хай поднимать - глупо… Мы после Нового года на районной олимпиаде лучше с ним опять встретимся - один на один. Надеюсь: там-то уж мать не поможет ему, там-то всё будет по-честному.
- А ты хочешь туда идти? частным порядком что ли? - удивился отец.
- Обязательно! - ответил ему сын решительно. - Должен же я всем доказать, что умею решать задачи…
73
Результаты последней олимпиады Вадику пришлось ждать несколько дней: и понедельник, и вторник, и среду. Он всё надеялся, что Лагутина на своих уроках объявит их, - но она почему-то молчала, не объявляла…
И в четверг, не выдержав, Вадик подошёл к Лагутиной сам, спросил про вопрос, его волновавший.
- Нина Гавриловна, - сказал он смущённо. - А Вы не знаете, случаем, как олимпиада по математике наша прошла? Кто там какие места-то занял?
- Знаю, - равнодушно ответила ему Лагутина, по сонному лицу которой можно было прочесть, что олимпиада эта мало её касается. - Первое место Збруев Саша занял, все четыре задачи решил. Он у нас молодец: математик от Бога.
- А второе?
- Второе наша Оля Чаплыгина заняла: три задачи решила… Ей сейчас тяжело, бедняжке, - вздохнув, вступилась Лагутина за свою любимицу. - Золотая медаль у неё все силы вытягивает: не до задач ей сейчас, не до олимпиад, к сожалению.
-…А я? - краснея, спросил Стеблов через паузу.
- А ты там тоже участвовал? - удивилась Нина Гавриловна.
- Участвовал, да.
- Не знаю. - Она затрясла головой недоумённо. - Про тебя Тамара Самсоновна мне почему-то ничего не рассказывала: я подумала, что ты не ходил… Хочешь, подойди к ней сам и узнай: вы же с ней хорошо знакомы.
-…Ладно, узнаю, - помявшись, ответил Стеблов и с тем и отошёл от учительницы.
Но узнавать он, конечно же, ничего и никуда не пошёл: ему и так всё стало ясно - без Тамары Самсоновны. Настроение у него испортилось снова, как и на олимпиаде, когда он окончательно уже понял, что никакого чуда не произойдёт: Збруевы чуду надёжно путь перекрыли.
В его молодой душе от этого реализма житейского вперемешку с чернухой и людской подлостью поселились обида горькая и тоска, что до Нового года мучили и томили его изнутри нещадно, полноценно жить и учиться, радоваться наступившей зиме не давали. До новогоднего школьного бала, точнее, где его Лариса как принца из сказки ждала, больше даже придуманного, чем реального, которая тяжесть с его оплёванной души сняла одним махом, одним прикосновением рук, одним объятием жарким. И как колдунья-кудесница этим его, пусть и временно, но исцелила…
74
Тот бал проводился у них тридцатого декабря, в шесть часов вечера как обычно, и стал важнейшим событием для доброй половины выпускников, которым всего-то несколько месяцев и осталось пробыть в стенах родной школы, с которой они сроднились за десять прожитых лет, как к дому второму привыкли. Естественно, что у многих из них уже существовали симпатии на тот момент, у кого - тайные, у кого - явные, из числа лиц противоположного пола, услады и зазнобы сердечные, что скрашивали им последние несколько лет серые школьные будни, такие утомительные и нервные под конец. Жаль было им поэтому - как мальчикам, так и девочкам, - терять родные глаза с последним школьным звонком, так и не поцеловавшись и не объяснившись ни разу, чего-то особенного и возвышенного напоследок другу (или подружке) не пообещав. Новогодний бал для таких объяснений, обещаний и поцелуев был предпоследней возможностью.
