрке без ремня, со стянутыми за спиной руками и завязанным ртом.
За «красный» столик сел председатель Военного трибунала фронта. Раскрыл тоненькую папочку, достал листок, зачитал:
— За допущенные преступления считаю необходимым предать суду военного трибунала: бывшего командира 25-го стрелкового корпуса генерал-майора Честохвалова, как изменника Родине — заочно; начальника штаба корпуса полковника Виноградова, помощника начальника штаба корпуса полковника Стулова, военкома корпуса бригадного комиссара Кофанова, начальника политотдела корпуса полкового комиссара Лаврентьева — за проявленные ими трусость, бездействие, паническое бегство от частей и запрещение частям оказывать сопротивление; начальника штаба 134-й стрелковой дивизии Светличного и начальника артиллерии дивизии подполковника Глушкова — за проявленную ими трусость, запрещение частям вступать в соприкосновение с противником и оставление врагу материальной части дивизии. Командир 112 полка 38-й стрелковой дивизии Андрей Данилович Коротков обвинён в том, что допустил разгром своего полка, в том, что, будучи в нетрезвом состоянии в период отхода частей, расстрелял без суда двух командиров, в связи с чем приговором Военного трибунала фронта осужден по статьям 16 и 58-1 «б» УК РСФСР и приговорён к расстрелу.
Председатель Военного трибунала фронта медленно обвёл тяжёлым взглядом стоящие перед ним шеренги и закончил беспощадными словами: «Коменданту трибунала привести приговор в исполнение!»
Комендант капитан Рыкалов подтолкнул приговоренного к яме. Коротков пытался что-то сказать, но повязка закрывала ему рот, и получалось только протяжное мычание.
   
Комендант распорядился: «Зыков, командуйте людьми».
Командир роты саперного отряда Зыков вызвал трех саперов с автоматами:
— Вам доверяется привести в исполнение приговора Военного трибунала. Приготовиться открыть огонь по изменнику Родины.
Сапёры передёрнули затворы, взяли автоматы на изготовку.
Коротков умоляюще мычал.
Зыков стал правофланговым в короткую «расстрельную» шеренгу, вытащил пистолет, направил на своего бывшего командира полка. Скомандовал:
— По изменнику Родины… Огонь!
И выстрелил первым.
Автоматные очереди бросили приговорённого в яму. К яме подошел комендант и сделал три контрольных выстрела в конвульсирующее тело.
Член военного совета негромко подытожил:
— Собаке — собачья смерть.
Помолчал и скомандовал:
— Командирам подразделений развести личный состав по местам расположения!
Яму с трупом засыпали вровень с землёй, притоптали, забросали листьями…

= 7 =

Майер боролся с самим собой. Ту жизнь, которую он видел в Берлине, его душа не принимала. Несколько раз на вокзалах Майера проверяла Feldgendarmerie. Жандармов фронтовики называли «цепными псами» за сволочное отношение к боевым солдатам и офицерам, и за висящие на груди у жандармов на толстых цепочках металлические пластины в виде полумесяца — знак данной им власти. Ещё их называли «охотниками за головами» потому что жандармы проверяли увольнительные документы и наличие разных отметок в удостоверениях личности, придирались к любой мелочи, чтобы арестовать фронтовика. «Цепные псы» запросто могли снять с поезда любого солдата или младшего офицера, чтобы сутки или двое заниматься его «проверкой». Свиньи!
Жандармы, не церемонясь, срывали повязки с ран, чтобы убедиться, на самом ли деле под повязкой ранение. Если кто протестовал, они грубо ссылались на «правила», которые им спущены свыше, чтобы отлавливать симулянтов.
На глазах у Майера жандармы увели фельдфебеля, у которого на груди красовался Рыцарский крест 1-го класса и серебряный значок за участие в рукопашных боях: у фронтовика, якобы, ненадлежащим образом были оформлены документы на награды.
   
Долго в его памяти всплывал инцидент, свидетелем которого он стал на берлинском вокзале перед отъездом. На соседнюю платформу прибыл поезд, из вагонов которого высыпали мужчины и женщины с рюкзаками, сумками и тележками, набитыми картофелем, который они купили или выменяли в окрестных деревнях. Приехавших остановили железнодорожные полицейские и объявили, что конфискуют картофель по причине незаконности его приобретения. Одни пассажиры громко возмущались, другие бросились врассыпную. Солдаты в серо-зелёной форме стояли на перроне, враждебно и безмолвно смотрели на выходивших из вагонов людей. Каски, карабины и черепа на чёрных петлицах. Все — мальчишки не старше восемнадцати лет. Но было в них что-то жуткое, опасное.
Эсэсовцы могли быть сыновьями женщин, добывших для таких же мальчишек пропитание. Но это были эсэсовские мальчишки, по приказу готовые арестовать собственных родителей. Сейчас они перекрыли выходы с платформы,