Ждал новогоднего бала и Вадик, конечно же, тайно готовился к нему, волновался, загадывал, планы строил - и что-то особенное для себя предвкушал, сверхчувственное, вневременное и внеземное, ослепительно-яркое как само Солнце, и такое же как Солнце тёплое и родное, ради чего, собственно, на земле нашей грешной все мучаются, но живут, тянут постылую лямку. Зазноба сердечная была и у него, как известно, что весь декабрь, почитай, проходу ему не давала в школе, своим ежедневным близким присутствием кружила его буйную голову, сердце его молодое тревожила и пощипывала постоянно - провоцировала на действие, на чувственный взрыв. В последние перед Новым годом дни она как-то по-особенному страстно и жадно стала смотреть на него на переменах: просила, умоляла, требовала этим своим долгим, пронзительно-похотливым взглядом сделать ему первый к сближению шаг. Чтобы смогла она потом беспрепятственно окатить его с головы до пят переполнявшим её душу чувством.
После триумфальной олимпиады по физике взгляд Ларисы и вовсе обезумел от страсти, от безграничного к нему восхищения, гордости и любви. Этому Дубовицкая в немалой степени поспособствовала, преподававшая им обоим данный предмет и однажды высказавшаяся про интеллектуальные способности победителя на уроке в параллельном 10“B” классе в самых светлых тонах, ей вообще-то не свойственных и не близких.
Сделала она это раз всего - по горячим следам после громкой победы, и более на эту тему разговоров не заводила. Но, всё равно, после того высказывания Изольды Вадик превратился в глазах одуревшей от восторга девушки чуть ли ни в небожителя, к которому ей так страстно вознамерилось-возмечталось сердцем своим прислониться, подругою верной на веки вечные стать.
Эта её настойчивость ежедневная, подкупающая, вера в него и страсть; наконец, эта требовательность любимой девушки немедленно соединиться в брачный крепкий союз и не расставаться больше ни на секунду не могли оставить Вадика равнодушным - не вызвать и с его стороны ответного желания сблизиться. Пусть и робкого ещё, да, по-юношески осторожного и неуверенного. И не в союз, а так: хотя бы во временные дружеские отношения.
Насколько весомым и глубоким было это желание? - десятиклассник Стеблов доподлинно и сам не знал: на весах чувства свои не взвешивал, не проверял за неимением оных. Но намерение такое: Чарскую в объятьях подержать, жар её упругого тела почувствовать, насладиться ей и её телесным теплом, - перед новогодним балом в мыслях его присутствовало…
По-другому здесь, впрочем, и быть не могло, по-другому было бы уже ненормально и противоестественно. Ведь Лариса хорошела день ото дня, от урока к уроку румянилась, крепла и здоровела, и, как яблонька по весне, наливалась живительным соком. Десятиклассница, она уже способна была кого угодно свести с ума, растопить своей красотой и здоровьем любое, даже самое холодное и чёрствое сердце. Каковым Стеблов по счастью вовсе даже и не обладал: он и сам был невероятно влюбчивым по натуре…
75
На бал он пришёл с приятелями неизменными, давними, Лапиным и Макаревичем, к которым в раздевалке в подвале ещё два их одноклассника присоединились: Володька Ядыкин и Котов Серёжка. Впятером они поднялись наверх, в актовый зал зашли твердым шагом, на кураже: выпускники, как-никак, самые взрослые в школе, самые старшие, кого им теперь бояться, - где посередине ёлка стояла огромных размеров, до потолка, нарядно украшенная и расцвеченная техперсоналом. Запах от свежеспиленной красавицы разносился такой, что присутствующие будто бы в лес попадали, в лесу будто бы проводился бал, в бору еловом.
В зале уже было полно народу - и когда только прийти успели? - ученики толпились повсюду из старших классов, родители учеников из родительского комитета, дежурившие учителя: все нарядные, чистые, благоухающие, красивые как один, сияющие и возбуждённые. Но Вадику до них было мало дела: ему лишь Лариса была нужна, к ней одной он душою стремился, про неё одну всю дорогу думал, что-то особенное для себя предвкушал. Другие его не интересовали: другие интересовали других.
Счастливец, он её сразу увидел: долго искать не пришлось. Она стояла со своей классной руководительницей в передней части зала - “предбаннике” на школьном жаргоне - и о чём-то с ней тихо беседовала, при этом на дверь посматривая украдкой, с тайной опаской даже, гадая, по-видимому: придёт сегодня Стеблов, не придёт.
Они встретились, взглядом насквозь пронзили друг друга, вспыхнули оба от счастья, порозовели, похорошели в момент, как и все влюблённые, - обычная история! И Вадик был опять поражён внешним обликом Чарской, за которой полгода уже почти каждый день наблюдал, но которую будто впервые увидел.
Как же она преобразилась на бале непередаваемо! - и повзрослела будто бы на несколько лет, именно повзрослела, не постарела, и росточком вытянулась из-за каблуков, - она превзошла саму себя, повседневную. Какое шикарное платье было на ней - дорогое, гипюровое, тёмно-бардового цвета с широким вырезом на груди и кружевными рукавчиками по локоть, идеально под неё подогнанное! Какие туфельки замшевые, замечательные, на каблучках, украшали её пухлые ножки, в дорогие же капроновые чулки облачённые. Всё это были вещи редкие в их времена и очень дорогие, повторим, которые - и туфли, и чулки, и гипюр - ещё и не на каждой учительнице можно было увидеть в их элитной школе, не на каждой невесте в загсе! Её одеяние было так пышно, ярко и так замечательно по-праздничному, так резко бросалось в глаза, внимание всеобщее привлекало, - что Вадику показалось даже, когда он мимо неё, восхищённый, прошёл, что классная руководительница, с кем она разговаривала, сильно ей в плане одежды и внешнего вида завидовала. Хотя и старалась усиленно это скрыть.
А как Лариса причёсана была не по-школьному и ухожена! какой неприступной павой выглядела со стороны, чуть высокомерной даже и чуть надменной! Худенький скромный Стеблов, одетый достаточно бедно, в первый момент чуть оробел даже, когда её на входе встретил; оробел - и подумал с грустью, что не пара он всё-таки её, не ровня; что слишком уж мелок и беден…
76
Новогодняя ёлка, что была привезена и поставлена накануне, 29-го декабря, автоматически разделила школьный актовый зал на две почти равные части: переднюю, сразу же за входными дверями, “предбанник” так называемый, - где разместились на сдвинутых креслах родители с учителями, и где учеников почти не было; и заднюю, дальнюю от входа часть между ёлкой и сценой, учителям и родителям почти не видимую из-за зелёной гостьи, где и кипела бурная бальная жизнь, где все на танцы пришедшие школьники и скопились. Там было жарко, душно и тесно, - но и интересно одновременно. Туда-то, подальше от учителей, что за десять прошедших лет всем порядком поднадоели, и устремился Стеблов с приятелями; туда же за ними последовала и Чарская, которую Вадик и увидел там у противоположной от себя стены, как только к свободному уголку пробрался.
Разделённые пространством зала, они опять жадно вцепились глазами друг в друга, что их уже было не разорвать, - они мысленно даже начали переговариваться. Кто умеет читать по глазам, владеет телепатическим даром, тот прочёл бы их разговор без труда: он был для посвящённых людей яснее ясного.
«Вадик, милый! любимый! родной! как я рада, что ты пришёл! как я безумно рада!» - посылала Чарская через зал огненные свои послания. «И я рад, Ларис, что вижу тебя, - отвечал ей Стеблов в свою очередь на такой же восторженной ноте. - Ты сегодня безумно прекрасная! безумно! - лучше всех! Я горжусь тобою, люблю тебя! Я тебя, такую шикарную и неприступную, по-честному если, даже чуть-чуть побаиваюсь».
Между ними по расстоянию было метров двадцать - и были десятки, сотни голов собравшихся на бал подростков.
